Страница 14 из 38
Конец декабря 1942 года. Зима уже обрела свою силу, бахромой инея запеленала ветви тульских берез.
Рано утром бойцы разведроты, четко печатая шаг, направились к большой заснеженной поляне, где уже строились полки и спецподразделения нашей 264-й стрелковой дивизии.
Ждали командующего 3-й танковой армией генерал-лейтенанта П. С. Рыбалко.
На плацу крутила поземка. Студеный ветер обжигал щеки. Солдаты, чтобы согреться, стучали каблук о каблук. «Ну, скоро ли прибудет наш командующий?!»
Вдали показался крытый «виллис».
Колонны задвигались, начали выравниваться. Наконец все стихло. Однообразные темно-серые шеренги солдат застыли на снегу.
На брезентовом верхе автомашины виднелось древко завернутого в парусину Знамени.
«Виллис» остановился.
— См-и-и-рн-о-о! — торжественно и звонко разнеслось в морозном воздухе.
Придерживая ладонь у папахи, командир дивизии генерал-майор Н. М. Маковчук быстрым шагом направился к командующему:
— Товарищ генерал...
Я хорошо запомнил невысокую, немного сутулую фигуру командарма в армейской шинели, в барашковой папахе с красным верхом. С тех пор мне больше не пришлось видеть его живым. И только спустя шесть лет, осенью 1948 года, я стоял у гроба этого выдающегося полководца, маршала бронетанковых войск, дважды Героя Советского Союза, смотрел на его спокойное лицо, и в памяти моей возникал тот студеный декабрьский день на солдатском плацу.
— Поздравляю вас со славным гвардейским званием! — донесся до меня голос генерала Рыбалко. — С честью носите его. Будьте бесстрашны в боях.
Знамя вынули из чехла. И вот оно, ярко-пунцовое, отороченное по краям золотой бахромой, зашелестело на ледяном ветру.
Командир дивизии генерал-майор Н. М. Маковчук опустился на колено, поцеловал край шелкового полотнища, произнес слова гвардейской присяги.
Вслед за комдивом их повторили бойцы всей дивизии, и мощный тысячеустый голос разнесся над заснеженным плацем:
«...Клянемся до последнего дыхания бороться с врагами Родины, не посрамить чести гвардейского Знамени!»
Знаменосец, сопровождаемый ассистентами, пронес Знамя вдоль рядов солдат. Все взоры устремлены к пунцовому полотнищу, на котором золотом сияют слова: «48-я гвардейская».
Я тоже не отрываясь смотрю на алый шелк, и в душе моей зреет большое чувство, которое трудно передать словами. «Я — гвардеец». Какое емкое это слово! Оно вобрало в себя все лучшее, что есть в нашем народе: мужество, бесстрашие, смелость, преданность Родине, народу, презрение к смерти.
Когда я думаю о гвардейце, вижу перед собой воина, кованного из чистой стали, не знающего страха, не умеющего отступать. Образцом гвардейца для меня были солдаты-панфиловцы и защитники Сталинграда.
Нашей дивизии предстоят еще жестокие бои. Враг силен. Но под святым гвардейским Знаменем мы будем идти вперед и вперед, освобождая от ненавистного врага нашу землю. С этим Знаменем мы придем к полной победе.
— Приготовиться к маршу! — раздалась команда.
Строевым шагом мы двинулись по плацу.
В землянку возвращались с песней. Вихрем неслась задорная «Тачанка». Запевала Андрей Лыков звонким голосом выводил:
И десятки молодых голосов дружно подхватывали:
В землянке нас ждал праздничный обед. Старшина выдал каждому по сто граммов водки.
— Раздобрел наш лейтенант! — переговаривались бойцы. — Обед закатил знатный. Сам как именинник ходит.
...В роте поговаривают, что на днях нашу дивизию отправят на передовую. Скорей бы! Как осточертели эти однообразные будни! Хочется в дело, на фронт. Мы теперь уже обстрелянные.
Сегодня я разговаривал с Борисом. Глаза у парня блестят.
— Руки чешутся, — сказал он. — Сейчас бы в поиск да на настоящего фашиста. А то закисли мы в этом лесу.
