После града

— До Сосновки не подбросишь?

— Садись, что с тобой поделаешь, — громко отозвался шофер.

Он открыл дверцу и, пока я садился, с сочувственной улыбкой рассматривал меня.

Поздоровавшись, я тоже глянул на него, но не нашел в этом парне ничего примечательного. Под реденькими, цвета вылинявшей рогожи бровями — серые глаза. Приветливые и в то же время с тенью не то разочарования, не то обиды. На висок из-под форменной армейской фуражки раскосмаченной прядью выбились светлые волосы. Лоб и щеки обветрены. Над карманом вылинявшей гимнастерки — комсомольский значок.

Встретив мой взгляд, шофер отвернулся, включил сцепление и тронул машину. Задрожав всем корпусом, трехтонка послушно покатилась под гору. На смотровом стекле еще живее закопошились серыми пузырьками дождевые капли, которые тотчас смазало «дворником».

— К вечерку-то причалим? — спросил я, отмечая про себя, что мой сосед, пожалуй, слишком молод. Правда, синеватая татуировка на запястье его правой руки говорила, казалось бы, о другом. Пронзенное стрелой сердце намекало, что перед вами не какой-нибудь мальчишка, а видавший виды «Сергей К.». В остальном же это был, по первому взгляду, совсем еще зеленый и не очень тертый жизнью юноша.

— К вечерку? — не поворачивая головы, переспросил Сергей и посмотрел на часы… — Вполне. Если, конечно, не приголубит какая-либо колдобина.

— Кто-нибудь вытащит, — бодро ответил я. — Свет не без добрых людей.

Сергей невесело улыбнулся и глянул на меня так, будто сидел перед ним не пожилой в морщинах и с проседью человек, а не успевший еще по-настоящему приглядеться к терниям жизни мамин сынок.

— А вы их много видели, добрых-то? — холодно спросил он.

— Случалось, — шутливо ответил я. — Вот и сейчас вижу.

Сергей не принял шутки, промолчал. А я опять к нему:

— Что ж ты, Сергей, так на людей обижен?

Он удивленно вскинул брови (откуда мол, тебе мое имя известно), потом глянул на татуировку, понимающе улыбнулся. Но заговорил резко и раздраженно:

— Не обижен я. За что на них обижаться? Только знаю, что каждый человек — прежде всего себе самому приятель…

Теперь в глазах его вовсю разгорелся огонек, который показался мне вначале неопределенным. Так обычно смотрит человек, если с ним обошлись черство и нечутко.

Сергей продолжал:

— Вот послали меня за сорок верст на этом драндулете. За тесом. И гляди-ка — шиш везу. На авось послали. А мне, может быть, сегодня, как глоток воды при смерти, дома надо быть. Вот и судите тут…

— Ты случаем рассержен, Сергей?..

— Случаем? — распаляясь, перебил он меня. — Да ежели хочешь, папаша, я тебе сто примеров назову. Вот третьего дня…

Сергей не договорил, что произошло третьего дня. Грузовик наш вдруг сильно накренился, запыхтел, раза два стрельнул из выхлопа и остановился. Шофер переключил скорость, и мотор заревел с новой силой. Но в ответ послышалось лишь отчаянное жужжание буксовавших задних колес. Я почувствовал, как машина, медленно оседая, все больше кренится вправо.

— Вот и приголубило, — с поразившим меня спокойствием сказал Сергей. Он с грустью посмотрел на часы, чертыхнулся и, взяв лежавшую рядом с ним замасленную кацавейку, не выключив мотора, вышел из кабины.

Крестя про себя крепкими словами дорогу, вышел и я. И тотчас убедился, что дело наше не из веселых. Машина, слишком близко подойдя к кювету, не удержалась на его размокшей кромке и сползла вниз. Хорошо еще, что кювет был старый и наполовину замытый песком. Кромка его была не обрывистой, а пологой. В ней-то и загрузло почти по самую ступицу правое колесо. Левое от пробуксовки тоже успело осесть. Мотор работал на малых оборотах, и грузовик едва заметно дрожал, будто не мог отдышаться после своего нелегкого ползания по грязи.

В поле не было ни души. С прежней методичностью сыпал мелкий дождь, заслонив, будто размазав, все, что виднелось окрест.

Поразмыслив немного, Сергей полез в кузов и одно за другим выбросил оттуда лопату, два грязных горбыля и топор.

