Полная гибель всерьез

Весь вопрос в том, почему не до конца. Не сумел, не смог или … Или что-то «субстанциальное» не пустило, остановило?

Уверен: именно «субстанциальное». Он, подобно ряду других русских мыслителей и ученых, далеко не случайно не усвоил себе на все сто процентов modern-науку. Струве был современником Леона Дюги, сформулировавшего концепцию nation-state. Вне всякого сомнения, имя и идеи этого великого французского государствоведа и конституционалиста были ему известны; наверняка, Петр Бернгардович читал его работы. Как, впрочем, многих иных западных классиков XX столетия.

Имя этому «субстанциальному» — Россия. «Русский материал» сопротивляется (сопромат) modern-науке. Русский гений всегда немного (больше — меньше) несовременен, архаичен, провинциален. (С западной точки зрения, с точки зрения Modernity.) И в этом залог, непременное условие адекватности русской психее, русской энтелехии. Нет, нет, это не очередная попытка «пославянофильствовать», не очередной опыт «само-бытничества». Это лишь — констатация…

Конечно же, Струве не мог встать на позицию Леона Дюги. В России XVI–XVII столетий он обнаружил два по содержанию и смыслу противоположных друг другу процесса властеобразования. Nation-state возникло в Европе в XVI–XVII–XVIII вв. Как результат, следствие, продукт разложения феодализма (в том числе и Священной Римской империи германских народов) и Великой капиталистической революции. Затем в XIX столетии некоторые «национальные государства» становятся колониальными империями. При этом они не только не перестают быть «nation-state», но и совершенствуются в этом. После отпадения колоний эти страны по-прежнему сохраняются как «национальные государства».

У нас в те же самые исторические эпохи каждый шаг власти в сторону «национально-целостного государства» был одновременно движением по направлению к империи, имперскому устройству. Струве говорит о двух процессах, «тесно между собой связанных и в то же время в известной мере и известном смысле расходящихся». На самом деле это был один процесс. Но чтобы понять генезис Русской Власти как один процесс, необходимо пользоваться совершенно определенной методологией исторического познания. Петр Бернгардович ее не имел и иметь не мог. Не приспели еще тогда сроки. Его величайшая заслуга состоит в том, что он указал на принципиальное отличие формирования Русской Власти от «nation-state».

* * *

Что же сказать в заключение этого краткого очерка идей русских мыслителей XIX — первой трети XX столетия … Вслед за дебютной стадией пришли не менее великолепные миттельшпиль и эндшпиль, которые еще не изучены и не поняты нами. Кто, к примеру, знает конституционный проект Михаила Сперанского, для кого актуальны и животворны идеи Николая Карамзина, Павла Пестеля, Никиты Муравьева, Сергея Уварова, Петра Чаадаева, Юрия Самарина? Кто держит в уме концепцию «самодержавной республики» Константина Кавелина или теорию эволюции русской общины Александра Изгоева? Кто анализировал новаторские воззрения на государство Петра Струве (и вообще русских легальных марксистов-ревизионистов) или попытку сформулировать русскую доктрину права (помните завет Карамзина), предпринятую в эмиграции Николаем Алексеевым? Да и всю его политико-правовую доктрину, да и все его воззрения на русскую политику в прошлом и настоящем? Кто усвоил основы «МЫ-миросозерцания» Семена Франка и модель перехода России от коммунизма к иному состоянию, предложенную Иваном Ильиным?..

Русская мысль лежит перед нами большой непрочитанной книгой. Ее страницы испещрены знаками, которые начертаны «кровью былей» (Пастернак, «Высокая болезнь»), кровью мировой культуры и кровью русской истории. Мы, начисто проигравшие XX век, нуждаемся в этом витальном кровотоке. Это не просто одна из последних русских надежд, это обретение того прошлого-настоящего, которое путем наших усилий сможет стать основой нашего настоящего-будущего.

Русская собственность, русская власть, русская мысль

Некоторые вводные замечания

Известно, что главной темой русской мысли является Россия, философия отечественной истории. Этим она отличается от западной, где на первом плане методология, гносеология и т. д. Следовательно, обращение к русской мысли по какому-либо важному русскому вопросу всегда актуально.

