Страница 32 из 38
Недавно из госпиталя вернулся Давыдин. Устроившись в хате, где разместились разведчики, он первым делом по-хозяйски обошел двор, починил обвалившийся плетень, сделал черенок для лопаты, чем несказанно обрадовал старушку-хозяйку.
Сидя на пороге, окруженный разведчиками, Давыдин неторопливо рассказывает:
— Лечился я далеко — в самой Казани. Вначале и попривык было. Ребятишки-татарчата цветы приносят, книжки читают. Такие забавные, шустрые пострелята. У себя в палате кино смотрели, артисты выступали. А потом надоело мне все это. Скучать стал. Лежишь, бывало, а сам все о своей роте вспоминаешь. Где, думаю, сейчас шагают ребятки? Какие города освобождают? И такая тоска на меня нападала — не выговоришь.
Несколько секунд Давыдин молчит, как бы что-то вспоминая или к чему-то прислушиваясь. Затем скуластое лицо его светится в улыбке.
— А ведь Нинка-то моя, паря, сейчас какими делами заворачивает! Пишет, что в Иркутске была. Грамоту ей там почетную выдали, как лучшей в области трактористке. Три письма получил от нее, пока в госпитале лежал... Да, славная она у меня, работящая.
Над Привольным незаметно разлеглась ночь, мартовская ночь, удивительно чистая, хрустальная. И редкие светлячки-звездочки, и полурог месяца, нависший над лиловым небосклоном, кажется, сделаны из чистейшего золота. На противоположной окраине села чуть слышно звенит девичья песня-думка.
...Проснулся я на рассвете — и спросонья не могу понять, что происходит: где-то близко беспорядочно срываются пулеметные очереди, раздаются ружейные залпы.
Я быстро оделся, схватил автомат и побежал к сборному пункту. Здесь в полной боевой уже собрались все разведчики. Старший лейтенант Д. М. Неустроев торопливо сообщил, что немцы численностью до трех взводов переправились через Ингулец и ведут обстрел села. Это были остатки вражеской группировки, окруженной нашими войсками в районе Березнеговатое. Часть из них, выбираясь из окружения, двигалась через Ингулец и Привольное на соединение со своими.
— Берите группу и двигайтесь в район переправы! — приказал мне командир роты.
Захватив побольше гранат, мы побежали в указанное место. Вот и окраина села. Здесь идти уже небезопасно: над головой посвистывают пули. От дома к дому делаем короткие перебежки. Вскоре все становится ясно: в подвалах домов, примыкающих непосредственно к деревянному мосту через Ингулец, засели гитлеровцы. Из подвальных окон с визгом режут воздух пулеметные очереди.
К нам на помощь спешат бойцы из учебного батальона.
— В лоб не возьмешь. Только своих погубишь, — замечает один из офицеров учбата. Вдруг он выпрямился и громко крикнул: — Обтекай дома, ребята!
Рассыпавшись между домами, мы ползком подобрались к подвалам, где засели немцы. Над ухом дзенькают пули. Рядом со мной Зиганшин. Лицо Ахмета раскраснелось, глаза полны отчаянной решимости.
До ближайшего подвала теперь не более пяти-шести метров. В два прыжка Ахмет оказался у стены, вровень с окном, и, размахнувшись, кинул туда противотанковую гранату. Проходит несколько секунд — и тяжелый взрыв потрясает здание. Из подвальных окон ползет черный, удушливый дым.
Выбрав момент, я тоже подбегаю к одному из окон и тоже бросаю связку гранат. Снова тяжелый удар.
Разведчики окружили подвалы. Взрывы гранат следуют один за другим. Разносится трескотня выстрелов. Все вокруг окуталось белесым дымом.
Уцелевшие гитлеровцы с поднятыми вверх руками выходят из подвалов.
В этом коротком бою в Привольном горсточка разведчиков вместе с бойцами учебного батальона захватила двадцать пленных. Немало гитлеровцев нашли здесь себе могилу.
...Кто-то из наших бойцов, находясь в разведке, привел в роту пленного.
Это был невзрачный, коротконогий солдат, один из тех незадачливых вояк «фольксштурма», которые теперь часто встречались на нашем участке фронта. Перед отправкой в тыл он долго жил в нашей роте: время было горячее, дивизия шла почти без передышки, преследуя врага, отступавшего за Южный Буг.
