Тройной прыжок

Мигая, он передвигался по щиту от Сортировочной к Узловой.

— Поезд без машиниста… Поезд без машиниста… Поезд без машиниста!..

Нарушались графики и расписания. В управлении дороги совещались работники всех служб, пытаясь найти выход из положения.

Поезд без машиниста!..

В любую секунду он может сойти с рельсов, разметать пути, врезаться в здание вокзала, столкнуться со встречным составом.

Погибнет техника, надолго выйдет из строя магистраль, а главное — в опасности люди. Те, что, ничего не подозревая, едут сейчас в поездах, ждут на перроне, просто живут в домах близ железной дороги.

— Черт с ней, с матчастью! — большой черноволосый человек горячился, и становился заметным его кавказский акцент. — Эти тепловозы такое натворят на магистрали — год не расхлебаем! У нас пассажиры, понимаешь, мы отвечаем за их безопасность!..

— Что ты предлагаешь, Георгий? Конкретно?

— Сбросить! Найти подходящее место, где они беды не наделают, аккуратно упадут, перевести вручную стрелку и пустить под откос! Вполне конкретно!

Георгий энергично рубанул воздух, показывая, как тепловозы будут аккуратно лететь под откос.

Из темноты на мгновение выскочил освещенный домик блокпоста возле переезда. У шлагбаума стояли встревоженные люди. Они смотрели на проносящиеся мимо тепловозы.

Олег метнулся к двери. Он хотел крикнуть, подать знак. Но домик и переезд тут же исчезли.

Темнота снова обступила кабину. Только горели три разноцветные лампочки на панели управления: две красные, одна зеленая, сообщая что-то непонятное о работе машин. Рядом с Олегом стояла его спутница.

Надо было срочно что-то предпринять, пока она затихла. Прыгать теперь уже поздно.

Главное, чтобы их заметили люди. Тогда им помогут, Олег не сомневался.

Но как ухитриться сообщить о себе? Написать записку, попробовать выкинуть на следующей станции?

Девушка зашевелилась.

— Что ты хочешь? — спросил Олег.

— Зажечь свет, — сердито ответила она. — Здесь такая темень…

Олег чуть не ударил себя по лбу.

Болван! Как он не догадался раньше? Надо было зажечь свет в кабине. Тогда бы люди заметили их!

Свет должен был включаться, конечно, где-то на щите. Олегу пришлось изрядно пошарить при тусклом свете лампочек, прежде чем он нашел кнопки освещения. Он так волновался, что не сразу смог включить освещение в кабине.

Сначала свет почему-то вспыхнул за окном. Яркий луч прорезал темноту. В полосе света убегало назад полотно дороги. Горел прожектор, укрепленный снаружи.

— Что же ты? — нетерпеливо сказала девушка. Олег нажал соседнюю кнопку. Теперь стало светло и в кабине. Олег даже на мгновенье зажмурился.

Когда он открыл глаза, то увидел, что спутница пристально разглядывает его. На лице ее было странное выражение. Не то тревоги, не то изумления. Что такое она увидела?

Она смотрела на него так же, как вчера вечером в саду. Только глаза у нее сегодня были круглые.

Все. Узнала. Олег отвернулся. Они молчали. Долго. Очень долго.

У Олега было одно желание: провалиться сквозь землю.

А она ничего не могла понять. Откуда здесь взялся этот парень? Сегодня он другой, не нахальный. Только какой-то странный. Почему он хотел спрыгнуть с поезда? Или это розыгрыш, дурацкая шутка?

— Ты все это выдумал? — спросила она в упор.

— Что?

— Эту чепуху про машиниста?

Чтобы Олег сейчас ни сказал, она все равно не поверит.

— Выдумал.

Девушка вспыхнула.

— Интересно, что бы ты делал, если бы я тебя не удержала?

Олег промолчал.

— Напрасно схватила! — безжалостно сказала она. — Надо было дать тебе прыгнуть! Самоубийца-любитель…

Ей было обидно за свое волнение, слезы. Олег ничего не мог ответить.

— Часто ты такой цирк устраиваешь? — не унималась девушка.

Олега охватила злость. Странно, но ему сейчас было совсем не так страшно, как четверть часа назад.

