Уголовного розыска воин

Тот долго размышлял, прикидывал в уме, потом сказал:

— А что, если тебе проехаться в конвое с этим задержанным? Тут видишь, что я хочу предложить... Ну поедешь ты не просто, а вроде как бы мы тебя тоже задержали за какое-нибудь дело. Проедешься с ним — может, чего и расскажет тебе, а там вернешься, и банду будем искать. Так я говорю, а?

— А что, резонно. Только надо все как следует продумать.

Дремин загорелся этой идеей. И теперь, когда Куратов согласился, он горячо заговорил:

— Что тут думать: утречком уйдешь в Мироновку, а под вечер наш конвой возьмет тебя; там все оформит участковый Тимшин, я ему писульку черкну.

— Где эта Мироновка?

— Километров десяток отсюда. Как попасть, расскажу.

Утром следующего дня Дремин, собрав свой немногочисленный личный состав милиции, обсудил задачи на предстоящий день и хотел было вновь заняться задержанным, как вдруг в кабинет вошла встревоженная жена. В ее всегда веселых серых глазах застыл испуг.

— Галька... Галька потерялась! — пересиливая слезы, закричала она.

— Ну что ты, Марья, куда она могла деться-то: тут где-нибудь играет.

— Кабы так, а то соседские ребятишки сказали, что мужик какой-то за поселок увел.

— Как увел?! Да о чем ты говоришь?!

Дремин, еще не веря в случившееся, постоял минуту в нерешительности, потом подошел к столу, поискал что-то, перебрал какие-то бумаги и грузно плюхнулся в кресло. Он потеребил рыжие усы, похожие на перевязанный сноп, горько сказал:

— Не пойму, что за чертовщина такая.

Увидев за окном милиционера, он крикнул:

— Щербаков, седлай Серко! А ты, Марья, — обратился он к жене, — найди-ка тех пацанов, пусть покажут, куда...

А она глядела на растерявшегося Дремина мутными от слез глазами,всхлипывала и причитала:

— Ой, что же теперь будет-то, а? Да куда же увели доченьку-то-о...

Сотрудники, еще не успевшие разойтись по своим делам и курившие кучкой на улице, поняли, что случилось неладное, и поодиночке стали входить в кабинет начальника.

Старший оперуполномоченный Абакумов, правая рука начальника, спросил:

— Что опять стряслось, Антоныч?

Однако Дремин, считая это событие личным, отослал сотрудников заниматься своими делами, а Абакумова придержал.

— Что-то не нравится мне все это, Илья, — непонятно для Абакумова заговорил он.

— Что, Антоныч?

— Да вот все эти последние события: нападения на сельсовет, на милицию и...

Дремин осекся, похлопал себя по карманам, засуетился.

— Забыл папиросы-то, дай закурить.

Абакумов достал расшитый кисет, протянул Дремину.

— Возьми вот махру.

Закурили.

— Так вот, — продолжал Дремин, — девчонка у меня куда-то ушла, Галька-то. Хоть это дело мое, семейное наше, однако думается мне, что без этого волчья, что шатается вокруг, не обошлось.

Круглое и умное лицо Абакумова изобразило недоумение.

— Ну ты уж, Антоныч, перехватил, однако; ты погоди, не горячись, надо сначала поискать, а потом уж домыслы всякие там строить.

— Ты, Илья, не успокаивай меня, я тебе не баба; видывал я в жизни-то всякое... Это Марье моей надо так говорить. Щербаков! — крикнул он. — Серко готов?

— Все в порядке, Иван Антоныч! — отозвался тот.

— Ты, Илья, тут покомандуй, а я поищу с ребятами в округе, — сказал он Абакумову и быстро вышел.

Дежурный милиции сержант Малышев, маленький и смелый парень, ворвался в кабинет Абакумова и положил на стол клочок бумаги.

— Вот, Илья Ильич, почитайте-ка, что этот полудурок принес из леса!

Абакумов медленно и, казалось, без всякого интереса развернул бумажку и долго, словно перед ним был листок с китайскими иероглифами, читал эти несколько слов.

А было написано следующее: «Начальник, отпусти нашего — получишь свою дочь. Не сделаешь — пеняй на себя».

— Кто принес?

— Афонька-пастух.

— Кто еще читал?

— На почте девки, он туда сперва притащил.

