Страница 49 из 54
— А давно ли ты, Иван Васильевич, говорил, что в обороне теплее да лучше, — заметил Береснёв.
Матвеичев сердито засопел, помолчал.
— Ты вот, товарищ сержант, много всяких поговорок знаешь, — сказал он, — а слыхал ли такую: кто старое помянет, тому глаз вон? То-то!
— А ведь и правда обидно, — поддержал Пылаев Матвеичева, — наши там что ни день, то город и десятки населенных пунктов освобождают! Да какие города — Воронеж, Ростов, Курск!
— Неверно это ты, Юра, горячая голова, говоришь, — Скиба похлопал Пылаева по плечу. — Мала наша высота, да из таких вот высот весь фронт слагается! Тут наш Сталинград, на высоте 198,5! Разве ржевцы не помогали воевать другим фронтам? Наверное, не одну дивизию врага на себя оттянули! Слышишь, какая молотьба идет?
Все повернулись туда, где небо, словно зарницами далеких молний, освещалось сполохами света, и затихли, прислушиваясь к доносившемуся оттуда рокоту и гулу артиллерийской стрельбы. Сейчас, после слов Скибы, солдаты еще острее ощутили, что они — неотрывная частица громадного фронта войны, протянувшегося от моря и до моря. Да, это из Сталинграда доносится до них гром великой победы, в которой есть немалая доля и их труда, героизма, крови, страданий...
В четыре часа утра в маленькой нише, завешенной куском брезента, зазвонил телефон.
— «Ока» слушает... — сонным голосом отозвался Ваня Ивлев и протянул трубку Скибе: — Товарищ лейтенант, вызывает командир роты.
Скиба услышал голос Шпагина:
— Скиба? Как обстановка? Все в порядке? Очень хорошо! Я иду сейчас к вам...
Через несколько минут Шпагин был в траншее.
— Слыхали?— в радостном возбуждении он обнял разом Скибу и Пылаева. — На-сту-па-ем!
— Кто?
— Мы?
— Когда?
— Мы, мы наступаем! Сегодня же, сейчас! Начинается штурм Ржева! Только что от Арефьева. У него там полно артиллеристов и танкистов! — Шпагин взглянул на часы: — За дело! Времени-то всего три часа осталось — в обрез!
Шпагин вызвал Молева и Ромадина и объявил задачу роты:
— Артиллерия начинает в семь сорок пять! Раздать всем патроны! Взводы подготовить к атаке! Все забирать с собой: сюда больше не вернемся!..
Шпагин радовался, что кончилась оборона, и в то же время ему было грустно покидать высоту 198,5 — кусок земли, который рота три долгих месяца отстаивала в тяжелых боях.
Шпагин выпрямился, оглядел траншею, неровной темной линией бежавшую по скату высоты — несокрушимой стеной стала эта траншея для врага, -— солдат, тесно обступивших его, и взволнованно сказал:
— А все-таки мы свою высоту немцам не отдали!
В траншее задвигались, засуетились невидимые до этой поры люди, тихо зазвенели укладываемые в вещевые мешки котелки, зазвякало оружие, послышались приглушенные голоса, по траншеям забегали связные.
В первый взвод явился артиллерист-наблюдатель от дивизиона тяжелых гаубиц:
— Вас огоньком поддерживать будем!
Пришедший с ним телефонист, пожилой сержант с черными лихими усами, видимо шутник и балагур, с видом превосходства разъяснил Квашнину:
— Для поддержки ваших штанов, понятно?
— Ну ты, не очень-то! — оборвал его Квашнин, — Без вас сколько стояли тут и выстояли, а теперь явился к шапочному разбору и героем себя считает!
И вот откуда-то издали послышалось робкое погромыхивание, затем гром стал нарастать и близиться — оглушающая лавина звуков мчалась, как несметный табун диких коней, и вскоре заполнила, заполонила простор.
Дрожащее красноватое пламя осветило ночное небо, казалось, начинается рассвет.
