Страница 10 из 101
— Ну, старое пузо, — заговорила Брака, — ты опять молишься? Видно, так наклюкалась, что продохнуть не можешь?
Госпожа Ниткен, — потому что это она молилась, — оглянулась, махнула рукой и продолжала ревностно перебирать четки. Медвежья шкура пришел тоже в молитвенное настроение и преклонил колени, что сделала и Белла, знавшая много хороших молитв; но Брака, которой были известны все ходы и выходы в доме, достала из стенного шкапа тяжелую кружку пива и выпила за всех. Тем временем альраун пришел в такое удивление от смехотворного хлама, загромождавшего комнату всякими старыми галунами, лоскутами, кухонной посудой, полотном, лежавшими отдельными кучками, — что досыта наглядеться не мог; все было ему ново, но он вскоре уже сумел во воем разобраться. Госпожа Ниткен, которая вела весьма широкие торговые обороты, как старьевщица, собирала всевозможные старинные редкости; в ее доме не было ни одного предмета домашнего обихода, похожего на соответствующие предметы в других домах; но после вполне естественного отбора покупателями из ее запасов наиболее пригодных для обихода вещей, ей самой остались только самые причудливые порождения прихотей прежней моды и капризов богатых людей. Так, например, стулья в светелке представляли собой деревянных мавров, держащих каждый по пестрому зонтику; они стояли когда-то в саду богатого гентского купца, который вел большую торговлю в Африке. Посреди комнаты была подвешена странная крученая медная корона; некогда она освещала упраздненную еврейскую синагогу в Генте, теперь же в ней горела витая разноцветная восковая свеча в честь богоматери. Алтарем служил заброшенный карточный стол, у которого были отодраны кожанные кошельки, и в него была вделана бывшая солонка, наполненная святой водой. По стенам висели тканые ковры, изображавшие старинные турниры, и обветшалое рыцарское вооружение.
Славная госпожа Ниткен, которая для своего промысла, — состоявшего, между прочим, и в укрывательстве краденого, для чего ее дом представлял большие удобства, — пользовалась услугами всех окрестных воров, была связана сердечной дружбой с Бракой, отлично умевшей подольститься к ней своей болтовней. Окончив свое последнее Ave, она поднялась с проворством, неожиданным при ее толщине, подбоченилась перед Бракой и заговорила:
— Ну, что старая шлюха, не до молитв тебе теперь? Твой хозяин, чорт, запретил их тебе? Когда только он тебя унесет? С каждым днем кожа у тебя все больше морщинится. Тьфу, чорт, с твоей образиной я бы не посмела показаться наружу!
— Ты-то молода! — зашипела Брака, — словно старый мой жирный шпиц, когда я его остригу; побрить бы тебе седину на твоей красной роже! Видно, наклюкалась ты нынче перцовки! А ну-ка, спляши нам русскую, старая труба!
— Гайда, за чем дело стало! — протрубила госпожа Ниткен и к общему изумлению пустилась в такой пляс, что, казалось, все ноги себе развихляет; наконец, шлепнув себя по бедрам, она упала на колени, и все разразились диким смехом, а она закричала, что все кости себе переломала, и потребовала стакан испанского вина.
Только поднеся его к губам, она впервые оглядела своих гостей. Увидев Беллу, она обратилась к Браке:
— Оставь ее у меня, она мне пригодится; что ты с ней замышляешь? Деньжонок добыть с ее помощью?
Брака почтительнейше ей заявила, что это — ее госпожа.
— А это что за жаба? — спросила далее госпожа Ниткен, указывая на Корнелия.
— Я — фельдмаршал Корнелий, — отвечал альраун, — смотри, не зазнавайся, старый петуший гребень!
— Так, так, — продолжала она, — вижу, что ты фельдмаршал из преисподней; ну, а ты кто, ручной медведь? Мне твоя ливрея что-то знакома. Да, да, я же выменяла ее господину фон Флорису за новую, в которой он не хотел хоронить своего старого слугу. В конце концов не так уж она плоха, чтобы не польститься на нее; по всему видно, что ты выкрал ее из могилы!
Медвежья шкура, к которому относились ее слова, вместо ответа хватил ее в зубы так, что старуха мигом протрезвилась и спросила, что им будет угодно.
