Страница 38 из 70
Майор спокойно слушал лейтенанта. Захаров ожидал, что начальник рассердится, прикрикнет на него, и неожиданно услышал:
— Ну-ка, садитесь, лейтенант! Садитесь вот сюда, рядом со мною.
Захаров, все еще разгоряченный и взволнованный, присел на краешек стула.
— Слушай меня, — снова заговорил майор. — Ты знаешь — наши законы беспощадны к убийцам. В случаях, подобных этому, обычно бывает приговор весьма суровым. Так вот, как бы ты себя почувствовал, если бы вдруг узнал, что по твоей вине к нему приговорен невиновный?
— Я не понимаю вас, товарищ майор! Улики доказывают...
— Улики, лейтенант, могут быть использованы и для сокрытия действительного виновника преступления. Мы должны обращаться не только к уликам, но и к разуму, и, если хочешь знать, к чувствам. Мы не можем допускать ошибки, потому что каждая наша ошибка — это трагедия, трагедия для общества и для отдельных людей. Так вот, послушай теперь мою версию и доказательства...
В тот же вечер лейтенант Захаров выехал в Белоруссию.
А в комнату звеньевого лесопитомника Семена Федоровича Канцевича был подселен жилец — дюжий добродушный хлопец, зачисленный механиком на автобазу лесхоза...
Захаров возвратился в станицу через пять дней и прямо с автобуса пришел в райотдел. В дежурной комнате опять был только сержант Нагнибеда.
— Вернулся, Владимир Сергеевич? — радостно приветствовал он своего квартиранта. — Домой заходил? Завтракал?
— Нет, Семен Петрович, я прямо с автобуса, — сдержанно ответил лейтенант.
— Случилось что-нибудь, Владимир Сергеевич? Рассказывайте, что произошло.
Сержант присел рядом с Захаровым.
— Потом, Семен Петрович, — устало ответил лейтенант. — Потом! Сейчас мне следует подготовиться к серьезному разговору с майором...
До Минска лейтенант летел на самолете, а оттуда за два часа добрался автобусом до тихого белорусского села, затерянного в лесах. Местный участковый инспектор милиции, тоже молодой лейтенант, угостил его обедом и повел к бывшему командиру партизанского отряда Цыганкову.
Бывший командир партизанского отряда, высокий, худой старик, попросил двух лейтенантов милиции подождать в саду, посидеть за вкопанным в землю столом, а сам, чуть прихрамывая, прошел в дом. Вернулся он минут через десять в полковничьей форме с пятью орденами и десятком медалей, позвякивающих на груди.
Оба лейтенанта вскочили со скамьи.
— Садитесь! Чем могу служить? — суховато, официально спросил Цыганков.
Узнав, в чем дело, кивнул коротко остриженной седой головой.
— Ясно. Покажите фотографию!
При первом же взгляде на фото Канцевича старый полковник утратил выдержку. Кровь прихлынула к его лицу, карточка в руке задрожала.
— Он! Это он! — хрипловато выкрикнул Цыганков. — Это же провокатор, гестаповский палач Семен Фокин. Из-за него был почти полностью истреблен наш отряд, на его совести десятки, если не сотни замученных советских людей...
Потом в садик к Цыганкову приходили какие-то немолодые мужчины и женщины. Со слезами и гневом они рассказывали о пытках и издевательствах, о сожженных заживо женщинах и детях, о попавших в руки карателей партизанских разведчиках, которых на лютом морозе обливали водой. И организатором всех этих зверств был сотрудник гестапо, главарь банды карателей — Семен Фокин.
— Его следует судить здесь, в нашем селе! — горячился Цыганков. — Этот негодяй значится в списках военных преступников.
Когда лейтенант Захаров возвращался из командировки, его не оставляла мучительная мысль: ведь если бы не майор Головко, если бы следственные и судебные органы приняли предложенную им, лейтенантом Захаровым, версию, что бы тогда было? Пострадал бы невиновный. А гестаповский палач, предатель и убийца избежал бы наказания по его, лейтенанта Захарова, глупости...
Резко хлопнула входная дверь. В коридоре послышались уверенные и неторопливые шаги. В дежурку вошел майор.