Когда полк Густомесова оборонял высоту, иным казалось, что наши резервы уже на исходе: полку приходилось трудно, а пополнений он не получал. Но теперь, когда два фронта — Калининский и Западный — перешли в решительное наступление против ржевско-вяземской группировки немцев, войск оказалось столько, что не хватало дорог, и части двигались прямо по целине живым неудержимым потоком. Занесенное глубоким снегом поле превратилось в широкую дорогу, разъезженную во всех направлениях колесами орудий, автомашин, повозок, гусеницами танков, протоптанную тысячами солдатских ног. 3 марта наши войска штурмом овладели Ржевом. Ржев был последним опорным пунктом немцев на Волге. Теперь Волга была свободной от устья до истоков.
Под ударами наших войск немецкие армии, обескровленные длительными ожесточенными боями, стали отходить. Наступающие части неотступно преследовали врага, с боями продвигаясь в юго-западном направлении.
По темному ночному небу быстро несутся рваные лохмотья пепельных облаков и вперегонки с ними бежит, куда-то торопясь, быстрый месяц. Когда его сияющий диск показывается в разрывах между облаками, он освещает голубоватым светом плоскую снежную равнину и черные фигуры солдат, молча бегущих на лыжах друг за другом. Лыжи со свистом скользят по твердой поверхности снега, заструганной мартовскими ветрами, а над нею кипит, растекается длинными струями поземка, и кажется, что люди не идут по земле, а плывут над нею в волнующемся снежном море. Небо впереди озарено трепетным багровым заревом пожаров, над зубчатой стеной леса поднимаются клубы дыма и смешиваются с облаками.
— Березовый Угол горит! — на ходу кричит Шпагин Арефьеву, обгоняя его и показывая вперед взмахом палки. — Значит, отходить, гады, собираются!
— Надо торопиться, а то угонят людей! — хрипло дыша, отвечает Арефьев.
— На утро назначена погрузка в вагоны — эшелон уже стоит на станции! — говорит бегущий рядом с ними человек в пиджаке и черной ушанке — партизанский проводник.
Колонна втянулась в лес. Холодный порывистый ветер раскачивал вершины елей, угрожающе гудел над головой.
Проводник остановился и прислушался:
— Собаки лают...
— Ветер на нас — это хорошо, — сказал Арефьев и отдал команду. Взводы разошлись направо и налево.
Шпагин и Арефьев с первым взводом стали осторожно пробираться в густом ольшанике и вскоре сквозь редкую завесу мелькающего снега увидели мутные пятна костров.
У ближайшего костра было около десятка гитлеровцев. Красный дым клубился над костром, пламя освещало топавших вокруг костра солдат в длинных шинелях и отвернутых на уши пилотках. Две огромные овчарки с вздыбленной на загривке шерстью были привязаны к дереву.
Прошли еще несколько шагов и подошли к опушке — и тут увидели Понизовское озеро. Это был громадный плоский овал с неровными краями, покрытый снегом; под светом месяца на снегу вспыхивали бесчисленные искры, и свет их сливался в сплошное голубое сияние, заливавшее поверхность озера.
И посреди этого овала чернела огромная толпа людей — целое море людское.
Эта темная масса жила, двигалась: она то вытягивалась и разрасталась в стороны, то сжималась, отодвигаясь от огненных хлыстов трассирующих пуль, которыми немцы били тех, кто пытался уйти с озера или просто отделялся на несколько шагов от толпы — и тогда толпа оставляла позади себя на снегу неподвижные черные трупы убитых, как капли крови своей.
Над толпою белым паром клубится дыхание многих тысяч людей, от нее доносился слитный гул голосов, в котором можно различить пронзительные крики женщин, захлебывающийся плач детей, хриплые стоны.
Огни костров, словно языческие жертвенники, пылающие в темноте, немцы, прыгающие вокруг огней в дикарском танце, мерцание голубоватого снега и черное бессмысленное скопище людей на озере, раскаты пулеметных очередей, крики и стоны — все это предстало перед Шпагиным как противоестественный, чудовищный, кошмарный бред.
Партизан тихо сказал:
— Многие уже четвертые сутки на озере — со всего района людей сгоняют!
Арефьев сквозь зубы произнес:
— Немецкая рационализация: чтобы удобнее было охранять!
— Они даже уничтожение людей механизировали, — сказал Шпагин, — душегубки, печи изобрели.
— Давайте команду, что ли, товарищ командир, — сдавленным шепотом проговорил Молев, — сил нет смотреть...