Люди в погонах

Перед въездам в районный поселок полковник приказал остановиться. Отойдя шагов на пять в сторону, он поднял руки вверх, потом вытянул вперед. Шофер тем временем достал из-под сиденья сапожную щетку и узенькую полоску бархотки. Прежде чем почистить запыленные сапоги, Жогин снял китель, осмотрел его, смахнул прицепившиеся травинки.

Минут через пять, когда все обмундирование было приведено в надлежащий вид, а сапоги приобрели зеркальный блеск, машина тронулась дальше.

Штаб дивизии помещался в центре поселка. Двухэтажное белое здание, обнесенное высоким дощатым забором, было видно издали. Над проходной будкой и над воротами плескались алые флажки.

Жогин въехал прямо во двор и остановился у парадного крыльца. Выходя из машины, он по привычке захватил хлыстик, но тут же повернулся и бросил его на сиденье. Из штаба вышел дежурный офицер, доложил, что генерала пока нет, но через десять минут приедет. Полковник прошел в небольшую чистую приемную. Здесь стояло лишь несколько стульев, висели часы и большое зеркало в темно-коричневой дубовой раме. Его повесили по приказу прежнего командира, чтобы перед входам в кабинет офицеры могли привести в порядок одежду. Он так и говорил: «Прежде чем показаться мне, покажись зеркалу». Повинуясь этому правилу, Жогин постоял перед зеркалом и сел возле окна.

Генерал-майор Павлов действительно появился ровно через десять минут. Высокий, суховатый, он вошел в приемную неторопливой, но твердой походкой и, прежде чем Жогин успел встать, подал ему руку с длинными, тонкими, как у пианиста, пальцами:

— Здравствуйте, полковник. Прошу заходить! — И сам распахнул дверь.

Жогин задержал свой взгляд на комдиве, на его свободных и вместе с тем очень собранных движениях. И, вероятно, увлеченный ими, вдруг размашисто кивнул головой в знак благодарности за любезное приглашение. Но этот кивок показался ему таким непривычным и до того нескладным, что он сразу же пожалел о нем и даже поморщился от досады.

Кабинет генерала был просторным. На его голубоватых стенах, как и в прежнее время, висели портреты прославленных полководцев, задернутая желтой шторой военная карта. В одном углу стояли шкаф с литературой, вешалка для одежды, в другом — тяжелый сейф. Зато остальную мебель Павлов расставил по-своему. Раньше здесь много места занимал огромный стол под яркой лиловой скатертью. Все стулья, кроме командирского, размещались возле стен. Это позволяло Ликову во время совещаний расхаживать по кабинету и останавливаться то перед одним, то перед другим офицером. Теперь же огромный стол исчез. На его месте появились три не очень больших одинаковых стола, расположенные буквой «Т», и скатерти лежали на них не лиловые, а зеленые. Стулья тоже перекочевали от стен к столам. Кроме того, Павлов поставил на свой стол бронзовую фигурку солдата с автоматам. Эту фигурку, если верить штабным офицерам, комдив привез со старого места службы. И Жогин сразу предположил, что данная вещичка не иначе как приз, врученный генералу за особые стрелковые заслуги. Такая мысль мелькнула у него и сейчас, едва он оказался в кабинете. Но в это время комдив указал рукой на один из стульев и приветливо сказал:

— Садитесь, товарищ полковник. Вас, наверное, беспокоит назначение нового комбата?

— Очень беспокоит, — признался Жогин, довольный тем, что генерал сам начал этот разговор. — Уж очень легко решают кадровики судьбу офицеров. Хотя бы с нами посоветовались.

Павлов молчал, чуть приметно постукивая пальцами по зеленому сукну и сочувственно смотрел на полковника, который бодро продолжал:

— Я ведь Степшина, как себя, знаю, товарищ генерал. Вырастил, можно сказать, подготовил. И вот, изволь отстранять своего человека и принимать другого.

Комдив смотрел на взволнованного полковника и вспоминал телефонный разговор с командующим, происходивший несколько дней назад. Может быть, это очень плохо, что он, Павлов, не смог тогда защищать Степшина так же вот твердо, категорически, как это делал сейчас Жогин. А может, как раз и правильно: не следовало лезть в драку, не зная, кому отдать предпочтение — Степшину или Мельникову. Но как бы там ни было, в душе Павлов разделял огорчения командира полка, мысленно одобрял его настойчивость. Не нравилось ему только одно в высказываниях собеседника: какое-то странное и беззастенчивое деление офицеров на «своих» и «других». Что значит эта фраза: «...Изволь отстранять своего человека и принимать другого»? Комдив настороженно сузил глаза и после небольшой паузы сказал:

— Да, придется принимать. Вопрос уже решен.