Абакумов почесал, затылок, поразмышлял и коротко заключил:

— Вся деревня теперь уж знает, не скроешь.

Мария Дремина о записке узнала сразу же, ей об этом рассказала соседка, ходившая в магазин за хлебом. Мария долго ревела, уткнувшись в подушку, и никакие уговоры соседки не помогли. А успокоилась только тогда, когда соседка ушла.

Где-то глубоко таилась надежда, что Иван все-таки найдет девочку.

Но Дремин вернулся ни с чем. Приехал в милицию, чтобы не сразу встретиться с Марией: не мог он видеть ее слез.

Абакумов посоветовал:

— Давай отпустим этого стервеца, черт с ним.

Дремин коротко и тяжело сказал:

— Нет! — И ушел к себе в кабинет.

Он не выходил около часу, а когда вышел, то сказал Абакумову:

— Готовь конвой, повезем.

Безнадежно махнув рукой, Абакумов ушел выполнять приказание. А Мария, появившись здесь же, стала просить, умолять. Дремин молчал. За этот день он, казалось, постарел, на добрый десяток лет и теперь сидел за столом серый, как обомшелый, изрезанный ветрами камень.

— Отпусти того человека, Иван, спаси дочь, — в который уже раз просила Мария. — Ну что тебе стоит, а?

— Нет, Мария, не могу. Нельзя мне этого делать.

И Мария поняла, что муж сказал эти слова окончательно, безвозвратно. Она молча, согнутая горем, вышла.

Конвоировать Иванова были назначены милиционеры Щербаков и Филинов. Старший Щербаков, он коренаст, смугл, напорист и исполнителен; руки у него большие, с узловатыми, словно коренья, пальцами; глаза раскосые, как у монгола. Филинов — маленький, жилистый, русоволосый, с веселым и шутливым нравом, с голубыми глазами-бусинками; дисциплинирован и предан делу.

Конвой на телеге, запряженной двумя лошадьми, отбыл под вечер. Дремин рассчитал так, чтобы он в Мироновку прибыл к сумеркам, там переночуют и с рассветом отбудут в город. Ночью Тимшин приведет еще «задержанного» — Куратова.

О том, что «задержанный» свой, будет знать только Тимшин, который поможет сопроводить конвой до станции.

Вечером, когда на деревню спустились сумерки, а бабы, подоив коров, гудели уже сепараторами, конвой прибыл в Мироновку. Ночевать остановились в старой церквушке, теперь служившей колхозу складом. Войдя в помещение, где сторож зажег керосинку, Иванов криво сморщился, оглядел стены, потолок, словно пытался что-то найти, и впервые за всю дорогу произнес:

— И до чего довели святое место, срам!

Он украдкой перекрестился. Филинов, недолго раздумывая, сказал:

— И все попы виноваты: бросают свои богадельни, драпают и завещания не пишут.

Иванов нехорошо, со злобой посмотрел на Филинова, презрительно отвернулся.

«Из поповских, видать», — подумал Филинов и принялся готовить из соломы в дальнем углу постель.

Куратова Тимшин привел поздно, когда деревня, погрузившись в темень сентябрьской ночи, спала.

— Ты кого это, Петрович, притащил? — полусонно и недовольно спросил Щербаков.

Руки у Куратова связаны назад, одежда измятая, грязная; благо, ни Щербаков, ни Филинов его не знают. Усадили его на солому рядом с дремавшим Ивановым.

Тимшин громко заговорил:

— Да вот, шельмец, лез на колхозный двор, коня хотел увести. А дед Федулай молодец: схватил берданку — и к стенке его.

— Кто таков? — спросил Щербаков.

— А шут его знает, забрел какой-то.

Щербаков подумал о чем-то, потом вжал голову в плечи, приставил палец к губам.

— Тш-ш-ш, может, это из их же вон компании, — кивнул он в сторону Иванова. — И зачем ты его притащил сюда?

— Звонил начальнику — говорит, конвоируйте в город вместе с тем.

Почувствовав появление около себя человека, Иванов открыл сначала один, потом другой глаз, искоса оглядел его и, не узнав в нем своего, задремал снова, но к разговорам прислушивался.

— А может, все-таки сперва его в нашу милицию? — настаивал Щербаков, видимо, не желая брать на себя обузу конвоировать еще и этого.