— Два раза в неделю. По вторникам и четвергам.

— Сегодня пятница.

— Значит, с этой недели — три.

— А где твой приятель сегодня выступает? Как это он тебя одного отпустил?

Олег прижался к окну. Все бы отдал сейчас за то, чтобы не было «вчера», а было бы только «сегодня». Тогда бы он с ней совсем иначе разговаривал.

Сумасшедший состав нес их в ночь. За темным окном только угадывались очертания лесных посадок, разрывов полей. Сколько раз он видел это из окна вагона.

Я вспомнил, как мы провожали папу. Он ехал в международном вагоне. Первый раз в жизни. Как я теперь в мягком…

Никогда мне не приходилось бывать в таком шикарном купе. Позолоченные ручки, крючки, полочки.

Маме понравился умывальник с душем, а мне зеркала. Их было три, и мы отражались в них сразу со всех сторон. Казалось, в купе полно людей. Папа был весел, шутил.

Потом мы ушли. Он остался один. Он смотрел на нас через стекло и строил мне смешные гримасы.

Поезд тронулся. Мы пошли за вагоном. Папа улыбался и махал нам рукой. Потом мы отстали. Но поезд шел еще медленно. Я изо всех сил побежал и еще раз догнал вагон у самого края платформы.

Папа все стоял у окна. Но не улыбался. Он думал, что его никто не видит, и у него были грустные, грустные глаза…

За окном вспыхнул яркий свет. Оглушительный грохот ворвался в кабину.

Олег невольно отшатнулся.

Мимо проносился встречный поезд. На огромной скорости слились в одну полосу освещенные окна вагонов.

Там сидели пассажиры, ужинали, разговаривали, играли в домино, пили пиво. Они были всего в каких-нибудь полутора-двух метрах.

Поезд промчался. Через полчаса он остановится у станции.

Олег застонал от подступившей тоски.

Девушка искоса взглянула на него. Но Олег молчал, а спрашивать она не хотела.

Паренек стоял тихий, совсем не похожий на вчерашнего. Пожалуй, даже симпатичный… Впрочем, она не успела рассмотреть как следует.

Девушка осторожно коснулась его рукой. Олег обернулся. Она взглянула ему в лицо. В ее глазах мелькнул испуг.

Начальник разъезда «38-й километр» растерянно перечитывал телефонограмму.

— Ну и ну! Такого еще никогда не было!

— Мне приходилось, — сказал пожилой дежурный.

— Составы под откос пускать?!

Дежурный кивнул.

— Это когда же?

— В войну.

— Так то в войну!..

Начальник был очень молод. Война для него была кинофильмом.

Она стояла спиной ко мне. Плечи ее вздрагивали. Я пробовал успокоить ее, но она не обернулась. Я видел, как она кусала губы, чтобы не разрыдаться в голос. Со слезами она ничего не могла сделать, они текли у нее по щекам. Я вынул из кармана платок.

— На, возьми, — сказал я. — Чистый.

Она, не оборачиваясь, оттолкнула мою руку. Она не хотела, чтобы я видел ее слезы. Но плечи у нее вздрагивали все сильней.

Я не знал, что делать. Когда я был совсем маленьким и ревел, отец всегда говорил маме: «Не обращай на него внимания. Перестанет». И я, правда, тут же переставал реветь. Неинтересно становилось.

Я решил не обращать внимания. Даже стал насвистывать какой-то веселенький мотивчик. Вообще-то я люблю петь и свистеть. Но не при людях. У меня расходится голос с музыкальным слухом. Это мне объяснила учительница пения еще в третьем классе. Но сейчас я так засвистел, что сам испугался.

— Перестань свистеть! — сказала моя спутница.

Кажется, мой метод подействовал. Я перестал. Она вынула зеркальце. Не глядя на меня, потребовала:

— Дай платок!

— Олег! Селезень!

Петька весь ободрался о щебенку и придорожные кусты. Сорвал голос. Он обшарил не меньше километра насыпи с обеих сторон.

— Олег!

Значит, Селезнев остался на сцепке и сейчас мчится со скоростью сто километров в час. Как же он там один?