Страница 29 из 54
«А вы, — хотелось ему крикнуть своим офицерам, — что бы сделали вы на моем месте? Ведь мы окружены. Вы что, не видите, что они нас окружили? Или считаете, что надо оказать сопротивление?»
Офицеры молча отстегивали ремни, бросали пистолеты на землю. Ему хотелось объяснить им, что он всего лишь выполняет приказ, полученный от штаба одиннадцатой армии, как совершенно правильно заметил Карл Риттер. Или они забыли о радиограмме генерала Воккьярелли?
Он оглянулся — посмотрел, не видно ли кого на батарее; надо же произнести перед солдатами несколько подобающих для такого случая слов. Но солдаты исчезли.
«Нам обещали, что мы вернемся на родину», — хотел он крикнуть обер-лейтенанту. Но, зная, что это ни к чему, промолчал.
Он улыбнулся. Молодой воин, снедаемый смертельным недугом, стоял перед ним с портупеей через плечо, с автоматом в руках, широко расставив ноги, нарядный, точно жених, в своем серо-зеленом мундире. На капитана Пульизи смотрел покоритель вселенной. Кто бы мог поверить, что всего за неделю до этого, в погожий солнечный день, этот «сверхчеловек» плавал наперегонки с голой девкой, как простой смертный?
Капитан спросил:
— А что будет после того, как мы сдадим оружие?
Карл ухмыльнулся.
— Не бойтесь, — ответил он. — Вернетесь в свой штаб, в Аргостолион.
Сколько сарказма было в этом совете не бояться! Но сейчас, преодолев замешательство первых минут, капитан оправился от волнения, почувствовал себя свободным как никогда. Что-то окончательно рухнуло за его плечами: с прошлым было покончено, навсегда покончено с военными мундирами, с соображениями о том, что допустимо и недопустимо, с заботами о престиже, с обязательствами по отношению к союзникам. Отныне, если, конечно, удастся уйти от автомата Карла Риттера, он будет сам решать, кто его союзник.
Вразброд, точно стадо овец, подошли к площадке артиллеристы. Подошли и колышащейся толпой сгрудились за спиной капитана; глаза их горели. В ночном воздухе распространился едкий запах пыли.
Немецкие солдаты приблизились. Карл Риттер выкрикнул:
— Итальянцам поднять руки вверх!
Немцы при свете электрических фонариков обыскали их, — не припрятал ли кто оружия. В толпе итальянцев кто-то крепко выругался, другие тихонько плакали, совсем как великовозрастные дети; некоторые высказывали опасение, что всех их расстреляют, как полковника со Святой Мавры. Военный капеллан бросился на колени и громко молился. Капитан крикнул:
— Ребята, успокойтесь! Нас отсылают в город.
Тогда все стихло. Выполнив свою миссию, обер-лейтенант и его люди расступились, чтобы пропустить итальянцев, ни на минуту не упуская их из виду. Серо-зеленые мундиры и автоматы образовали узкий проход.
— Пошли, ребята! — крикнул Альдо Пульизи и, даже не взглянув на Карла Риттера, первым зашагал вдоль живой изгороди, между двух рядов немецких солдат. Он ждал: сейчас позади застрекочут автоматы и в ночи расцветут кроваво-красные розы выстрелов. Ему казалось, что он шагает где-то между небом и землей.
Но немцы дали им уйти. Дали спуститься в долину. Они шли молча, обезоруженные.
Дорога на Аргостолион шла по косогору вниз, срезая край холма. Капитан окинул ее взглядом. Дальше она тянулась несколько километров понизу, вдоль самого берега, проходила мимо Виллы, через мост, соединяющий противоположные берега залива, шла мимо первых домов окраины, затем превращалась в улицу принца Пьемонтского и заканчивалась на площади Валианос, около здания штаба итальянской дивизии. Точнее говоря, переходила в лестницу и в коридор, ведущий к кабинету, где за письменным столом сидел генерал.
Генерал при виде капитана Альдо Пульизи, явившегося в столь неурочное время, никого не предупредив, ночью, посмотрит на него с недоумением расширенными от удивления глазами, в которых застыл мучительный вопрос: «С королем или против короля?»
2
Синьора Нина услышала, как они идут гурьбой мимо садовой ограды. Вот уже четвертую ночь она не могла сомкнуть глаз. Появившись невесть откуда, по дороге шли и разговаривали солдаты.
