Нормандия - Неман

— Лейтенант, ракета!

Это было почти пределом его познаний во французском языке. Буасси оставался бесчувственным. «Он теперь заснул на два дня, — подумал Иванов. — Нужно потормошить его и покричать». Ну а уж если кричать, то кричать по-русски!

— Вставай, вставай, елки-палки! — закричал он, од* новременно тормоша Буасси за плечо.

Буасси открыл один глаз и враждебно посмотрел на своего механика.

— Оставь меня в покое, — пробормотал он.

— Ракета, — сказал Иванов.

— Ракета? — повторил Буасси и вдруг приказал совершенно проснувшимся голосом — Уходи, Иванов, я лечу!

Иванов спрыгнул на землю. Он смеялся во весь рот. Буасси тоже смеялся, вытянув шею, чтобы лучше видеть приборы. Смех этих морщинистых масок, вылепленных усталостью, казался неестественно молодым. Вдруг они снова стали серьезными. Иванов сказал что-то по-русски, чего Буасси совершенно не понял, но в знак согласия кивнул головой.

— До скорого свидания, — бросил он, отпуская тормоза.

Иванов в свою очередь кивнул.

И вот самолет Буасси — всего лишь точка в темнеющем вечернем небе.

О эта битва за Орел! Как быстро В те дни гибли люди! В один и тот же день у вокзала были сбиты Мюллер и Симоне, а Виньелет и Леви — над аэродромом. Перье опередил Виньелета лишь на несколько недель.

Сражение шло уже три дня. На земле русские соби-К&лись, как муравьи, бросались на противника и снова перегруппировывались. Если удавалось отвоевать сотню метров, это считалось огромной победой! Стелясь по земле, зарывшись в нее по самую шею, пробираясь через поля несжатого хлеба — жать было некому, — они порой подымали взоры к небу. Там шла такая же жестокая битва, как и у них на земле. Небо никогда не бывало пустым. Перед ними — Орел. Над ними — небо Ор ла. Орел… Орел, который нужно было отобрать у противника. Имя города может стать таким же милым, как имя женщины. Орел, сердце мое, моя мечта, ты будешь нашим. Над Орлом гудели «яки» «Нормандии». Виньелет и Леви, Мюллер и Симоне — так умирали под Орлом люди!

— Мы будем помнить Орел, — говорил Марселэн.

Он сидел на боевом аэродроме у самой линии фронта, укрывшись под крылом с моего самолёта вместе с повисшим на телефоне капитаном Лироном. Лирон был самым молодым в эскадрилье. Он был похож немного на печального журавля, все время хлопающего крыльями. Ему никогда не удавалось проникнуться общим настроением. Он был здесь, хотя ничто не вынуждало его к этому. Он приехал через Мадагаскар и Сирию, совершив почти фантастическое путешествие, однако он как-то не слился с группой. Он ни с кем не был откровенен. Для него не существовало тех простых товарищеских отношений, которые давно установились между остальными. «Он что-то утаивает от нас, — думал Марселэн. — Он не хочет быть с нами. Он делает дело, не любя его». Лирона ни в чем нельзя было упрекнуть, он был крайне вежлив. Почему же под Орлом майор находил его почти невыносимым?

— Вызов, — сказал Лирон.

Марселэн взглянул на него. Его глаза были будто подведены.

— Что там еще им нужно?

— Патруль, шесть самолетов, — ответил Лирон.

— Куда?

— К аэродрому.

Аэродром. — это Виньелет и Леви. Марселэн в изнеможении покачал головой. ж

— Скажи, что люди устали.

Лирон склонился над аппаратом. С переводом разговор занял много времени.

— Ну, — спросил Марселэн, —что они говорят?

— Что русские тоже устали, — ответил Лирон.

— Шесть, — подумал вслух Марселэн. — Что ж, надо найти шесть!

Столовую оборудовали, как могли, — временную столовую на временном аэродроме. Бесконечные перемещения, не успеешь обжиться — снова в путь…

Где-то мы будем завтра: впереди или позади? В комнате царил беспорядок — временное жилье, в котором по-настоящему не жили. Нагроможденные друг на друга ящики, столы на козлах, керосиновые лампы.

