Страница 40 из 44
Помню однажды наш полк производил занятия на пересеченной местности. Наш 1-й дивизион наступал на обозначенного «противника» в густом лесу. Делая перебежки со своим отделением, я отдавал соответствующие приказания своим казакам. Как вдруг передо мной появился немецкий офицер. Последний следуя за мной стал наблюдать мои действия. Смущенный этим однако я не растерялся и продолжал, не обращая на него внимания, командовать отделением. Вдруг он мне задал вопрос. От неожиданности я стал отвечать ему по-немецки в то время, как вопрос был задан по-русски:
«Вы кто — немец или русский?» — непонимающе спросил он меня.
«Казак» — ответил я.
«Так почему-же вы отвечаете по-немецки, когда я вас по русски спрашиваю?»
Я никак не ожидал, что немецкий офицер может говорить по-русски и наверное поэтому от смущения и неожиданности заговорил по-немецки.
Немецкий офицер оказался полковником Вагнер, последний, как я только тогда узнал, в совершенстве владел русским языком и в то время был офицером штаба дивизии. Следуя за нами, он продолжал со мной говорить, задавая мне вопросы тактического порядка. Оправившись, после охватившего меня в первый момент смущения, я бойко и уверенно стал отвечать ему на все вопросы.
«Молодец» — похлопав меня по плечу, сказал он и отошел к подошедшим другим каким-то немецким офицерам.
Закончив учения наш дивизион остановился на отдых. В это время в сопровождении командиров бригад и офицеров штаба появился командир дивизии ген. фон Панвиц.
Мы увидели в первый раз нашего командира дивизии. Высокого роста, стройный, с полным славянским румяным лицом, в высокой, из серого каракуля, донской папахе, Панвиц внешне мало был похож на немца, скорее выглядел русским. Выслушав доклад, Панвиц выразил благодарность нашему дивизиону, сказав, что мы показали прекрасные результаты нашей учебы и что он надеется, что в будущих боях с противником они будут еще лучшими. Панвиц говорил по-русски очень плохо, скорее он говорил по-польски (Панвиц владел польским языком), однако мы его хорошо понимали.
Слушая речь ген. фон Панвица я увидел, что полковник Вагнер, подойдя к нашей сотне, ищет кого-то глазами. Увидев меня, он поманил меня пальцем. Подскочив к нему, я вытянулся, Вагнер подошел к ген. фон Панвицу и указывая на меня стал ему быстро по-немецки говорить.
«Вот молодой казак командир отделения, прекрасно знает свое дело. Я наблюдал за его действиями. Все другие казачьи командиры, за действиями которых я тоже наблюдал, не хуже этого. Там, где командуют казачьи офицеры, результаты учебы более успешные. Это надо учесть, господин генерал».
Панвиц, поглядывая на меня и кивая головой, ответил Вагнеру:
«Да, да, совершенно правильно… это мы учтем, — и затем, указывая на меня головой, сказал, скажите этому молодцу, что я его благодарю за хорошую учебу».
Полковник Вагнер, обращаясь ко мне сказал по-русски:
«Вы слышали, что сказал генерал и, наверное поняли?»
«Так точно, господин полковник» — ответил я.
«Можете идти», — ласково улыбаясь сказал полковник Вагнер.
Смущенный и польщенный я отдал честь и круто повернувшись пошел к строю.
Подобные заявления Панвицу поступали и от других старших офицеров дивизии. Сам он давно уж все понимал и не только то, что касалось его дивизии. Оказавшись человеком весьма умным к проницательным, соприкоснувшись с людьми из СССР, он понял, что методы, применяемые главным немецкий командованием в использовании антисталинских сил в интересах Германии, никуда негодны и чреваты пагубными последствиями. К сожалению самих немцев очень немногие из них это понимали. Из ниже описываемых событий читатель увидит, что ген. фон Панвиц в ходе происходящих событий пытался дать делу правильный ход в интересах своего государства, но преградой к этому стояла главная ставка Гитлера — ОКВ, которая, контролируя инициативу подчиненных ей инстанций, давала им свои пагубные директивы, требуя их точного исполнения. Все старания Панвица, равно как и других здравомыслящих немецких военноначальников направить ОКВ на «истинный путь» разбивались о лбы опьяненных нацизмом тупоумных гитлеровских политиков.
