Полная гибель всерьез

В 1517 г. Мартин Лютер положил начало великой христианской Реформации, которая, как оказалось впоследствии, имела не только чисто религиозное измерение, но и социально-политическое (чего, разумеется, виттенбергский монах предвидеть не мог). «Выдвинув положение о том, что человек не нуждается в посредниках для общения с Богом, он (Лютер. —

Ю.П.)

заложил основы европейской демократии, ибо тезис "Каждый сам себе священник" — это и есть демократия». Произнеся это, Томас Манн, один из лучших умов Германии ушедшего столетия, точно указал на религиозные корни западной демократии и ее сущностно полисубъектный характер. Иными словами, демократия Европы и ее дочерних предприятий (Северная Америка, Австралия и т. д.) обладает принципиально личностным (т. е. христианским по природе) и принципиально плюральным (антоним: монистический) этосом. Но иначе и быть не могло. За спиной Лютера стояла полисубъектная, христианская, феодальная история. И он уповал на Бога и подобных ему человеков (на все их множество). И потому возникшие позже понятия «народ» и «нация» (еще в большей мере) означают именно это полисубъектное множество человеков. То есть западная народность — это современное полисубъектное общество, в рамках которого все группы и индивиды обретают институционально закрепленный статус независимых социальных агентов. Отношения этих агентов между собой регулируются правом.

В отличие от своего немецкого собрата Филофей уповал на Бога и подобную Ему Власть. Человеков он не «заметил», да это и понятно, ведь если Царь — Священник, то не «каждый — сам себе». И потому русская народность (то, что возникнет со временем) выше человеков, она «снимает» их личностно-индивидуальный «партикуляризм», она — скажу вслед за Библером — одноголовый субъект, единое неразделимое целое (вот и вновь стоим перед дихотомией «Я-миросозерцания» и «МЫ-миросозерцания»). Видимо, адекватная категория западной народности —

privacy,

русской —

sobornost.

Можно и дальше собирать доказательства в пользу содержательной близости (если не идентичности) «Москвы — Третьего Рима» и «Православия. Самодержавия. Народности», но, полагаю, достаточно и этого.

Обратимся теперь к Марксизму-Ленинизму. И будем держать в уме, что имеем дело с секулярным феноменом. При этом сразу же подчеркну: обнаружить в коммунистической догме нечто схожее с уваровской триадой совсем не сложно. Во-первых, общепризнан ее кратократический характер. И в теории, и в практике коммунизма «власть власти», «власть как насилие», «власть от власти», безусловно, занимают центральное место (надеюсь, подтверждающие цитаты и «улики» не нужны). Причем речь идет, конечно, о Русской Власти, о новой исторической форме Самодержавия.

Далее. Место отвергнутого «Православия» занимает коммунистическая идеология. И что бы относительно нее ни говорилось, главная задача этой «рациональной иррациональности» сводилась к освящению Власти, объединению вокруг этого

cratos'a

всех (без исключения) людей. Ну а что касается коммунистической «Народности», то, вне всякого сомнения, она явилась высшей точкой отрицания всякой частности, партикуляризма,

privacy.

«Советский народ» как «новая историческая общность» — это не выдумка советников Леонида Ильича Брежнева, это — многие еще помнят! — «реальность, данная нам в ощущении». Это — несомненный факт русской истории. И подобно «Народности» эпохи Николая I, эта, коммунистическая, «Народность-Общность» была пристяжной Власти, ее фундаментом, абсолютно благотворной природной средой. То есть энергетически и экологически обеспечивала власть…

Вот, собственно, и вся компаративистика. Вряд ли найдутся серьезные возражения по поводу такой трактовки трех великих наших идеологий, которые и есть «наше все». Но было бы неправильно поставить точку здесь. Или перейти к другому аспекту темы. Здесь нам вновь необходима соловьевская мелодия. Мелодия «социальной Троицы».

Напомню: по аналогии с идеей Троицы В.С. Соловьев говорит о земной (социальной) Троице: церковь — государство — общество. «Русская идея», с его точки зрения, и состоит в том, чтобы придать (восстановить) социальной Троице «образ божественной Троицы». Другими словами, наполнить церковно-государственно-общественное тело духом истинного христианства. Или — иначе — учредить небо на земле.

