Мы из ЧК

Нарком путей сообщения СССР намеревался осмотреть железнодорожный узел. Собирался он побывать в Днепропетровском институте инженеров железнодорожного транспорта. Звоню туда:

— Мне директора.

— Чего тебе, Володя? — отвечает Никандр Фисюненко.

— Никандр Михайлович, знаешь о госте?

— Наслышан. Не волнуйся, Володя, встретим как положено.

Сам понимаю, что Кан, как звали мы его когда-то в ЧК, не подведет. Объезжая участки по предполагаемому маршруту следования Кагановича, встречая хороших людей повсюду, думаю: неужели кто-то здесь покушается на его жизнь? Но убийство Сергея Мироновича Кирова, недавние процессы над террористами… И я со всей тщательностью исполняю намеченное в управлении НКВД и предписанное «сверху».

Вечером Анна Ивановна попросила:

— Побудь со мною, Володя. Поберег бы себя…

— Не могу, Нюся. Очень занят. — Я не имел права сказать жене, кого ожидаем в Сечереченске. И ушел в отдел НКВД.

Часов в одиннадцать — звонок. У тещи голос прерывается:

— Быстрее, Нюсе нехорошо…

Забежал к начальнику отдела испросить разрешения. Тот уронил недовольно:

— Ладно, уж идите… Помните: завтра с рассветом на месте!

Анна Ивановна лежала с закрытыми глазами — в лице ни кровинки! Мне показалось, что она отошла. Упал на колени перед кроватью:

— Нюся!

Жена открыла глаза, растянула с трудом в улыбке бескровные губы, искусанные в горячке:

— Володя, свари… каши. Помнишь, в первый день… поженились когда…

Спазмы давили меня. Теща навзрыд плакала. Суетился врач. Анна Ивановна глазами показала ему на двери:

— Оставьте нас.

Кашу она ела большими глотками. Из широко открытых глаз выкатывались крупные, как светлые бусинки, слезы. Отложив ложку, она взяла меня за руку. Сжала пальцы. Глаза испуганно глядели мне в душу.

— Не бросай… Светланку…

И умолкла. А глаза все слезились, просили помощи. Пальцы вздрагивали.

На столе надрывно трещал звонок телефона.

— Слушаю!

— Вы что, Громов, оглохли! — загремел в трубке голос начальника отдела НКВД. — Люди все оповещены?

Начальник знал все и без моего ответа. Знал он и о том, что в моем доме горе. И не спросил про жену. Он боялся. Боялся упустить хотя бы малейшую деталь церемонии встречи высокого гостя. Ведь по тогдашней теории на Кагановича из-за каждого угла были нацелены ружья. Не было дома, квартиры, где не предавались бы запретному: рассказывали антисоветские анекдоты, хранили незаконно оружие, читали тайком Есенина, плели заговоры и сбивались в шпионско-диверсионные организации.

Подавленный несчастьем, я отвечал начальнику невпопад.

— В шесть часов утра приходите в отдел! — приказал он.

— У меня жена…

— А у меня — теща! — грубо оборвал он мою попытку объясниться.

Телефон умолк, а я все с возрастающим возмущением прижимал трубку к уху.

— Ню-юся-а-а! — закричала теща.

Я бросился к кровати. Там все уже было кончено… Утром явился в отдел. Прошусь домой, чтобы отдать последний долг жене.

— Вы понимаете, что городите? — взорвался начальник, хватив кулаком по столу. — Ты не дорос до чекиста! Нарком едет! А он мне — жена!..

— Иду домой! Жена лежит в гробу!

С большой неприязнью отпустил меня начальник отдела и предупредил:

— Ответственность на тебе!

Это означало: нарушится хоть одна деталь плана встречи члена Политбюро — трибунала не миновать!

И вот я на кладбище. Свежая могила. Бугорок желтоватой земли. И все. Даже пирамидку не успели сладить. Цветы и венки…

Светлану увела бабушка. Я — один. Да пичуга на соседнем покосившемся кресте. Очищает перышки, вертя рыжечубой головкой.

В голове моей звон и тяжесть. И в сердце колючая боль. Отчего такая несправедливость на свете? По земле все еще ходят очень вредные люди — и ничего! Смерть их не берет. А вот моя Нюся, моя добрая жена и товарищ, за всю жизнь не причинившая никому зла, ушла навсегда…

И черствость моего начальника — отчего? Черствость ли? Может быть, он понимает свой долг иначе, чем я? Но простая-то человечность должна быть! Ведь он имеет семью. Наверное, любит и жалеет. Почему же так глух к горю других?