«Клиенты», — подумала она. И несмотря на усталость от долгой бессонницы, обрадовалась и оживилась, потому что появление клиентов означало возврат к обычной жизни.
Она подошла к окну и, прильнув к ставне, посмотрела в щелочку; свет зажигать не стала, ночь была ясная. Она увидела: идут гурьбой, на белом фоне шоссе колышется черная масса; у одних в руке зажженная сигарета, другие идут, заложив руки в карманы; у некоторых руки ничем не заняты, болтаются вдоль тела.
Вот они миновали ограду и вновь появились на открытом месте, — все так же, табуном. Это были итальянские солдаты, и шли они к аргостолионскому мосту. «Но почему пешком?» — удивилась синьора Нина.
Многие оборачивались в сторону Виллы, однако, повидимому, никто не имел намерения задержаться. До синьоры Нины донеслись обрывки разговоров и приглушенный смех.
Ей хотелось крикнуть: «Почему вы не останавливаетесь? Почему проходите мимо?»
Она боязливо приоткрыла ставни и выглянула вслед уходившим. Прозрачный халат развевался на ее сухопарой фигуре. При виде удалявшихся солдат она почувствовала себя такой мизерной, такой слабой и беззащитной… Теперь, когда девушки спали в своих комнатенках, а солдаты уходили прочь, она могла позволить себе роскошь почувствовать себя слабой и покинутой, почувствовать себя тоже женщиной. Все они — бедные, покинутые женщины; их предали даже их защитники, ради которых они не раз рисковали и продолжают рисковать жизнью.
«Вот она, людская неблагодарность!» — подумала она, испытывая даже горькое утешение при виде лишнего доказательства этой непреложной истины.
Она присела на край постели, не глядя взяла с комода костяной мундштук, аккуратно вставила в него сигарету и закурила. Она курила и печально смотрела на светлый прямоугольник ночного неба, на звезды в рамке окна.
«Завтра, — решила она, — пойду к капитану Агостино Сабадосу, договорюсь насчет шлюпки; надо же выручать девушек». Она почувствовала себя их спасительницей и, растроганная собственной добротой, проникнутая жалостью к самой себе, прослезилась; зрачки влажно блестели в полутьме.
Сейчас она одна, никто из девушек ее не видит: можно и поплакать.
Эти солдаты, что брели по дороге, точно стадо баранов, лишь подтверждали ее мрачные предчувствия. Ее охватило давно знакомое чувство беспомощности, и она содрогнулась всем своим тщедушным телом. «Кому я нужна», — горько твердила она.
Синьора Нина мысленно представила себе, как она снова бродит по свету, вечно убегая от чего-то, ищет пристанища. Увидела себя в лодке в окружении девушек: дует пронзительный ветер, хлещут волны, растрепанные мокрые волосы прилипли к лицу, в глазах ужас. «Неужели мне суждено всю жизнь, до конца дней, скитаться по свету?» — подумала синьора Нина. Точно деревянное суденышко, управляемое чужой рукой, всегда во власти бурь и непогоды, всегда рискуя пойти ко дну.
Она вытерла слезы и оглянулась, словно устыдившись собственной слабости; потом сделала глубокую затяжку, выпустила струю дыма вверх, к звездам. Она чувствовала себя усталой и совершенно беспомощной.
В конце концов, может быть, не имеет смысла бороться и лучше действительно пойти ко дну, иначе всем этим тревогам и волнениям не будет конца.
3
«Калиспера, кириа, — мысленно произносил капитан Альдо Пульизи, шагая по дороге к Аргостолиону, — калиспера, генерал. Калиспера всем. Калиспера и тебе, Аргостолион, и Кефаллинии, и морю, этому древнему морю, которое неизменно следует за нами. Калиспера. Вы удивлены нашему появлению в столь поздний час? Не удивляйтесь. Не удивляйся, кириа: это знак моей любви к тебе; потому я и стучусь в твою дверь, что здесь мое единственное пристанище. Но сперва мне надо явиться с рапортом к синьору генералу. Не удивляйтесь, синьор генерал: это знак ненависти, которая гнетет нас вместе с нашими мундирами. Но, говоря по правде, синьор генерал, все мы немного устали. Так скажем Калиспера и им, синьор генерал. Калиспера и немцам».