Нормандия - Неман

— У меня нет места, произнес он.

Кастор тоже засмеялся.

— Если я выброшу половину, вы возьмете меня с собой?

— Три четверти, — сказал Марселэн.

— И вы отвезете меня на новый аэродром?

— Я довезу тебя до Берлина.

— Отлично, — согласился Кастор. — Но вы обещаете, что не полетите вверх колесами?

— Обещаю.

— Черт с ними, с архивами, — заключил Кастор.

«Яки» попарно снимались с аэродрома. Кастор оставался у телефона. Он летел с Марселэном, который должен был покинуть базу последним. Рядом с ним вырисовывался длинный, печальный силуэт Сарьяна. Самолеты были в хорошем состоянии, он имел все основания быть довольным.

— Ты должен быть веселым, — сказал Кастор.

«— Я буду весел, когда все сделают посадку.

— Ты думаешь, может что-нибудь случиться?

— Фрицы все еще прячутся по глухим углам. Они отступали в такой панике, что не могли удрать все, мне это не очень-то нравится.

Кастор пожал плечами… Сарьян никогда не может отделаться от тревог. Фашисты получили страшный удар, все говорят о победе. Один Сарьян придумывает возможные катастрофы.

Буасси тащил наспех закрытый чемодан, из которого торчал рукав фуфайки.

— До скорой встречи, Кастор, — сказал он, проходя мимо. — Тебе, видно, еще долго здесь торчать!

— Ну а для тебя, как всегда, правил не существует!

— Почему? — спросил Буасси. — Потому что я вежлив?

— Это одно. А другое — потому что я тебя хорошо знаю.

— Я возьму с собой Иванова.

— В принципе ты не имеешь права этого делать, — сказал Кастор.

— Совершенно верно! Но это тебя не касается, и я псе же повезу Иванова, — ответил Буасси. Он улыбнулся своей очаровательной улыбкой, против которой трудно было устоять. — Кастор, милый, замечательный Кастор! Дела всего на десять минут. Я обещал ему, что мы полетим вместе. Он хочет разок полететь со своим лейтенантом. Не будешь же ты с ним спорить во имя соблюдения принципов!

И Буасси приветливо кивнул Кастору.

Кастор ответил тем же.

Оба рассмеялись.

Иванов ждал Буасси у самолета. Старше своего летчика на двадцать лет, он был полной его противоположностью. Буасси — высок, худ, с оттенком томной грации во взгляде, присущей, судя по фамильным портретам, и его предкам. Иванов — маленького роста, коренастый, с добрым и лукавым взглядом. Буасси было бы естественно видеть в платье из черного бархата, с английским воротником, с пером на шляпе, небрежно играющим толедским клинком и галантно раскланивающимся с человеком, которого он должен убить. Иванов совсем другой. Иванова можно было представить себе и среди людей Пугачева, и среди манифестантов 1905 года, и среди тех, кто в октябре семнадцатого штурмовал Зимний дворец. Иванов был во всех частях Красной Армии, громившей белых. Иванов — русский крестьянин, которого революция сделала тонким специалистом. Буасси — аристократ, которого война сделала другом Иванова.

Они стали друзьями. Это пришло так, как всегда приходит дружба. В один прекрасный день вдруг видишь, что она здесь, и нет необходимости говорить что-нибудь об этом. Просто ты счастлив.

Иванов проверял мотор, когда Сарьян представил ему очень высокого, хрупкого юношу.

— Вот лейтенант де Буасси, — сказал он Иванову. — Он француз, будет твоим пилотом.

Иванов приложил руку к головному убору. Он знал, что ему предстоит работать с французами, и находил это интересным, но в то же время отчасти беспокойным. Буасси улыбнулся и произнес фразу, понять которую было невозможно. Иванов вопросительно обернулся к Сарьяну.

— Он говорит, что вы вместе дойдете до Берлина, — перевел Сарьян.

Иванов был в восторге. Если так, то француз — «карашо!» До Берлина, да, до Берлина! У него было не очень богатое воображение, но он вдруг подумал, что этот улыбающийся ему длинный парень с как будто подведенными глазами пришел с другого края земли, из страны, которая для Иванова существовала только в атласе. Он прищел из солнечной бездействующей страны в час, когда немцы перешли Волгу, нависли над Москвой. Он не знает ни слова по-русски, тысячи километров отделяют его от дома; если его захватят фрицы, он будет без лишних слов расстрелян. У него, нет другого языка, кроме улыбки и умения летать.

