Рабочая гипотеза

– Ты же знаешь, он всегда первый замечает такие вещи! Карасевич уверяет, что сама не подозревала, когда он рассмотрел! И он обижается, если не сообщают своевременно.

– Так пойди и скажи…

– Надо быть ненормальной. Ведь не видно еще! Будет потом ходить и присматриваться!

– Тогда подожди говорить.

– А вдруг заметит?

Проблема «сказать – не сказать» дискутировалась долго. Потом зеркало принесло весть: талия стала зримо шире. Утро это для Леонида было тяжелым: внутреннее напряжение перед разговором на «Олимпе» вылилось на него потоком капризов, придирок.

Но вот оно позади, это утро, и Леонид, посмеиваясь, ждет возвращения жены от Шаровского. Она входит весьма оживленная.

– Никаких удивлений. «Следовало ожидать», – горестно произнес он. А потом задал свой любимый вопрос: «Сколько времени вам на это потребуется?»

ГЛАВА ДВАДЦАТЬ ВОСЬМАЯ

Колбы с косо залитым агаром, чашки Петри – здесь тоже занимаются радиобиологией, только объекты иные.

Грушин разговаривает, а в руках пробирка и платиновая проволочка. У Павла Павловича две лаборантки, сотрудник, но не видел еще Громов институтского партийного секретаря в лаборатории без пробирки. Всем и каждому говорится:

– Не смущайтесь, я буду работать… Знаете, специфика объекта… Сегодня массовый пересев культур.

Так «Спецификой объекта» Грушина и зовут.

– Краев меня уже ничем удивить не может, – говорит Павел Павлович. – Но кто такой Бельский? Нечто новое… Выступить с такой похабнейшей сводкой! Кто он?

– Ботаник… Тут… Ну, был тут личный конфликт… Бельский, по сути дела, щенок… Ухаживал за Елизаветой, она же…

– Она же штучкует – общеизвестно. Обидела Бельского, очень понятно, она хоть кого может обидеть. Но ты заблуждаешься, придавая личному моменту такое значение. Чтоб из-за этого пойти на рецидив критики прошлых лет? Не думаю. По всему ходу дела здесь чувствуется многоопытная рука. Именно такой Бельский, ботаник, далекий от радиобиологии, наиболее пригоден на роль автора сводки – создается видимость всеобщности осуждения гипотезы. Не это ли нужно Краеву? Нашел пустышку Бельского…

– Прости, Павел Павлович, я тебя перебью… То-то и странно, что Бельский отнюдь не пустышка. И мою гипотезу знает – раньше не раз хвалил ее. Вот копия письма этого Бельского к Раисе Мельковой.

Грушин с тоской смотрит на пробирку, вздыхает, откладывая ее в сторону, – придется прервать работу, – потом берет у Леонида листок.

– Ну и ну!.. – говорит он, прочтя. – Огорчительно: перед вами свидетельство падения способного человека. Ты даже в суд можешь подать!

– По судам, естественно, бегать некогда.

Грушин задумывается, а Громов смотрит на Грушина. Каково тебе сейчас, товарищ «Специфика объекта»? Ведь ты такой же, как я: главной своей жизненной функцией почитаешь научную работу, и ты, безусловно, прав – для того тебя учили, растили. Однако тебе поручили важные общественные дела, и вот ты столкнулся с интригой, плохо прикрытой, но крепко сработанной, – какие контрмеры изобретешь?

Грушин не изобрел решительно ничего, ему и изобретать было незачем.

– Будем поступать как положено. Есть сигнал – мы обязаны его проверить. Создадим комиссию, пусть разберется, что за гусь Леонид Громов, верно ли о нем тут написано. – Грушин локтем, руки заняты пробиркой, показывает на статью Бельского. – Выяснится, что здесь клевета, – направим заключение комиссии в редакцию.

– До чего ж прозорлив наш дорогой и любимый шефуля! – Елизавета потрясает журналом, в котором помещена не чья-либо статья – самого Якименко, уральца, выдвинутого в члены-корреспонденты. – Ну, до чего ж прозорлив! Не зря говорил: «Думающие люди еще откликнутся». «Удивляет серия голословных, ничем не подтверждаемых обвинений, которую адресовал А. И. Краев талантливой, своеобразной гипотезе Л. Н. Громова». Счет в нашу пользу!