Мысли перенесли меня в то далекое время, когда мы с Аней ждали первенца. Сколько волнений и новизны! И тогда я не смог встретить ее в больнице, не принес цветы в родильный дом — был на ликвидации бандитской шайки!

Она встретила меня без упрека, застенчиво ласкаясь ко мне, ворошила мои пропыленные волосы и неумело целовала мои обветренные губы. Предупреждающе шептала:

— Тихонько, Володя… Спит девочка… Без тебя не давала имя. Назовем Светой?.. Светло… Светило… Свет новой жизни…

… Из-за кустов к могиле прибрела согбенная старушка.

— Гепеушник! — и с ужасом на лице шарахнулась с тропинки.

Только кусты шевелились, выдавая ее торопливые движения. Ей безразлично мое горе. Она увидела во мне только сотрудника карающего органа. Ее испугала моя форма, мои знаки различия. А ведь мне поручено беречь ее покой, обеспечить безопасность народа!

Удрученным ушел я с кладбища в городской парк. Забился в тихий угол и просидел там до утра…

Юзефа Леопольдовича прислали к нам из Ростова-на-Дону в качестве проверяющего: бакинцы пожаловались, что наша железная дорога остановила поток нефтегрузов!

Бижевич кричал без стеснения:

— Ты всегда, Громов, был добреньким к врагам, а на честных людей доносил. Помнишь, на Украине? Из-за твоей сознательности я наглотался песка в Средней Азии. Как видишь, не сдался… Что я должен буду писать в акте? Факты подтвердились!..

Меня недавно назначили начальником транспортного отдела НКВД на железной дороге, протянувшейся от Дербента до Ростова-на-Дону. А в те годы такой пост был чреват самыми трагическими неожиданностями.

— Тепловозы в ремонте сутками, железнодорожные узлы забиты составами, — наседал Бижевич. — Правы бакинцы: по вашей вине нефть оседает в Азербайджане!

— Осваиваем новую технику, товарищ Бижевич, — убеждаю я запальчивого ревизора. — Ливни в горах, и реки словно взбесились — пути размыло…

— Известная песня!.. Объективные причины ищешь. Твой начальник дороги, наверное, с врагами народа якшается. А ты ушами хлопаешь!

Отвечаю терпеливо:

— Начальник дороги — потомственный железнодорожник. Волжанин: в Батраках и Куйбышеве его прекрасно знают. Из машинистов вышел в хорошие начальники дороги…

— Хороший! Сам подумай: начальник огромного коллектива, как генерал все равно, а нарядился в трусики и гоняет мяч по стадиону! Халатность удивительная, безответственность поразительная, если не сказать хуже… Начальник НКВД смотрит на это сквозь пальцы! На нефти сидишь, Громов, а она — горючая. Сгоришь! Страна через тебя связана с Закавказьем. Почему медлишь с выселением немцев? Под твоим носом целая деревня колонистов! В любой миг жди диверсии…

— Не поспеваем, Юзеф Леопольдович. Молотилка какая-то: приказы, шифровки, телеграммы… Закрутились!

— Почему не пользуешься упрощенным следствием? Возишься месяцами.

— Могут быть роковые ошибки.

— Потом разберемся! Сейчас важно ликвидировать пятую колонну. — Бижевич выпил большими глотками стакан воды. Кадык его ходил под кожей, как острый челнок. Передохнул и огорошил меня:

— Сдается мне, что ты сознательно волынишь. А?..

— Юзеф Леопольдович, это зря!

— Порожняк вы захватили? Я установил, что да! А эту «посуду» ждали в Баку. Цистерн нет — заводы остановились, потому что некуда сливать нефтепродукты! Кто привлечен к ответственности? Где материалы следствия?..

— С дорогой толком не успел познакомиться. Всего три месяца…

— Коммунист за все в ответе! Не прячься — у меня это исключено!..

И сочинил Бижевич длинный-предлинный акт. Мне пришлось потом потратить целый день, чтобы написать объяснение по каждому пункту его замечаний. Юзеф Леопольдович постарался так сформулировать документ, чтобы неотвратимо доказать: начальник отдела Громов халатно относится к выполнению указаний и приказов Центра! Еще в день приезда Бижевича я предположил, что такого акта не миновать. Характер проверяющего мне был известен!