Спрыгнув прямо в грязь, он принялся подкладывать горбыли под колесо. Я в нерешительности глянул на свои сапоги, на промокшее пальто, потом махнул рукой и стал молча помогать ему. Вскоре горбыли были подведены, топор и лопата отложены в сторону, и Сергей сел за руль, Мотор взревел, послышался легкий треск. В одно мгновение наш долгий и кропотливый труд взялся прахом. Горбыли утонули в грязи, выскользнули из-под шин, а колеса осели еще глубже.

Мы повторили все сначала, только горбыли положили уже поперек. Но теперь изношенная резина вхолостую скользила по их обломанным ребрам. Мелкие, перемешанные с грязью куски древесины брызгами разлетались в стороны.

Первый раз за все время Сергей со смаком, по-шоферски выругался. Он снова задумался, только смотрел уже не на загрузлые колеса, а в сторону от дороги. Там что-то темнело, похожее на кустарник.

Наклонившись, чтобы загородиться от дождя, Сергей опять посмотрел на часы.

— Знаешь что, папаша, — повернулся он ко мне, — не мокни зря, полезай в кабину. А я до тех вон кустиков за хворостом сбегаю.

— Что ж ты один? Бери уж и меня.

— Ну что ж, пошли, коли не лень. Захвати тогда топор. Протянув руку в кабину, он заглушил мотор, взял из-под сиденья веревку, еще раз глянул с беспокойством под кузов и торопливо зашлепал через кювет в сторону кустарника. Я тут же догнал его, и мы пошли рядом.

Очень трудно идти в дождь по размокшему полю, с которого недавно убрали картофель. Ноги скользят, по щиколотки увязают в раскисшей земле, путаются в полусгнившей ботве. Пропади ты пропадом такое плавание! Но нам обоим хочется к вечеру попасть в Сосновку, и мы терпеливо отмеряем шаг за шагом.

Особенно прыток Сергей. И ноги не длинны у него, и шаг вроде не забористый, но я еле успеваю держать равнение.

— Торопишься? — спрашиваю у него, чтобы хоть что-нибудь сказать.

— Есть маленько.

Мне чудится, что в его серых глазах появляется новое выражение. Зрачки начинают живо и тепло улыбаться.

— На свидание небось?

Теперь и все лицо его теряет угрюмость, расплывается в широкой улыбке.

— Хуже, папаша. — Сергей откровенно смеется. Я чувствую, как весь он наполняется непонятной для меня радостью, будто начинает изнутри светиться. — Свадьба у меня сегодня… должна быть. Решил покончить с холостяцкой жизнью, а тут вот…

В голосе Сергея нескрываемая грусть, а глаза продолжают лучиться и чему-то улыбаться. Конец веревки, которую он несет в руке, тянется по земле. Пораженный и растерявшийся, я бессмысленно слежу за извивающимся по земле мокрым, разлохмаченным и грязным ее хвостом. «Так вот откуда его обида и разочарование в людях», — думаю я.

Больше мне ни о чем не хочется говорить, и я заметно вырываюсь вперед, а он догоняет меня. И тут только возникла у меня мысль: «На свадьбу? Постой, а не он ли, этот «Сергей К.», зять мой? Или в Сосновке сегодня не одна свадьба?»

Я останавливаюсь. Мне хочется тут же расспросить Сергея обо всем. Но я быстро меняю курс. Думаю, стоп: если он действительно жених Машеньки, так лучше я рассмотрю его, так сказать с замаскированных позиций. Останусь, как это говорят, инкогнито. А если нет, об этом никогда не поздно узнать. На том и порешил.

Мы уже почти вплотную подошли к кустарнику, когда порыв ветра донес до нас приглушенный гул. Он быстро пропал, унесенный тем же ветром, но Сергей замер на месте, прислушиваясь. Остановился и я, только ничего не уловил, кроме глухого шороха кустов. А Сергей вдруг радостно закричал:

— Машина идет! Эх, черт, вот так здорово. Включай четвертую, папаша…

С непостижимой легкостью сняло Сергея с места. Через минуту он был от меня так далеко, что я и не пытался догнать его. Но, конечно, тоже побежал. Теперь и я слышал шум приближавшейся машины. Он доносился с той же стороны, откуда ехали мы. И гул этот подстегивал меня не меньше, чем Сергея.

Я перевалил через кювет, когда Сергей, запыхавшийся, но повеселевший, стоял уже возле своей беспомощно покосившейся трехтонки.