Лилит

Стада травоядных спешили избрать безопасный ночлег; их тени мелькали между кустарниками, цокот копытец нёсся отовсюду, как стрекотание кузнечиков. Саванна затихла, готовясь ко сну и обороне.

Лилит тоже взобралась на дерево и, замерев, сидела между его ветвями. Тихо, насколько могла, только билось её сердце. Ведь в лесу движение выдаёт! А вокруг уже пробуждалась ночная жизнь. Фырканье, мяуканье, рёв, поступь вкрадчивых лап грозно обступали со всех сторон.

Внезапно тьму саванны прорезал узкий голубой луч. Как гигантское щупальце, он бродил по травам и деревьям — и звери в ужасе разбегались от него.

Затем откуда-то с небес раздался громоподобный звук, в котором почти невозможно было узнать голос Безымянного:

— Лилит! Где ты? Я ищу тебя. Иди на свет, Лилит!

Голос кружил над саванной, подобно птице, потерявшей птенца, то приближаясь, то удаляясь, и вместе с ним метался, разрывая тьму, сверкающий голубой луч.

Но Лилит сидела, не шевелясь и зажмурившись: как и звери, она боялась ночного освещения.

Безымянный нашёл её на рассвете. Стоя под деревом совсем нагая, она, как заворожённая, смотрела на тыкву, полную воды, и связку плодов в мягкой кожуре.

— Лилит! Наконец-то! — радостно закричал Безымянный, протягивая руки.

Она обернулась, но тотчас взгляд её возвратился к таинственно появившейся снеди.

Он видел, что от напряжения губы её приоткрыты, а брови сошлись вместе, как два ручья, текущие извилистыми струями. Она словно вслушивалась во что-то издалека.

— Что с тобой? — тревожно спросил Безымянный.

Она улыбнулась рассеянно и нетерпеливо. Ей так же было невозможно говорить сейчас, как не смог бы этого лес, который, однако, никогда не остаётся в покое, потому что ветер то и дело перебирает его зелёные пряди, а пролетающие облака веют над ним влагой и холодом.

Лилит молчала, как молчит трава, хотя и трава поднимается в такт дыханию земли, растёт, шевелится, распускает поворачивает венчики. И уж совсем немой, расплывчатой, утекающей между пальцев может показаться вода. А между тем где возникает самое бурное волнение? Вот то-то и оно: человеческое сердце — маленький сколок стихии.

Ничего не поняв, Безымянный нетерпеливо взял Лилит за руку и повёл к светоплану. Она не сопротивлялась, только всё взглядывала через плечо на одинокое дерево с серым прямым стволом. От первых лучей кора его казалась розовой. Солнце поднялось над саванной, все живые существа были счастливы! Лилит улыбалась затаённо.

Цвета и звуки! Целый мир, который Лилит, оказывается, видела, не видя, и слышала, не вслушиваясь. Её волновали до сих пор только запахи — пряные, резкие. Но что она знала о цвете? О голубом, не исчезающем в тумане? О фиолетовом, который так быстро усыпил её в ту единственную ночь, которую она провела на борту светоплана, после того как Безымянный разыскал её в саванне? О палевом, мягко окрасившем домашние одежды лаолитян? Об угнетающе сером — цвете сумерек, часе лесных убийств из-за угла?

В звуках Лилит обыкновенно замечала лишь их вибрацию, повышение и понижение тона, нарастание механической силы удара.

Смысла она не доискивалась, если это не был, конечно, прямой сигнал.

И так она стояла теперь, замерев, сражённая неизвестным звучанием, окаменевшая, с расширенными зрачками и сжавшимися внутренностями. Тяжесть, которая навалилась на её грудь, имела двойную природу: она угнетала и в то же время, растворяла жилы; невидимая кровь утекала из Лилит, подобно лёгкому струистому облаку, которое она, оказывается, носила в себе, не подозревая об этом.

Музыка брызгала птичьим хором, заливалась свистулькой, напрягала мускулы борца, гремела и хохотала барабанами. Мощь и изящество мелодии сменяли друг друга.

Земля становилась всё невещественнее под ногами Лилит, боль восторга заполняла её телесную оболочку, краска отливала от щёк и губ, и, наконец легонько вздохнув, она мягко свалилась на траву.

Мелодия прозвучала ещё несколько тактов, и Безымянный резко выключил катушку стереофона. Первый урок музыки был окончен.