— Я понимаю, товарищ генерал. Но ведь обидно, Степшин старается, надежду имеет и вдруг... К тому же неизвестно, что собой представляет этот Мельников.

— Что представляет? Скажу. Командовал батальоном, участник войны. Надо полагать, опытный товарищ. А что касается Степшина... То ведь у нас в дивизии не один батальон. Что-нибудь придумаем.

Последние слова генерала встревожили полковника. Разве за тем он ехал сюда, чтобы предлагать кому-то свои кадры? Нет, генерал не так понял его. И Жогин не замедлил сказать, что Степшина отдавать из полка он не намерен.

Павлов улыбнулся:

— Ну вот, на кадровиков обижаетесь, а сами не хотите, чтобы выдвигали человека.

— Как же не хочу! — Жогин чуть было не вскочил со стула. — Я всей душой, товарищ генерал, только...

— Все понятно, — остановил его комдив и опять улыбнулся краешками губ. — Собственнические тенденции проявляете, полковник. Но волноваться не следует. На ваши кадры никто пока не посягает. Возможно, разумно сделали, что воздержались с утверждением Степшина комбатом. Ведь он заочно учится в академии? Представляете нагрузку?

— Три месяца справлялся, — вставил Жогин.

Павлов шевельнул бровями:

— Я не говорю, что Степшин не справится. Мне трудно судить о человеке, которого еще слабо знаю. Но тяжесть, тяжесть-то какая... Пусть закончит академию.

Жогин хотел еще что-то сказать, но, встретив прямой взгляд комдива, удержался, только произнес устало:

— Очень жаль...

Больше они к этому разговору не возвращались. Павлов стал расспрашивать полковника о состоянии учебы в подразделениях, о подготовке техники и вооружения к зиме. Советовал, на что в первую очередь обратить внимание. Жогин записывал все в маленький желтый блокнот, подчеркивая, что следовало устранить или поправить немедленно при возвращении в городок.

В конце беседы генерал достал из ящика стола военный журнал и, перелистывая новенькие страницы, спросил:

— Десятый номер получили?

Полковник ответил не сразу. Получить-то он получил, только за делами не успел еще просмотреть. Сказать об этом комдиву было неудобно, и Жогин ответил вопросам:

— А что там, товарищ генерал?

— Статья интересная. — И прочитал: — «Новая боевая техника в зимних условиях».

— Я уже читал в газетах об этом, — сказал Жогин. — Прописные истины.

— Вот и ошибаетесь. В этой статье много нового, чего мы не учитываем. Надо будет до каждого офицера довести.

— Ясно.

— Внимательно изучить надо, — добавил Павлов, недовольный скоропалительными ответами собеседника. Жогин понял это и деловито кивнул головой:

— Сегодня же сам прочту и дам распоряжение...

После разговора с комдивом он побывал у начальника штаба. Хотел зайти к начальнику политотдела полковнику Тарасову, покритиковать репертуарные сборники для самодеятельности, но тут же раздумал, представив, что сейчас начнется разговор о политзанятиях, партийных собраниях, «Это еще на целый час», — подумал Жогин и направился к выходу.

Обратно в полк ехал сумрачным, неудовлетворенным. Стало ясно, что решение о Степшине принято не без участия комдива. «Жаль, что так получилось, — сокрушался Жогин. — Очень жаль. Был бы прежний комдив, он ни за что не допустил бы этого. До министра дошел бы, а своего человека отстоял. Тут, главное, принципиальность нужна, собственная линия».

Полковник вздрагивал от холода. Синеву неба давно заволокли густые тучи. Серые и тяжелые, они медленно ползли с севера и сеяли дождь, мелкий, противный. Дорога, травы, песчаные лысины высот потемнели и будто съежились. Местами облака опускались так низко, что цеплялись за дальние холмы, клубились, как плотные массы тумана. Жогину казалось: там, на горбатых высотах, кто-то поджигает дымовые шашки.