Страница 3 из 19
В дневник ложатся другие строки:
«Куда моя память делась? Голова болит… Вот проклятый фашист, всю память отбил. Но я все вспомню. Я еще буду драться — за Дусю, за Машу, за Веру. За всех погибших и изувеченных. Только бы врачи разрешили…»
В московском госпитале Фрося стала быстро поправляться. Все реже случались с ней припадки, но они все же тревожили врачей.
Приближался срок медицинской комиссии, и чем меньше листков календаря оставалось до него, тем страшнее было Фросе. Ну не странно ли: это чувство она не испытывала даже перед врагом, а тут свои, те, кто избавил ее от страшного недуга, и она боялась предстать перед ними.
— В бою-то ведь страшнее, — подзадоривали ее подруги по палате, но она не соглашалась с ними.
— В бою! Там боец — сам хозяин положения, а тут? Как скажут, так и будет. А мне на фронт бы, к своим. Может, и отца еще где встречу…
Об отце Фрося вспомнила не случайно. Дело в том, что чуть ли не всю войну они шли одними путями, а встретиться так и не довелось. Капитан Меркурий Моисеевич Леонов, командир роты связи из соседней дивизии, дважды бывал в ее родном полку, но ему не везло. Один раз, узнав, что Фрося находится в только что отъехавшем грузовике, он долго бежал за машиной, но дочь не узнала его. В другой раз он не узнал свою дочь, когда та раненая, без сознания лежала на носилках перед отправкой в медсанбат, и он прошел мимо. И вот теперь, перед выпиской из госпиталя, она верила, что по возвращении на фронт обязательно встретит отца.
Случилось то, чего Фрося боялась: медицинская комиссия признала ее негодной для строя. Ни мольба, ни слезы, ни угроза побега не могли поколебать решения врачей. И все же случай помог ей добиться направления на фронт.
Еще накануне она написала слезное письмо командиру полка гвардии подполковнику Гордиенко, в котором без утайки рассказала обо всем, что произошло. И вот теперь его ответное письмо оказалось весьма кстати. В нем он обращался непосредственно к начальнику госпиталя, просил его о Фросе Леоновой и заверял, что «по возвращении в полк она будет находиться не в роте, а в медсанбате».
Слово командира помогло Фросе перетянуть чашу весов в свою сторону.
Мыслимое ли это дело — оторвать солдата от своей роты, с которой он прошагал всю войну? Конечно же, ни в какой медсанбат не пошла и Фрося.
Война шла к концу. Но пули и осколки снарядов от этого не стали милосерднее. В непрерывных атаках по-прежнему падали бойцы. Значит, и у медсестры роты долг оставался прежним.
…Перед этим боем лейтенант Девин все шутил:
— Вот перемахнем этот пригорочек, и битте — в Австрию…
Но перемахнуть его одним махом не удалось. Первым на склонах высоты поплатился Девин, который хотел выйти со своим взводом во фланг вражеской огневой точки. Он лежал на открытом месте, за камнем, а вокруг, поднятые пулями, вскипали фонтанчики пыли. Фрося вскинула автомат и обстреляла фашистского пулеметчика. Тот, видать, заметил ее и перенес огонь на траншею. В следующее же мгновение девушка кубарем скатилась в овражек.
— Куда тебя черт понес? — ругнулся ей вслед кто-то из бойцов, но она уже была в безопасности.
Замысел ее был прост: подползти по овражку как можно ближе к раненому офицеру, одним рывком выхватить его из лап смерти и — снова в овраг. Но не разгадает ли этот замысел враг? На всякий случай бойцы, находившиеся на правом фланге залегшей цепи, открыли по пулеметчику отвлекающий огонь. И тот «клюнул». Только первая строчка ответных пуль прошлась по брустверам окопов, как медсестра бросилась к лейтенанту. Еще мгновение — и оба уже были на дне оврага. Вскоре артиллеристы разбили вражеский пулемет, и рота с криком «Ура!» скрылась за высотой.