…В то раннее утро, когда он привёл её к светоплану, Лилит довольно быстро освоила застёжки и рукава. Через минуту она появилась в серебристом комбинезоне космолетчика с высоким красным воротом, красными обшлагами и карманами — и не стало никакой дикарки! Стоял худощавый мальчик; его серый удлинённый глаз косился умно и смущённо.

Безымянный про себя посетовал, что не задумался раньше над тем, как облагораживает одежда движения и весь облик мозгоподобного. На глазах недоверчивых лаолитян произошло чудо: они невольно почувствовали равенство между собою и Лилит.

Спутники Безымянного, несмотря на то что осуществляли великую цель, оставались прежними: они мыслили масштабами Лаолы-Лиал. Лишь в Безымянном стала прорастать жажда вселенской солидарности. Теперь он часто думал, как поэт; это казалось странным, архаичным в век начинающейся внеречевой связи на Лаоле-Лиал. И всё-таки именно образность мышления привела его на порог понимания новых норм жизни. Как, впрочем, и всегда искусство кладёт начало познанию, служит науке первотолчком.

С Лилит в нём воскрес инстинкт речи; захотелось излиться в облегчающем потоке слов. (Тщетно ждала этого некогда многотерпеливая Элиль…)

— Бедные пустые клеточки! — говорил Безымянный, чуть касаясь рукой лба Лилит. — Слушай и ничему не удивляйся. Я знаю, что всё это войдёт в твоё сознание, как сквозь сон. Но пусть даже останется сном — лишь бы как-то осталось!

Молчание размышлений, молчание полёта… ты не поймёшь этого, Лилит. Ты просто не знаешь, как устроена Вселенная, как устроен мозг. Ведь ты убеждена, что рука движется сама по себе…

Есть старинное представление, что мысль — быстрее всего. Итак, мысль излучение ментального поля — движется в пространстве с какой-то своей собственной скоростью? А если притом она не подвержена гравитации? Если она и есть первый вестник из мира сверхгалактических скоростей! Если б тебе открылась хоть на миг эта бездна возможностей! Передвижение тел в пространстве становится почти ненужным, архаическим. Путешествует одна мысль! Она — глаза и уши разума, вместилище всех переживаний. Она подаёт знак, завязывает контакты и обменивается информацией. Мысль будут улавливать телескопы, как сейчас они улавливают свет. Усиленную миллионократно, мы пошлём её, как позывной, ко всем галактикам. А может быть, то, что сейчас кажется мне таким фантастическим, давно стало явью или ещё более: всегда было нормой по ту сторону Вселенной, в таинственном мире антиматерии? Вдруг люди антимиров никогда и не знали иных способов общения? Лилит, Лилит, я ведь только обыкновенный мозгоподобный из старой галактики фиолетовой зоны, но иногда я чувствую, что воистину моя мысль бессмертна и всемогуща!..

Он схватил её за руку. Его изумрудные глаза широко открылись в волнении — и тотчас сомкнулись вновь: свет, как бич, ударил по зрачкам. Зажмурившись, он уловил, как по коже Лилит пробежала дрожь — безотчётное движение мускулов первобытного существа, испуганного чужим прикосновением! Но она не вырвала руку, она поборола в себе древний инстинкт обособленности, и когда он приоткрыл глаза, то встретил её волоокий тяжёлый взгляд, который мучительно пытался преодолеть тысячелетия…

И внезапно мысль — странная, смутная — прошла как бы не в сознании, а по самому сердцу Безымянного, мысль, пронзающая жалостью и добротой: не должно ли наконец закончиться его путешествие по Времени? Долг перед Лаолой-Лиал не отступит ли теперь перед его долгом дикой юной Земле? И что прибавит Лаоле-Лиал он, один из миллиардов винтиков её великолепно налаженной машины? Свою почти незаметную каплю информации? Ах, её так легко заменить. Разве он сможет силой одного своего слова убедить бесстрастных всезнающих лаолитян в том, что их идеальная цивилизация горбата? Это сделает позже сама жизнь. Великое столкновение культур и понятий во Вселенной. Он всё равно не доживёт до этого времени. Его срок отмерен, и на Земле он сгорит ещё быстрее. Но всё-таки он успеет сделать что-то для землян. Растолкует простейшие принципы механики, подчинит им огонь, смастерит, в конце концов, хотя бы повозку на двух колёсах! Что бы он ни сделал — его жизнь не пропадёт зря, как не пропала жизнь тех скалолазов на Зелёной Чаше: их дочерью была Элиль. А его детищем станет Лилит. Только сейчас он понял, что любит её беспредельно, всей извечной жаждой души отдать себя.