Вскоре после присоединения нашей сотни к 5-му Донскому полку из Кубанского предмостного укрепления, где остался 4-й велосипедный немецкий полк, к которому раньше наша сотня принадлежала, пришли награждения для казаков нашей сотни за боевые заслуги, проявленные ими в боях летом 1943 года.
Ввиду этого был построен весь полк. Кононов, в сопровождении офицеров штаба полка, собственноручно прикалывал ордена на грудь награждаемых казаков.
Прикалывая мне орден, Кононов спросил: «Сколько лет, сыночек?»
«Девятнадцать», — ответил я.
«Ого! — удивился он, — а я думал лет шестнадцать. Ты какой станицы?»
«Я родился и вырос в городе Таганроге, господин войсковой старшина» — ответил я.
«А, в Таганроге! Знаю, знаю прелестный городок, учился я в нем в юности.»
Узнав, что я командир отделения, Кононов тут же припомнил, что на тактических учениях мне была выражена благодарность за хорошее командование отделением командиром дивизии ген. фон Панвицем, на основании чего он сам (Кононов) отдал приказ, в котором выражалась мне благодарность и от командира полка.
«Молодец, сынок, нужно всегда и во всем показывать на что казаки способны, пускай знают наших!» — весело улыбаясь сказал Кононов и пожав мне руку, подошел к следующему казаку. Это было мое первое личное знакомство с Кононовым.
Через неделю после этого знакомства я был произведен в приказные (в ефрейторы).
В этом же месяце нам пришлось увидеть ген. П. Н. Краснова. Последний, в сопровождении своей супруги, ген. фон Панвица и нескольких офицеров штаба на легковой машине подъехал к выстроенным полкам. В казачьем генеральской мундире, в синих навыпуск, с генеральскими лампасами, брюках, опираясь на палку, Краснов прихрамывая, подошел к устремившему на него взоры двадцатитысячному казачьему войску.
Старческим слабым голосом он начал говорить. Один из офицеров держал у его рта микрофон. Его речь, наполненная казачьим патриотизмом и любовью к народу, к которому он принадлежал, лишь отрывками доносилась ветром к полкам далеко от него стоящим. Мне только запомнились лишь услышанные мной слова: «Я пережил три войны… В моих жилах течет казачья кровь…»
Седой, как лунь, дряхлеющий старый генерал своим видом вызвал у нас скорее чувство сожаления и подавленности, нежели бодрости и надежды. Те немногие самые старые казаки, находившиеся в рядах дивизии, которые помнили ген. Краснова еще с Первой Мировой войны, были подавлены горечью и обидой, на судьбу, которая так безжалостно искалечила, когда-то прославленного красавца-генерала, грозного и мудрого Атамана Всевеликого Войска Донского.
В революцию 1917-20 г. г. в России люди, взявшиеся руководить т. н. Белым Движением, люди не знавшие, вернее не желавшие знать, ни казачества, ни других народов России, люди, каким был ген. Деникин и ему подобные, при помощи Антанты, которой они старались доказать свою донкихотскую лояльность, свалили тогда ген. Краснова, предрешив, этим самым, свою же гибель. Оскорбленный и униженный Донской Атаман, ген. П. Н. Краснов, ушел тогда от власти, затем ушел в эмиграцию, а эмиграция и годы сделали свое дело.
С чувством сожаления и уважения к «Деду», как стали называть казаки ген. Краснова, мы возвращались в свои бараки. После построения многие казаки выглядели задумчивыми и озабоченными. В голове толпились тревожные мысли: «А что Власов? Почему немцы замолчали о чем? Где он? Как пробить дорогу к этому единственному спасительному маяку? Во что выльется попытка организовать борьбу против Сталина на стороне не менее жестокого врага?»
Эти тревожные мысли ободрялись крепкой верой и надеждой на молодых, крепких как гранит казачьих вождей. Крепких и самоуверенных, каким был наш Батько-Кононов.
«Батько знает, Батько выведет», — теплилась в мозгах ободряющая мысль.
Вскоре после этого события нас постигла прискорбная неприятность, заставившая нас, хотя и временно, испытать ту неразбериху и трения, которые постоянно терпели другие полки.