Растянувшись во весь рост на одном из столов, Вильмон спал; в таких же позах лежали каменные фигуры в его фамильных склепах. В углу доктор за отсутствием партнеров обыгрывал сам себя в карты. «Бубновой дамой короля пик… червовый туз… Ох, надо было трефовой семеркой! Сколько еще будут умирать без моего участия? Девятка бубен на десятку пик… Я люблю всех карточных королев: Юдифь, Аржин, Паллас, Рашель. Пятую даму зовут Орел. Поскольку карты всегда врут — а я потеряю эту даму, — значит, мы выиграем битву за Орел».

В другом углу отдыхал Бенуа. Он только что вернулся с задания. Рядом Казаль, Дюпон, Леметр — все с одинаково усталыми лицами. Теперь их жизнь стала какой-то механической и предельно простой. Столовая перестала быть местом веселья, где они любили собираться в, свободное время. Она стала Каким-то зловещим залом ожидания, напоминающим провинциальный вокзал.

— Артиллерия, — раздался голос Бенуа. — А что делает артиллерия?

Он был на пределе, даже больше чем па пределе. Он чувствовал себя грязным, злым, готовым сцепиться со

#сем миром.

— Ничего! Все авиация и авиация! А ну-ка снова туда, мальчики!

Он с силой поддал ботинок Дюпона. Ботинок исчез в груде ящиков.

— Ты что, — заорал в ярости Дюпон, — озверел, что ли?

— Хватит с меня, — Бенуа новым ударом ноги отправил туда же второй ботинок. — И уж если я говорю, что с меня довольно, так это действительно так! Понял?

Казаль сидел, облокотившись на стол, зажав руками голову. Он поднял пустой взгляд.

— Орел — это узел всей обороны немцев. Они никогда его не отдадут.

Он повторил с отчаянием:

— Никогда, никогда, — и уронил голову на руки.

— Да, — заметил Леметр, — это узел. Поэтому русские и бросают против него сконцентрированные силы.

Дюпон полез разыскивать свои ботинки. Он нашел один, но второй как сквозь землю провалился.

— Если кто мне осточертел, так это ты, Бенуа, — сказал йн.

Затем обернулся к Леметру:

— А ты, уж больно ты надоел со своей всегдашней защитой русских.

— Нечего спорить, — сказал Леметр. — Все мы слишком устали.

— Сегодня сбили четверых наших, это важнее усталости, — продолжал Бенуа. — Если так пойдет и дальше, от «Нормандии» к концу недели ничего не останется,

Казаль вмешался снова.

— Останется! Доктор останется!.. Один… Он возьмет Орел, взломает фронт и погонит бошей в Берлин, поддавая им под зад ногой.

Леметр смотрел на Бенуа. «Всегда, когда гибнет один из наших, ты страдаешь. Я знаю тебя, суровый из суровых, это было каждый раз, начиная с гибели Перье! Из всех нас тебе одному эскадрилья въелась в душу. Но смерть товарища — с этим ты не справляешься»,

г*-. Что ж вы не смеетесь? — спросил доктор. — Разве не забавно то, что сказал Казаль!

Никто не ответил. Доктор покрыл бубновую восьмерку семеркой пик. *

— Если такие тонкие шутки уже никого не могут рассмешить, значит, дело в самом деле плохо!

— Не могу же я до конца войны ходить в одном ботинке! — ворчал Дюпон.

— Тебе не придется долго мучиться. Для нас война окончится здесь, — сказал Бенуа.

Вильмон по-прежнему спал, даже ни разу не пошевелился. «Я должен что-то сказать, — думал Леметр, — но что я скажу им? Если бы я послушался своего внутреннего голоса, я присмотрел бы себе стол и тоже заснул бы. Орел… что это за штука — Орел? В один прекрасный день мы вступим в Орел и, если там останутся кровати, поспим. Но от Орла ничего не станется, кроме разрушенных стен. Тогда мы выспимся на земле…»

— Ты спишь, Лёметр? — спросил Бенуа.

— Нет, — ответил тот, = не сплю…

И тут же заснул.

Входя, Марселэн увидел такую картину: Леметр и Вильмон спали. Казаль сидел с совершенно отупевшим видом; Бенуа ругался, не сводя мутного взгляда с ботинка, который Дюпон злобно совал ему под нос. Доктор, держа в руках три последние карты, о чем-то глубокомысленно размышлял. Лирон следовал за Мар-селэном. Они обменялись печальными взглядами. Марселэн повел плечом и начал:.

— Добрый вечер! Только что звонил полковник Синицын. Он требует патруль.

Дюпон перестал размахивать ботинком. Казаль встал. Бенуа медленно размял папиросу.