В наступлении веселее
По следам окруженных фашистов
Январь 1943 года. 3-я армия передана Воронежскому фронту. Снова передний край. Он проходит в пятнадцати километрах северо-западнее Кантемировки. Снова ходим за «языком», ведем наблюдение. Все привычное, много раз испытанное. Нельзя сказать, что не боишься обстрела, трудно не вздрогнуть при свисте пуль. Но теперь уже знаешь, кто стреляет, зримо представляешь себе фашиста и злобно думаешь: «Подожди, дай срок. Я тебе постреляю».
Саша Трошенков пошел на повышение: сегодня лейтенант назначил его старшим группы наблюдения.
— Подготовьте объект для захвата «языка», — сказал командир. — Двигайтесь сегодня же в район деревни Калиновки. — Он развернул карту и острием карандаша провел по синей извилистой линии немецких траншей. — Вот здесь, вблизи Калиновки, посмотрите, послушайте, наметьте пути подхода. Послезавтра сюда направим поисковую группу. Ясно?
Саша поднялся раскрасневшийся, сияющий, приложил ладонь к шапке:
— Все будет сделано, товарищ гвардии лейтенант! Гвардии рядовой, гвардии лейтенант! Как это красиво звучит.
Под вечер бойцы направились на задание. Небо мглистое, белое, под цвет заснеженной безлесной лощины. Я долго смотрел им вслед, пока они шли по грязному, наезженному проселку: впереди маленький Саша, за ним рослые Борис Эрастов и Михаил Пеклов. Под Калиновкой — враг. Часами придется лежать на снегу, вслушиваться, всматриваться. Благо у ребят теплые фуфайки, ватные брюки, валенки, овчинные полушубки.
Удачи вам, друзья!
На следующий день разведчики вернулись. Все было сделано как нельзя лучше. Саша начертил обстоятельную схему. Указал в ней наиболее удобные пути подхода к двум немецким блиндажам. Расписал все как по нотам. Теперь дело за поисковой группой. Комроты назначил в нее лучших разведчиков: Бориса Эрастова, Николая Вахрушева, Мурашова, Пеклова, Лешу Давыдина, Тарасевича, Колю Синявского, Гончарова, Авдеева. Ребята все, как на подбор, крепкие, здоровые, рослые. И настроение у всех отменное, боевое. Возглавлял группу лейтенант Волобуев.
Но назавтра бойцы вернулись с пустыми руками. Чуть своих не потеряли. Двоих раненых привезли на санках. На одних я увидел Бориса Эрастова, на других — Михаила Пеклова. Обоих ранило осколками гранаты. Особенно досталось Борису: парень был, что называется, изрешечен от ступни до поясницы. Он повернулся ко мне, попробовал улыбнуться, но улыбка получилась слабая, еле заметная.
— Я сейчас, как нафаршированный, лежу, — сказал он. — Осколками.
Ребят в то же утро направили в госпиталь.
— Подползли мы втроем, группа захвата, к немецким траншеям, — рассказал потом участник поиска Николай Вахрушев. — Видим, темнеет каска часового: на снегу она здорово заметна. Михаил и шепчет нам: «Берем» — и вперед кинулся. За ним мы. Спрыгнули в траншею. Михаил взмахнул рукой и тяжелым кулачищем гвозданул по башке фашиста. Но перестарался парень: гитлеровец упал замертво. А тут и другой из блиндажа выскочил. Схватили мы его. Но он оказался прытким, увертливым. Сбил меня ударом головы, а сам куда-то бросился вниз, в яму. Не долго думая, Борис кинулся за ним вдогонку. Настиг на дне оврага. И тут бы Борису только скрутить немца, обезоружить — и «язык» наш. Но Борис поторопился, спорол горячку, стукнул того гранатой по голове. Раздался взрыв. И фашист на тот свет отправился, и Бориса осколками изрешетило. Так закончился первый поиск разведчиков в новом, 1943 году.
На другой день командир роты назначил в наблюдение за немецкой обороной меня и Лыкова.
И вот мы в траншеях своего переднего края. День выдался ясный, безоблачный. Щеки покусывал острый морозец.