— Товарищ начальник! — вскочил со скамейки лейтенант Захаров. — Ваше распоряжение выполнено. Разрешите доложить?
— Идемте ко мне. — Головко прошел в кабинет и указал лейтенанту на стул: — Садитесь...
Потом неторопливо прошел к окну и распахнул его. Лейтенант внимательно следил за каждым движением начальника. И ему показалось, что сейчас он впервые разглядел майора Головко. Это был уже немолодой круглолицый, полнеющий здоровяк. Маленькие, зоркие глаза майора пытливо смотрели из-под рыжеватых бровей.
— Ваша версия полностью подтвердилась, товарищ майор! — четко, глядя прямо в лицо начальнику, доложил лейтенант. — Я со своей версией оказался верхоглядом и заслуживаю наказания...
— Так уж сразу и наказания! — усмехнулся майор. — Разве в наказании дело? Рассказывайте, что вам удалось установить.
— По фотографии Канцевича белорусские органы власти и бывшие партизаны опознали военного преступника, провокатора и гестаповского палача Фокина. Под фамилией Канцевича Фокин был заслан в партизанский отряд и навел на него фашистских карателей. Затем он был следователем гестапо, командовал карателями. Лично вел изуверские допросы захваченных партизан. Все это подтверждено соответствующими документами и фотографиями.
Лейтенант положил на стол папку. Майор Головко несколько минут перелистывал собранные в ней бумаги, рассматривал фотографии. Потом решительно поднялся.
— Ну что ж, доводите дело до конца. Сейчас оформим ордер на арест Канцевича-Фокина. Вы не устали?
— Нет, товарищ начальник! — горячо откликнулся лейтенант. — Я сам хотел просить вас...
— Ну вот и хорошо. Поезжайте в поселок лесхоза. В задержании вам поможет старший сержант Николенко — он живет в одной комнате с Канцевичем. — Майор улыбнулся и весело подмигнул лейтенанту. — Можно сказать, что старший сержант Николенко, как добрая няня, заботился все эти дни о Канцевиче — следил, чтобы тот не заблудился в лесу и не исчез из поселка. Будьте бдительны — зверь хищный, стреляный...
Милицейский «газик» появился в поселке лесхоза в седьмом часу вечера, когда солнце уже опускалось к горам и синие длинные тени протянулись от тополей, росших возле общежития. На деревянных ступеньках с гитарой в руках сидел широкоплечий парень и терзал струны. Чувствовалось, что парня томит лютая скука. Пощипывая струны, он мрачно напевал:
Тут он увидел «газик» и выходившего из машины лейтенанта Захарова. И, лихо рванув струны, залихватски закончил частушку:
На парне была надета какая-то невозможно пестрая рубаха, заправленная в синие техасы. Захаров с трудом узнал в гитаристе всегда подтянутого старшего сержанта, секретаря комсомольской организации райотдела.
«Вот ведь артист!» — подумал он, взбегая на ступени, и тихо спросил:
— Объект на месте?
— Так точно! Пообедал и сейчас отдыхает. Но все же, разрешите, я вперед пойду. У объекта есть ножичек сантиметров на сорок. И окно в комнате открыто. Я приму нужные меры. Как забренчу на гитаре, так входите...
В полутемном коридоре общежития было пусто. Но за дверями комнат слышались голоса, откуда-то доносился веселый девичий смех.
Старший сержант исчез в комнате с белой семеркой на верхней притолоке дверей. Через минуту за дверями зазвенели гитарные струны. И сейчас же загудел рассерженный голос:
— Сколько раз тебе говорить — не мучай ты эту чертову бандуру! Звякнешь еще раз — я ее о твой кумпол расколочу!
— До чего же вы, Семен Федорович, мрачный тип! — послышался спокойный голос старшего сержанта. — Прямо смотреть на вас противно...
Лейтенант Захаров толкнул дверь и вошел в комнату. Старший сержант сидел на подоконнике. На кровати лежал седоватый человек со скуластым загорелым лицом и тонкими, плотно сжатыми губами. Лейтенант заметил, как лежащий вздрогнул, как зло блеснули его темные глаза и напряглись мускулы. Но через мгновение перед ним снова был только угрюмый, усталый человек.