Леонид настроен не столь радужно:

– Абзац в специальной статье прочтут только специалисты, то есть те, кто и без того мне слова плохого не скажет. Но те, что далеки от нашей науки… Вчера иду по коридору в биоотделении, а сзади шепчутся какие-то физиологи: «Вон Громов пошел, антипавловец…» Как полагаешь, приятно? Или, того хлестче, – в Академснабе. Ни одна душа ничего научного там не читает, но если пахнет скандалом – тотчас унюхивают: «Громов? Ах, Громов! Слыхали!» А сами думают: ваши заявки, товарищ, не так уж и обязательно удовлетворять в срок!.. До смерти надоело!

Лихов сказал:

– Возмутительно! Кто это Бельский?

– Кончал университет, мой однокурсник, с ботанического отделения, поэтому вы его и не знаете, – ответил Михайлов.

– Ваш однокурсник? Значит, и громовский? Я не большой поклонник гипотезы вашего друга, однако когда ссылаются на диссертацию и перевирают ее суть, это не может меня не бесить. Кажется, с Киева началось? Там приложила свою ручку Раиса Петровна Мелькова, а где появляется эта дамочка с ее сантиментами… Ну, почему, объясните, у меня ярко выраженная идиосинкразия по отношению к дамочкам-теоретикам?

– Если помните, все исказил Краев… – Степан возвращает разговор в магистральное русло. Это он подложил Лихову статью Бельского, и теперь старческая рука то и дело ставит на полях журнала вопросительные знаки.

– Партбюро создало в институте комиссию, – продолжает между тем Михайлов. – Просмотрели материалы, проверили работу Громова, выяснили: обвинения – клевета и чушь. Однако в момент, когда готовились отослать заключение комиссии в газету, появилась статья какого-то Цыбина. Новые нелепые вымыслы, передернутые цитаты, прикрытый фразами абсурд. Пришлось комиссии начинать сызнова: выводы ее устарели.

Лихов смеется:

– Плакать надо, а не могу! До чего ж он изобретателен, старый мой друг Краев! Честное слово, направь он свою энергию на что-либо путное – несомненный толк был бы. Однако, Степан Андреевич, куда вы клоните, чего добиваетесь?

– А вы не поняли? Уговариваю вас выступить со статьей. Не в защиту Громова, а в защиту науки, его величества факта! Учтите: я обращаюсь к вам от всего коллектива, да и не только нашего. Грушин предоставляет в ваше распоряжение выводы комиссии, все материалы.

– О, в такой компании выступать лестно!

– Степка, это ты подложил мне свинью – уговорил Лихова выступить со статьей? – Громов разговаривает по телефону.

– Лихову посоветовал я, но почему же свинью?

– Как почему? Группа весь день не работала. Сперва каждый – весь институт – счел своим долгом поздравить. Потом приперся дядечка из «Медицинской газеты»: дай, мол, ему интервью, изложи гипотезу.

– И ты изложил?

– По твоему, я располагаю лишним временем? Отправил в читалку, пусть сам просвещается. Потом приходил Бельский. Почувствовал – повалили одна за другою статьи, и не какие-нибудь, а авторитетных людей – Якименко, Лихов, Казаринский из Новосибирска, Сергеев из Ленинграда, да плюс к тому несколько медиков! Ополчилась радиобиология против краевщины!

– Ты не кончил о Бельском.

– А что кончать-то? Прибежал извиняться. Разговаривать с ним я не стал, а тут еще выяснилось одно обстоятельство… Но, впрочем, это уже не моя тайна.

– Тайна так тайна. Но почему ты недоволен лиховской статьей?

– Кто? Я? Я радехонек. А если сказал про свинью, то потому лишь, что довожусь родственником некоему штучкующему индивидууму…

Чего не сказал Громов, выложила Елизавета, как только пришла в университет.

– Приперся Бельский, – рассказывала она Степану. – «Я хороший, не думай, Краев ввел меня в заблуждение», – врет напропалую, диссертацию он читал. «Я занят, прошу не мешать!» – отрезал Громов и отбыл к Шаровскому. Тут приготовилась я. Но не потребовалось! И знаешь почему? Вошла Жукова – и Бельский аж обомлел. Я ничего не могу понять, а Зинаида – неприступность во взоре, ни дать ни взять любимый ее шефуля – Громов. «Садитесь, Виталий Сергеевич! Елизавета Михайловна мне не помеха, напротив, при ней удобнее». И далее начинается! Что бы ты думал? Не догадаешься! Оказывается, Бельский – отец ее сына! Черт знает как тесен мир! И… Короче, премиленькие были устроены похороны его самомнению!