После боя солдаты нашли своего раненого лейтенанта. Он лежал перевязанный все там же, в овражке. Рядом, корчась в судорогах, билась Фрося. У нее продолжались припадки…
Трудно ей приходилось в этих боях. Еще не окрепшая как следует, она быстро уставала, испытывала сильные головные боли и очень стеснялась, когда приходила в чувство после очередного приступа. А они были нередко, и бойцы, как могли, утешали свою боевую подругу, помогали ей бороться с недугом.
В первый же день вступления в Австрию ей пришлось пополнять запасы своей санитарной сумки. В предыдущих боях и переходах они у нее иссякли. Вот почему в первом же населенном пункте она решила раздобыть хотя бы чистые простыни для бинтов и зашла во двор какого-то большого дома. Заглянула в одно помещение — пусто. Только вышла было во двор, как на нее набросились две огромные собаки. Фрося успела укрыться за дверью. Придя в себя, она посмотрела в щель и заметила неподалеку какого-то мужчину в штатском.
— Помогите! — попросила она его, но тот лишь зло зыркнул глазами и скрылся за другой дверью.
Не хотелось ей убивать невинных собак. Но что оставалось делать?
На выстрелы прибежали офицер и два солдата. Вчетвером обошли весь дом, но в нем никого не было.
— А тебе не померещилось? — с недоверием посмотрел на нее лейтенант и тут же смутился: Фрося не из тех, кому мерещится всякая чертовщина.
Еще раз обошли весь дом и в сенях обнаружили люк, ведущий в подвал. Открыли его, и лейтенант крикнул:
— Сдавайтесь, будем стрелять!
Из подвала донесся лишь какой-то шорох, затем в раствор люка ударила автоматная очередь.
— Сдавайтесь, бросаю гранату! — еще более настойчиво потребовал офицер. «Найн, найн! Гитлер капут…» — наконец послышалось из подвала, и один за другим из него вышли двенадцать фашистов. Фрося легко опознала среди них и того, который спустил на нее собак. В подвале дома был обнаружен целый арсенал оружия и боеприпасов.
Немало бед могли бы еще принести эти недобитые гитлеровцы, не случись с Фросей такого приключения.
9 мая, День Победы. Но призывный голос восставшей Праги бросил 72-ю стрелковую дивизию из Австрии в новые бои. Не обошли они и медсестру роты старшего сержанта Леонову.
…На подступах к столице Чехословакии батальон неожиданно обстреляли из засады. Но где враг? Откуда ведет огонь? Поди разберись. Появились первые убитые, раненые. Бойцы залегли там, где их застали выстрелы. Место открытое, лишь мелкие придорожные кюветы немного защищали от пуль.
Из-за поворота дороги показался какой-то человек. Он что-то кричал на бегу и все показывал на огороды, за которыми сквозь дым близкого пожара просматривались крестьянские дома. Человек тоже с ходу рухнул в кювет и на ломаном русском языке спросил первого попавшегося бойца:
— Командир мне…
— Ну, я — командир. Что вам надо?
— Там — броневой машина. Я показываю…
Через несколько минут один из взводов во главе с проводником-чехом скрылся в ближайшем саду. Но это пока не приносило облегчения. Раненые просили помощи, а поднять голову, добежать до них по-прежнему было делом немыслимым.
И все равно, рискуя собой, Фрося поползла от одного раненого к другому. Затем, когда сгустились сумерки, она собрала их всех и укрыла в безопасном месте.
А враг все лютовал. Пристрелявшись по дороге днем, он и ночью продолжал держать ее под постоянным обстрелом. Наконец где-то совсем рядом раздался нестройный крик «Ура!», застрочили автоматы. Наконец-то! Еще через некоторое время на дороге показался проводник-чех, а за ним — целое войско: наш стрелковый взвод конвоировал плененных в замаскированных бронетранспортерах гитлеровцев. Человек двадцать головорезов набралось.
Наутро по цепи батальона пошла спешно выпущенная листовка-молния. Вот ее текст:
«Во вчерашнем бою отличилась старший сержант Леонова Ефросинья Меркурьевна. Она была на переднем крае как санинструктор и, находясь в боевых порядках пехоты, вынесла из-под огня тринадцать тяжелораненых солдат и двух офицеров. Поздравляем тов. Леонову с боевым успехом! Подвиг тов. Леоновой служит живым примером верного служения Родине».
Отличная характеристика мужеству.