Страница 37 из 38
Огонь пожара за нашими спинами освещал место где лежали раненные титовцы и поэтому их товарищи не могли их вынести.
Атака захлебнулась и титовцы вновь открыли минометный огонь. На этот раз они около часа беспрерывно били по уже и без того почти до тла сгоревшим скирдам и крестьянским хатам.
Сжавшись в окопах мы выжидали конца минометной подготовки, чтобы вновь выбросить наверх свои пулеметы и вновь скосить ряды атакующих.
Третья атака была долгой и упорной. Казалось, противник задавит падающими телами, в конце концов, нашу оборону. За скошенными огнем рядами следовали новые и крики «Юриш!» и «Напрэд!» не умолкали ни на минуту.
В самый разгар атаки заел наш пулемет. Втянув его в окоп, Ходыч, разбивая в кровь пальцы, спеша и волнуясь старался вынуть застрявший замок и ключ. Ведя огонь из автомата я старался успокоить Ходыча, требовал устранять задержку не торопясь и не волнуясь, спокойно заверяя его, что я и с автоматом управлюсь с титовцами. Но едва они заметили, что огонь в нашем окопе ослабел, как сразу же стали наседать на нас, подобрались ближе и стали бросать ручные гранаты. Осколками меня ранило в руку, а третий номер пулеметного расчета — в голову. Я сгоряча не почувствовал боли, но вскоре автомат выпал из моих рук. К счастью, как раз в этот момент, Ходычу удалось устранить задержку и смельчакам, подобравшимся к нашему окопу, пришлось расстаться с жизнью. Ходыч, в экстазе остервенело матерясь и приговаривая, безостановочно строчил из пулемета.
Вдруг пулемет умолк.
«Ленту!» — протягивая руку крикнул Ходыч.
В волнении мы лихорадочно щупали патронные коробки, но увы… все были пусты. Справа от нашего окопа, в 8-10 метрах через дорогу на углу улицы стоял дом. За домом укрывались подводы с боеприпасами и сотенная походная кухня. Горевший дом освещал раненных минами лошадей в упряжке. Несчастные животные, обливаясь кровью, бились в предсмертных судорогах. Подводы и кухня были также разбиты в пух и прах. Под стеной дома был окоп и было видно, как бьют из пулемета и суетятся в нем казаки. Противник засыпал огнем их небольшой освещенный пожаром окоп, но безуспешно. Там оборонялся пулеметный расчет второго отделения моего взвода. Первый номер — лихой бесшабашный храбрец Александр Медков, был лучшим пулеметчиком сотни. Его пулемет поражал цель с любого положения. Стреляя в наседающих титовцев в упор, Медков вряд ли давал промахи и уже какой по счету титовец, вскинув руки, свалился сраженный насмерть, так и не добежав до казачьего окопа.
Оставшись без патронов я растерялся на секунду, но сразу же взял себя в руки и приказал второму номеру переползти через дорогу к окопу 2-го отделения и взять у них ящик с патронами. Но едва он сунулся из окопа на дорогу, как сразу же был ранен и скатился в придорожную канаву. Сжимая рану на руке я попытался сам переползти через дорогу, но каждый раз как я показывался на ней стая пуль врезалась в землю около меня и мне приходилось скатываться назад в окоп. Тогда, стараясь обратить на себя внимание казаков 2-го отделения, я стал жестикулировать и кричать прося у них патронов. Они лихорадочно вели огонь, но все-таки заметили мои жесты, хотя и не могли толком понять, чего я хочу.
В это время из темноты кто-то змеей подполз к их окопу и вкатился в него, отстранил Медкова от пулемета и сам начал строчить. Присмотревшись я узнал Чебенева. Он временно находился в 7-й сотне и в этот вечер должен был вернуться к нам.
«Значит, — мелькнуло у меня в голове, — узнал где мы и пришел». В этот же момент у меня мелькнула удачная мысль. Собрав все силы я схватил здоровой рукой пустую патронную коробку и изо всех сил бросил ее Чебеневу. Коробка не долетела и упала рядом с его окопом. Чебенев смог взять ее и несколько секунд непонимающе глядел на мои жестикуляции и старался понять, что я кричу. Затем, догадавшись, выпрыгнул из окопа с полной патронной коробкой в руках и пополз к нашему окопу. Но едва он выполз на дорогу, как зацокали и запели вокруг него пули. Стремительно скатившись в кювет, он, изловчившись, бросил нам коробку. Она не долетела и упала прямо на дорогу. Тогда стремительно выскочив из кювета Чебенев покатился через дорогу и скатился в ее кювет с с нашей стороны. Дорогу засыпали пули и я подумал, что он убит, но велика была наша радость, когда Чебенев спрыгнул к нам в окоп с полной коробкой патронов, которую он подобрал на ходу, катясь по дороге.
