Полная гибель всерьез

Алексеев уточняет: «Казацкие общины, как и древние русские народоправства, были республиками, имевшими своих князей и царей; и в то же время их можно назвать монархиями, власть в которых принадлежала народу. Когда русский крестьянин в

1917 году иногда утверждал, что он хочет республику, да только с царем, он, по-своему, не говорил никакой нелепости. Он просто жил еще идеалами русской вольницы, идеалами казацкого "вольного товарищества". Ибо идеал этот глубоко вкоренился в русскую народную душу. Он стал одной из стихий русской народной толщи, стихией … подземной, вулканической».

Кстати, сила и органичность этой идеи находят свое — отчасти, может быть, даже и неожиданное — подтверждение в том, что ее воспроизвел в своем творчестве один из основателей русского либерализма, мыслитель с репутацией западника — К.Д. Кавелин. Речь идет о его известной концепции «самодержавной республики». На мой взгляд, это является безусловным доказательством живучести модели казацкой вольности. На это указывает и сам Алексеев: «Казацкий идеал, бесспорно, победил в России … в 1917 году…». То есть победила «демократия первобытная, кочевая, политически аморфная, полуанархическая».

И последняя версия русского «государства правды» — сектантская. По мнению Алексеева, она близка казацкой вольнице. Смысл ее в том, что государство лежит во зле и в нем царствует Антихрист. Следовательно, надо уйти из греховного «земного града». Как это ни парадоксально, уход от мира, от Московского царства, лежащего во зле, не мешал сектантам сохранять надежды на обретение рая на земле. Идея именно земного рая, справедливых социальных порядков стала родовым признаком отечественного сектантства.

В общем и целом Алексеев квалифицирует политические воззрения русского народа как «примитив», который «глубоко жил в русских народных массах и бессознательно определял политические судьбы России. Действенная сила "примитива" этого обнаружилась в 1917 году — в момент полного разрушения старого государственного порядка … Русская интеллигенция пыталась построить на развалинах империи новое демократическое здание в европейском стиле, но широкие народные массы оказались равнодушными к этому предприятию. И понятно: западная демократия выросла из глубины религиозных эмоций, воспитанных реформацией; у нас же этих процессов не было, народ наш по-другому верил и воспитал в своей душе другое понятие о политической правде».

В 1917 г., говорит Алексеев, в России возобладали: 1) идея вольницы; 2) идея диктатуры; 3) идея социального устроения на земле на началах коммунизма. «Возобладало то, что содержалось в идеологии казачества, в идеологии Пересветова, царя Ивана и опричнины, в идеологии сектантского земного рая, построенного на началах рационалистических. Принесенный к нам западный марксизм нашел широкое распространение только потому, что он соответствовал глубинным народным настроениям. Марксистский талмудизм остался привилегией нового правящего класса, народ от него стоит далеко и своеобразно переживает в марксизме только то, что соответствует "примитиву"».

Большевизм победил («привился», по слову Алексеева) не потому, что русскому народу была открыта новая правда, но — главным образом — вследствие старой правды, в нем заложенной. «Однако большевизм принес нечто свое и новое. Если бы Пугачев в 1773 году разбил империю, его социально-политическое бессилие обнаружилось бы в несколько дней. Ибо ни в его социальных мероприятиях ("воровство", "черный передел"), ни в его политической программе ("самозванство") не было ничего практически действенного. Большевики, осуществившие дело Пугачева в 1917 году, "воровство" превратили в коммунистическую систему и на место казацкого царя поставили советский строй. Что касается до этого последнего, то сила его обнаружилась главным образом в том, что он на место непосредственной казацкой демократии поставил своеобразно построенное народное государство, опирающееся на сочетание диктатуры с народным представительством. Диктатура … была идеей старой, представительство — элементом совершенно новым. Русский народ идеи представительства не понимал, она не привита была ему религией, как в странах, переживших реформацию, где она родилась из церковного устройства реформированной религиозной общины. Русскому народу в широких массах она была привита не Государственной думой, но "советами"».

Когда-нибудь, предрекал Алексеев, коммунизм в России погибнет. Родится что-то иное, отличное и от царского периода, и от советского. Но так или иначе «примитив» сохранится. «Возобладавшие в 1917 году идеи демократии, диктатуры и социальной справедливости как-то должны остаться и стать основами будущего периода русской истории». Правда, эти идеи должны быть «исправлены» и «преображены». «Должны быть освобождены от материализма и преображены в смысле религиозном. Производя это исправление опять-таки в духе

"примитива", нам остается выбор между иосифлянской монархией и идеалом правового государства в духе Нила Сорского».

Теперь посмотрим, что Н.Н. Алексеев пишет о советском государстве, которое у него далеко не «случайный» продукт русской истории. Обратимся для этого к его замечательной работе «На путях к будущей России (Советский строй и его политические возможности)» (1927 г.).

В ней мы найдем, пожалуй, наиболее тонкий и глубокий анализ властного устройства Советской России в первые два десятилетия ее существования (в период до Конституции 1936 г.). Исходные посылки Алексеева таковы: капитализм социально и морально несостоятелен. Русский человек никогда с ним не согласится и не смирится. В нем, несмотря ни на что, живет исконное стремление к правде, к «государству правды». «Сила советского государства заключается в том, что оно своею целью поставило решительную борьбу с капитализмом; объявило себя … "государством правды" и заставило многих поверить в то, что оно действительно есть "государство правды". Поэтому идейно победить коммунистическую власть может не "государство факта", а какое-либо другое "государство правды". Иными словами, такое государство, которое также поставит своею целью борьбу с капиталистической эксплуатацией, но во имя иных, не коммунистических целей и другими, не коммунистическими средствами».

Кстати, не принимают капитализма не только русские-красные, но и русские-белые. В этом, помимо прочего, своеобразная слабость последних. «Полной неспособностью найти нравственное оправдание капитализму отличается все наше белое движение, идейная неудача которого … заключается в том, что оно ровно ничего не могло выставить против большевизма, кроме жизненного героизма и штыков. Искренне говоря, никто из белых нравственно капитализма защитить не мог, а между тем боролся за капитализм. На том берегу было несомненное преимущество, проявляющееся не в силе оружия, но в способности агитации — в способности убедить в своей правде среднего русского человека».

Далее Алексеев переходит непосредственно к анализу «строения» Советского государства. В его основе, говорит он, «лежат два принципа, которые сторонникам и идеологам советской власти представляются гармонически примиренными, на самом же деле в той форме, в какой они существуют, таят в себе глубокое противоречие. Это — принцип пролетарской демократии и принцип пролетарской диктатуры».

Следуя рекомендациям большевистских юристов, Алексеев начинает «изучение структуры советского государства с фундамента — … с самих советов, которые составляют первоначальную клетку всей советской системы». И здесь им делается важнейшее для понимания русского коммунизма наблюдение. «Советское государство в противоположность новейшим европейским демократиям отправным пунктом своим считает не отдельного активного гражданина, образующего вместе с другими гражданами неорганизованную массу народа; напротив того, советское государство отправляется от первоначально организованных ячеек граждан, именно от советов — деревенских, городских, фабрично-заводских. Городские и сельские советы и являются теми первоначальными государственными органами, из которых образуются все остальные органы советского государства. Советская республика отправляется, таким образом, не от голосующего корпуса граждан, как некоторого высшего государственного органа, но от множества территориальных мелких организмов, которые вырабатывают из себя политическое тело республики».