Тогда Брака рассказала ей, что им требуются нарядные одежды и лучшая ее парадная карета, чтобы спозаранку ехать в Гент и снять там какой-нибудь дворянский дом, сдающийся внаймы.
Госпожа Ниткен сразу смекнула всю выгодную сторону такого дела, мигом разбудила своих людей и принялась бегать по всему дому, выискивая все, что только могла наилучшего. Целые охапки платьев набросала она в комнату, все подходящее было отобрано и набито в два сундука; с бельем дело обстояло хуже, потому что нидерландцы легче расстаются со своими верхними, чем с исподними одеждами. После того как с платьем все было улажено, госпожа Ниткен притащила жаровню и щипцы, чтобы завить волосы по последней моде. Белле не помогло, что ее волосы вились от природы, тонкому вкусу старухи они не удовлетворяли; бедной девочке показалось, что ее стиснули дьявольские когти, когда горячее железо прижало ее локоны ко лбу. Косы Беллы даже и после стрижки оставались достаточно длинными для модной прически. Царственная осанка Беллы удержала госпожу Ниткен в известных границах; но даже сама Брака, когда умылась и причесалась, приняла более почтенный вид, вроде достойной старой воспитательницы, ибо матерью красавицы Беллы ее все-таки никто бы не признал. И Брака и Белла не могли не щегольнуть своим видом, когда же нарядились в свои шелковые платья, то глаз не могли отвести от зеркала и все охорашивались перед ним.
С фельдмаршалом госпоже Ниткен пришлось больше всего повозиться. Тщетно она подстригала и причесывала его грубые волосы — он оставался все тем же карликом со своим сморщенным лицом, приподнятыми плечами и сдавленным голосом.
— Слушай, малыш, — сказала она, — ежели ты не карлик, то я не почтенная дама!
— Что? — произнес Корнелий, — я — человек, а ты называешь меня карликом? Но что такое карлик?
— Правду сказать, я этого не знаю, — отвечала госпожа Ниткен, — но ты мне представился именно карликом; я думаю, тебя можно было бы за деньги показывать!
— Это, может быть, было бы и неплохо! — сказал Корнелий, подумав при этом, что все, оплачиваемое деньгами, должно обладать большими достоинствами и следовательно любезная собеседница его сделала ему комплимент.
На утро все были полностью снаряжены; Корнелий в своем шлафроке был посажен в красивую вызолоченную карету, его голову поддерживала госпожа фон Брака, девица Брака — его ноги, а Медвежья шкура уселся на козлах. Так пустились они в путь с бьющимся сердцем, отчасти от страха, отчасти оттого, что платья были им тесны, ибо новые наряды никому сразу не бывают впору; конечно, они были набраны из разной ветоши, но все же так дороги, что Медвежья шкура втайне вздыхал о растрате своего сокровища. Они уже ехали с полчаса, когда Корнелий вдруг принялся громко хохотать и сказал:
— Старая кошка думала, что здорово нас надула, но и провел же я ее! В старых сапогах, что она мне надела, зашито замечательное украшение из драгоценных камней; не знаю, как это случилось, но она и не подозревала об этом; распорите-ка осторожно шов этим ножичком!
Брака взялась за работу, взрезала отвороты и нашла драгоценное бриллиантовое ожерелье; от удовольствия она по старому обычаю вцепилась себе в волосы и немедленно растрепала всю свою прическу.
— Ах, как восхитительно оно пойдет ко мне! — сказала она и готова была уже надеть его на свою желтую шею. Но Корнелий потребовал, чтобы его носила Белла, и ссора была бы неминуема, если бы только близость города не отвлекла все внимание старухи. Корнелий без помехи надел на прекрасную Беллу ожерелье, которое в будущем оказалось очень важным для нее.
— Смотрите же, смотрите, детки! — восклицала теперь Брака; — сколько нового перед вами, а вам словно и дела нет до того! Смотрите, какое богатство всюду вокруг! Сколько подвод с товарами тянется в город! Нам и не протискаться между ними!
Но Корнелий и Белла, глядели только на красивых всадников, объезжавших своих коней, и на овец, которых мясники гнали на бойню. Подвода с телятами, которые жалобно мычали, лежа друг на друге, испугала Беллу, так же как испугали ее шум и крики в пригородных шинках, где спозаранку уже с руганью и драками пропивались вырученные деньги.