Смотря на меня своими бесстрашными глазами, смеясь и шутя он сказал:
«3аяц не любит трепаться!» — и демонстративно закрутил свои жидкие, едва пробившиеся усы.
Однажды я рассказал ему очень сильный анекдот про лисицу и зайца, в котором, между прочим, говорится, как заяц, одержав победу над лисицей, демонстративно закрутив перед нею усы, с пафосом заявил: «3аяц не любит трепаться!» Этот анекдот Чебеневу очень понравился и он часто шутил и разыгрывал «зайца». Не забыл он этого сделать и теперь, в минуту игры со смертью.
Спасительная коробка позволила вновь привести в действие наш пулемет и мы, ободрившись и даже обнаглев, стали кричать титовцам всяческое и слать им отборный русский «мат».
В это время к вам подполз вестовой, посланный Пащенко. Он полз вдоль обороны и ободряюще кричал казакам: «Братцы! держитесь! По радио передали: к нам на помощь вышла шестая сотня».
Впоследствии оказалось, что это было выдумано Пащенко, чтобы поднять наш дух. И он не ошибся, тем более, что это ободряющее сообщение пришло в момент, когда нам уже казалось, что противник выдыхается. В действительности же никто не шел к нам на помощь, так как весь наш полк был так же окружен титовцами в Джурджевац, и там кипел сильный бой.
Наконец и третья атака титовцев окончательно захлебнулась и Пащенко передал по цепи приказ «Прекратить огонь!», так многие казаки били уже впустую, а патроны нужно было экономить.
Вскоре стрельба прекратилась и из темноты послышался шепот, скрип подвод и вскрики раненых. Очевидно, противник подбирал своих раненых и убитых.
При первых брызгах рассвета наступила полная тишина. Противник, понеся значительные потери, ушел ни с чем, оставив вокруг нашей обороны лежавших в освещенной пожаром стороне убитых и раненых.
Только утром мы узнали, что титовцам все-таки удалось побывать в некоторых наших окопах, в которых прямым попаданием мин были побиты казаки, но каждый раз их немедленно выбивали контр-атакой. Пащенко имел для этого один взвод в резерве.
Утром, когда отправив своих убитых и раненых в Джурджевац мы принялись укреплять оборону на дороге, со стороны Джурджевац показалась легковая машина.
«Батько едет», — сказал Пащенко, смотря в бинокль.
Мы бросили работу и смотрели на быстро приближающуюся машину.
Машина подошла, остановилась и Кононов, выйдя из нее, подошел к Пащенко, обнял его и расцеловал. По усталому лицу Кононова мы видели, что он, наш Батько, минувшей ночью также не смыкал глаз. Однако он старался быть бодрым и веселым. А мы, смертельно уставшие, грязные, с лицами почерневшими от дыма смотрели на него и, казалось, его бодрость вливалась в нас.
«Мои славные герои! — сказал Кононов, обводя нас своим соколиным взглядом. — Противник еще раз убедился, что вы сила, с которой ему справиться не по плечу. Вы же уже в который раз убедились, что можете выдержать бой против любого врага, даже численно во много раз превосходящего вас. Это, прежде всего, результат успешной учебы, вашей смелости, находчивости и упорства в бою.
Да, конечно, страшно идти на врага, а еще страшнее поджидать его, но надо помнить, что противнику тоже не меньше вашего страшно. Но чем меньше вы будете его бояться, тем больше он будет бояться вас. Этого, мои сыночки, вы никогда не забывайте и ведите себя так, чтобы внушить противнику, что вы его нисколько не боитесь. Тогда он и вашего духу бояться будет.
Последней ночью вы это хорошо продемонстрировали. И тот, кто из них до вчерашнего боя еще не знал, каково воевать с казаками и не страшился вас, сегодня он уже при одном вашем появлении в штаны наложит. Это точно!» — с уверенностью закончил Кононов.