Одним из таких вопросов и является вопрос о собственности и власти, об их взаимоотношениях. А также о традиционных российских представлениях (зафиксированных нашей мыслью) о собственности и о собственности в связи с властью. Эти представления, как мне кажется, не изжиты и сегодня. И наверняка воздействуют на социальную психологию народа в целом и верхних слоев в частности. Думаю, что анализ традиционных русских воззрений на собственность и власть поможет понять, что происходило с нами в XX в. и что происходит ныне.

В любом случае, каждый соотечественник — и не надо для этого быть экономистом, историком, правоведом, политологом — понимает: тема «собственность и власть» ключевая для социального развития страны. При этом все если даже и не знают, то ощущают, что в России и власть какого-то особенного типа, да и собственность с ней как-то особенно и по-особому связаны. Кроме того, сама собственность (точнее — то, что в обществе полагается собственностью) — тоже особенная. Все это, кстати, выразила и отразила русская мысль.

Но и еще одно обстоятельство имеет большое значение в контексте «собственность и власть». В этом веке мы попробовали целый ряд различных форм власти и форм собственности, целый ряд их различных соотношений. И все в конечном счете оборачивалось неудачей. Это заставляет нас крайне внимательно отнестись к разного рода попыткам осмыслить тему «собственность и власть».

Безусловно, центральное место в рамках этой темы занимает проблема собственности на землю. Более 1000 лет Русь-Россия была по преимуществу крестьянской, земледельческой страной. И естественно, представления о владении, имуществе складывались прежде всего по поводу земли. Следует подчеркнуть, что земля в интересующем нас контексте важна не только как земля, но и как повод к формированию определенного типа отношения к вещественной субстанции. И это отношение впоследствии оказало серьезное воздействие на подход к иным объектам собственности. Другими словами, традиционные русские представления о том, кому и на каком основании принадлежит земля, во многом определили понимание собственности в более позднюю промышленную эпоху.

И здесь нельзя не вспомнить об общинном землевладении. Именно оно, как окончательно стало ясно в XX столетии, было «идеальным типом» главного русского воззрения на собственность.

Кроме того, «общинное землевладение» есть псевдоним одного из двух-трех центральных вопросов отечественной истории последних веков и Революции. Это — вопрос собственности, собственности на землю и частной собственности вообще, коллективизма, privacy, личной и коллективной ответственности, права как универсального регулятора социальных отношений; наконец, это вопрос «власть — собственность». И — вопрос «аграрного кризиса», который, по мнению многих исследователей (я разделяю это мнение), был одной из важнейших причин нашей Революции и в немалой степени повлиял на ее содержание и формы.

Община — чудотворная икона славянофилов, народников, самодержавия. Община — специфический русский путь, отрицающий частную собственность и устраняющий возможность социальных катаклизмов. Община — хозяйственный аналог монастыря; так сказать, профанный монастырь.

Споры вокруг общины, если суммировать все их измерения (экономическое, политическое, юридическое, историческое, социальное, нравственное), наверное, были и самыми интенсивными, и самыми продолжительными, и самыми «массовыми» (по количеству участников) в полуторавековой одиссее русских интеллектуальных исканий. Да и сегодня эти споры не закончились…

Увы, — не уверен, позволительно ли историку пользоваться этим междометием, — мы не знаем, куда пришла бы община в ходе послереволюционной эволюции. Сталинская коллективизация, как известно, покончила с этим важнейшим институтом русской истории. Однако и без гипотетического будущего вполне ясен перечень тем, требующих к себе самого жгучего внимания современных исследователей. Напомню его: община, общинное землевладение и крепостной строй хоть и не идентичные понятия, однако столь туго сплетенные, что все это «пришлось» не распутывать, а разрубать. Юридическая природа крепостного права, покоившегося на общине и общинном землевладении, так и не была выяснена до конца. Что это — институт публично-правовой или частно-правовой? Паллиативные ответы лишь затрудняли решение этой задачи. И еще: община и крепостное право существовали в условиях раскола России на две субкультуры, цивилизации, два «склада жизни» (по В.О. Ключевскому; я писал об этом многократно, например, в монографии «Политическая культура пореформенной России», М., 1994). Более того, были причиной-следствием этого раскола. Или точнее: петербургское самодержавие и крепостной строй (община в цепях) суть властно-социальное выражение раскола.