— Он дворянин, — добавил Сарьян, — но он сражается вместе с нами, понял?

Иванов с трудом удержался, чтобы не пожать плечами. Приять все это было очень трудно. Единственным средством общения У него тоже была улыбка.

И хотя он об этом не знал, в его взгляде, в морщинках вокруг его глаз таилось тепло всей России, приветствовавшей тех, кто пришел сражаться вместе с ней.

Буасси почувствовал необычайное волнение. Здесь, на исхлестанной снегом и ветром площадке, стоя перед этим маленьким «мужиком», трогающим своим радушием, и перед этим высоким капитаном с печальными усами, он понял, что в жизни бывают минуты, когда не надо стыдиться своих чувств.

В течение долгих недель, месяцев его друйба с Ивановым окрепла. Они разговаривали на каком-то ломаном языке, который был понятен лишь им одним. Порой они, склонившись над каким-нибудь узлом самолета, забыв обо всем на свете, увлеченно обсуждали какие-то технические проблемы. Порой они подолгу хохотали. Иванов жестами и мимикой что-то рассказывал, а Буасси хохотал, не понимая толком, в чем дело. Они обменялись фотографиями. Маркиз де Буасси в плетеном кресле на террасе замка с парой тетеревов в руке. И еще одна — он же в костюме для верховой езды у стены, увитой розами. «Это западная стена, — говорил Буасси. — Пруд немного левее». Иванов благоговейно покачал головой и вытащил свою планшетку. «Вот Галина, я как-то повел ее в фотографию, она надела самое красивое платье». Галина на фотографии застыла в цветастом платье, косы были уложены за ушами. Буасси изобразил на своем лице одобрение и показал большой палец. «А вот я с Галиной во время последнего отпуска. Перед самой войной». Иванов стоял с выпяченной грудью. Галина держала его за руку. «За нами, — пояснил Иванов, — Черное море». Буасси жестами изобразил, как он плавает, Иванов был вне себя от радости. «Я люблю Галину, — говорил Иванов. — Она теперь на Урале, уехала с заводом. Их эвакуировали. Она гордилась тем, что ей доверили охранять станок. Остальные спали в переполненных купе. А на платформе они были вдвоем, если не считать часового. Станок стоял под чехлом. Они еХали в глубокий тыл, и — что удивительно, ты понимаешь, — ей не было стыдно. Ей казалось, что они едут именно на фронт!» — «Конечно!» — сказал Буасси. Он ничего не понимал, только видел лицо женщины, которую в общем-то нг находил слишком красивой. Он похлопал Иванова по спине, и они снова засмеялись.

Дружба рождается и во взаимном уважении. Иванов признал в Буасси превосходного летчика. Буасси тоже сразу понял, что Иванов — отличный помощник. После каждой победы Буасси Иванов с Гордостью рассказывал всем подробности подвига «своего» француза. Однажды Буасси попросил Сарьяна сфотографировать его с Ивановым. Обрадованный Иванов немедленно принял бравый вид — это, по его мнению, соответствовало обстоятельствам.

— Нет, нет, старина, — сказал Буасси, — » улыбайся! Пусть моя мама знает, какой ты. Не стой с такой физиономией, будто у тебя в зубах зажат нож!

— О, — пробормотал шокированный Сарьян.

Увидев улыбку Буасси, Иванов тоже улыбнулся. На фотографии вышли два смеющихся человека, взявшихся за руки, перед «яком», на котором Буасси только что сбил шестого немца.

Бенуа скептически смотрел, как Иванов втискивался в хвост машины.

— Неужели ты думаешь, что он туда влезет? — спросил он.

— Конечно, — отозвался Буасси. — Ну, старина, еще чуть-чуть, еще, еще… Вот так… Отлично! Всего на десять минут.

Он показал на пальцах «десять» и повторил:

— Десять минут — карашо?

— Хорошо, — сказал Иванов и, подмигнув, добавил: — мой лейтенант.

Буасси влез в кабину.

— Лети на бреющем, — крикнул Бенуа. — Бродят фрицы.

— Хорошо, — ответил Буасси. — Я постараюсь поторопиться и займу для тебя комнату с ванной.