Мы наступали, и он с нами. И дело нашлось подходящее: помогать ездовому за лошадьми ухаживать. Остановимся на привале, а немец, переваливаясь как утка, уже колтыхает с ведрами за водой или овес коням подсыпает. Поглаживает сытые лошадиные бедра и языком прищелкивает:
— Гут пферд[10], гут...
А потом возьмет скребницу и щетку и давай наяривать по лошадиным бокам.
Аппетит после работы у пленного всегда разыгрывался отменный: даст ему повар котелок жирного, наваристого борща — вмиг уплетет.
Как-то на привале, собрав все познания в немецком языке, я разговорился с Паулем. Тыча себя кулаком в грудь, смешно надув щеки, пленный объяснил, что по профессии он рабочий-батрак, трудился у какого-то гроссбауера на ферме, что у него семья, четверо «киндер» и что его взяли на фронт только в прошлом году, до этого он числился нестроевым.
Я поинтересовался армейской специальностью немца. Пленный опять ткнул себя в грудь и показал на мирно жующих лошадей:
— Зольдат — пферд...
— Ясно, ясно, — рассмеялся подошедший Давыдин, — в обозе числился. За лошадьми ухаживал. Дело ему привычное.
Пауль с улыбкой закивал головой.
Насчет войны у пленного уже твердо установившееся мнение. Он считает, что для его соотечественников она окончательно проиграна и закончится в самое ближайшее время. Своей судьбой он доволен: в плену под пули его не посылают и даже в «кальтен Сибирен» не направляют. Идет он вместе с воинской частью на запад, ближе к своей Германии.
Однажды во время ночного марша случилось происшествие, чуть не стоившее пленному жизни. Ночью он потерял какую-то деталь обозной повозки, отстал и уныло тащился среди бойцов незнакомого ему подразделения.
В это время колонну догнал верховой офицер. Увидев шагавшего по обочине дороги Пауля, всадник остановил его:
— Товарищ боец, вы из какой роты?
Пауль забормотал что-то неразборчивое.
Офицер чиркнул фонариком и в испуге попятился:
— Немцы!
Поднялась тревога. И только спустя некоторое время установили, что это «немец разведчиков». Мы тогда строго-настрого запретили Паулю отставать от обоза.
Двадцатый «язык»
В роту прибыл еще один солдат — Степан Горшков. Был он саженного роста, плечистый.
Бойцы ахнули:
— Ну куда такого верзилу в разведку! Только демаскировать будет.
Однако он доказал, что верзила верзиле рознь. Оказалось, что он опытный разведчик. На его счету числилось уже девятнадцать «языков».
Когда наступали в районе Кривого Рога, шли дожди. Нелегко приходилось в те дни бойцам. Грязь непролазная. Подходы к своим окопам немцы заминировали, опоясали проволочными заграждениями, усилили боевое охранение. Попробуй сунься!
Вид у нас был кислый. Только Степан Горшков не унывал и сутками пропадал на переднем крае. Он умел лучше всех скрытно подползти к вражеским траншеям.
Хорошо орудовал и миноискателем. Проходы в минном поле обычно проделывал сам, без саперов. Вообще, он был незаменимым человеком, а нашему брату разведчику как раз это и нужно.
Возвращаясь с задания, ребята шутили:
— Наш Степан не ползает, а летает.
Алеша Петров, низкорослый худенький солдат, с завистью глядя на статную фигуру Степана, разводил руками:
— Никак не пойму! Такой здоровяк, а пройдет рядом — не услышишь: не человек, а кошка.
На реплики и шутки Горшков обычно не отвечал, отмалчивался. Возьмет в руки книгу и читает где-нибудь в сторонке.
Однажды разведчики получили от командира задачу разведать очередной участок обороны противника и захватить «языка». От наших траншей до немецких было около четырехсот метров. Ночью бойцы поползли. Наткнулись на проволочное заграждение. Степан ножницами проделал проход. Но когда они стали переползать, кто-то из них зацепил маскхалатом проволоку. Загремели пустые консервные банки, нацепленные на проволоке. Ночную мглу прорезали вспышки ракет. Гитлеровцы открыли бешеный огонь. Пуля попала Степану в ногу, раздробила кость. Когда Горшкова увозили в медсанбат, он с сожалением сказал:
10
Хорошая лошадь