Таким образом, «Русская идея», по признанию гениальнейшего ее выразителя, состоит в реализации триады «Церковь-Государство — Общество». Но в контексте и соловьевского подхода

per se,

и того, что было сказано нами при обсуждении и уваровской концепции, и «третьеримской», и коммунистической, мы видим: и здесь речь идет о «Православии — Самодержавии — Народности». Ибо именно так (при большой игре некоторые различия не в счет) трактовал свою «социальную Троицу» Владимир Сергеевич.

Правда, имеется одно существенное отличие «продукта» Уварова от «продукта» Соловьева. Граф Сергей Семенович создавал партикуляристскую и антизападническую «русскую идею». А философ Соловьев — универсалистскую (и уже тем самым вполне «западническую»). Что же! Это не должно нас смущать. Таковы в соловьевские времена были, значит, «очередные задачи» русской власти (русского мира вообще). В уваровские — иные. С исторической же точки зрения позиция Соловьева видится как транзитная между царским самодержавием и советским коммунизмом. В этом смысле Владимир Соловьев есть «зеркало русской революции» (которая, кстати или не кстати, оказалась не прыжком из «царства необходимости» в «царство свободы», а смертельным вываливанием, как из окна в крови и стеклах с разрывом сердца и задохнувшись еще в полете, из «царства относительной необходимости» в «царство необходимости абсолютной»). И в этом же смысле Владимир Соловьев (подобно Льву Толстому) есть Иоанн Предтеча русской революции…

Но и не только Соловьев со своей «социальной Троицей» изоморфен трем основным русским идеологиям (а все вместе они плюс соловьевство, повторю, суть различные воплощения и «измерения» «Русской идеи»). И то, что писали Франк, Алексеев, Бердяев, Кавелин, другие, вполне укладывается в смысловое пространство, очерченное этими идеологиями. Или, если хотите, наоборот, «триада» идеологий непротиворечиво входит в философские построения этих любомудров. В свою очередь, совокупность этих интеллектуальных продуктов поразительно близка народному миросозерцанию. То есть оказывается, что русские рефлексии и русские инстинкты

одноприродны,

сущностно идентичны. Вот вам (нам) и трагический разрыв между народом и интеллигенцией, о котором мы кудахчем уже около двух столетий!

На самом же деле правы были Брежнев с Сусловым, утверждавшие, что «народ и партия едины». В переводе с аппаратно-коммунистического на обычный, обывательский язык это означает: в России едины народ и власть, народ и интеллигенция (партийная, народная, антинародная; даже эта последняя едина с народом; вглядитесь в постсоветские судьбы Солженицына, Зиновьева, Максимова, Синявского, Ковалева, Шафаревича и пр.), народ и религия (и тогда, когда этот самый народ изничтожает религию, и тогда, когда бережно храня — вдруг еще пригодится! — партийный билет и кагэбешное удостоверение, валом валит в церковь), власть и религия (гонитель веры легко превращается в «подсвечника» — это народ о начальниках со свечками в храмах, священники по сути несут государственную службу; взаимоотношения напоминают брачные: любовь туго сплетена с ненавистью и равнодушием, но в целом образуется неразрывное единство), власть и интеллигенция (и здесь нет никакого трагического разрыва; и если отношения власти и религии напоминают брачные, то эти — любовников; а такие отношения — горячо-страстные, надрывные, малощадящие друг друга, тайные и таинственные, может быть, даже гибельные…).

Все у нас едино, а потому — и

всеединство.

Церковь, государство, народ, интеллигенция, идеология, мысль, «МЫ-миросозерцание», Советы как сверхиндивидуальная демократия, партия (и «нового типа», и «партия власти»). Все диффузирует друг в друга, перетекает из одного в другое и в третье и обратно, все в постоянной смуте и хаосе, подмораживание сменяется оттепелью, перестройка застоем, ускорение реакцией, лысый правитель обязательно уступает место волосатому, и наоборот, каждая эпоха отрицает предыдущую и этим отрицанием продолжает железную историческую последовательность, все одновременно западники и славянофилы, патриоты и космополиты, моральные проповедники и циники, верующие и атеисты…