По нехоженной земле

При свежевании туши мой нож неожиданно наткнулся на препятствие. Под толстым слоем жира я обнаружил старую трехлинейную пулю. Где медведь получил и сколько носил в своем теле эту памятку встречи с людьми, сказать невозможно. Может быть, летом какой-нибудь неудачливый охотник выстрелил в медведя с борта ледокола, возможно, зверь принес пулю с острова Диксон, с Новой Земли или с Земли Франца-Иосифа. Единственное, о чем свидетельствовала заросшая в сале пуля, — это о том, что у белого медведя нет постоянного места жительства, его не смущают расстояния. Вся Арктика — его вотчина.

Так наши запасы вновь пополнились из кладовой Арктики. Собаки наелись свежего мяса и даже не хотели смотреть на пеммикан. Один лишь Ошкуй не мог воспользоваться результатами своей отваги. В его глазах горела готовность съесть всего медведя, но… у бедняги не раскрывался рот.

На долю этого пса выпадали самые невероятные приключения. В один из первых походов на Северную Землю, когда он отказался работать, я выбросил его из упряжки и махнул на него рукой. Он пропадал 18 суток, скитался где-то во льдах и, бог его ведает, чем кормился. На девятнадцатые сутки Ошкуй заявился домой. Собаки встретили его лаем, как чужого. А когда я вышел на шум, Ошкуй лег на живот, прополз несколько десятков метров, сопровождаемый лающими собаками, и начал лизать мои руки. С тех пор он взялся за работу. В прошлогоднюю распутицу он в походе до костей стер лапы, но после одним из первых восстановил свои силы.

В конце минувшего лета с ним случилось новое происшествие. Однажды преследуемый нами медведь залез в небольшую промоину. Уйти ему было некуда, а мы, чтобы потом не вытаскивать из воды тяжелую тушу, старались выманить его на лед и отгоняли окружавших зверя собак. Но медведь предпочитал оставаться в воде, скалил клыки, рявкал и точно от мух отмахивался лапой от особенно назойливых преследователей. Вдруг подлетел Ошкуй, почему-то отставший от своры. Не замедляя бега, он обвел взглядом поле сражения, как бы говоря остальным собакам: «Эх вы! Не умеете расправиться с каким-то медведем! Посмотрите, как это делается!» И, сделав прыжок, вцепился зубами в горло могучего зверя.

В следующее мгновение медведь взмахнул лапой. Ошкуй описал в воздухе крутую дугу и без движения распластался на льду.

Поврежденный череп и вывихнутая нижняя челюсть были расплатой за отважный, но безрассудный подвиг. Казалось, что судьба нашего Ошкуя решена. Но в нем еще теплилась жизнь. Нам удалось вправить ему челюсть и полуживого, с забинтованной головой, отнести на базу.

Положение пса было очень тяжелым. Мы кормили его с ложечки. Благодаря нашим заботам он поправился.

Ничто не могло сломить у Ошкуя воли к жизни и преданности человеку. Он остался работящей, понятливой, ласковой и попрежнему безмерно отважной собакой.

Но пережитые увечья дают себя знать. Ошкуй потерял возможность открывать рот и высовывать язык; он не только не может разгрызть кусок мерзлого мяса, но даже схватить его зубами. Пищей его теперь является болтушка из пеммикана или мелко нарезанные кусочки талого мяса.

Ошкуй, как и раньше, работает в моей упряжке и единственный из всей своры пользуется правом всегда оставаться на свободе в лагере. При кормежке собак он обычно смирно сидит в сторонке. Но стоит мне скрыться в палатке и разжечь примус, как он сквозь парусину принимается тыкаться носом в мою спину, напоминая о себе. Достаточно сказать: «Подожди, Ошкуй! Сейчас ты получишь свой ужин!», и пес успокаивается. Он подолгу, точно через соломинку, сосет из банки жидкую пеммикановую кашицу. Но больше всего пес бывает доволен, когда я нарезаю ему сантиметровые кусочки свежего мяса, которые он может глотать не разжевывая. Тогда он выразительно смотрит в глаза, прыгает, трется о мои ноги и всячески старается показать свою благодарность.

Наевшись, Ошкуй устраивается на ночлег поближе к входу в палатку. Спит он чутко, и если появляется медведь, первым извещает нас о приближении зверя своим странным лаем, напоминающим отрывистое мычание, и стремительно бросается в атаку.

Вероятно, он жалеет лишь об одном — о невозможности участвовать в драках. Когда начинается всеобщая свалка, Ошкуй только бегает вокруг дерущихся и мычит, а когда особенно огорчается вынужденным положением болельщика, то садится в сторонке и, подняв голову, жалобно воет, словно жалуется самому небу на свою участь, лишившую его возможности принимать участие в излюбленном спорте.

Главным зачинщиком большинства драк, как и раньше, является неисправимый Бандит. Но теперь у него появился достойный преемник из семейства «марсиан». — семимесячный пес, неутомимый задира и драчун Петух. Это стройная красивая белая собака. Только под левым глазом у Петуха большое черное пятно. Журавлев говорит, что пес получил этот «фонарь» в первой драке, затеянной им еще в утробе матери. Сильный и отважный Петух, должно быть, считает потерянным в своей жизни всякий день, обошедшийся без потасовки. Нередко он ухитряется затеять свалку даже на ходу в упряжке. Его хозяин в таких случаях, усмирив бойцов, долго и терпеливо распутывает клубок из десяти собак, крепко стянутый перепутавшимися шлейками и постромками; но он довольно благодушно относится к зачинщику драк, прощая ему проказы за отличную работу.

Вместе с Ошкуем и Бандитом идут в упряжке уже знакомые нам: коренастый, немного кривоногий Штурман, колымчанин Юлай, рыжий Лис, всегда ощетинившаяся, но на удивление беззлобная Гиена, заслуженный медвежатник Тяглый и другие, менее приметные в нашей стае, но в большинстве своем трудолюбивые ветераны наших походов. Все они после страшного путешествия в распутицу восстановили свои силы и попрежнему беззаветно трудятся.

Лишь несколько псов стали инвалидами. Они остались на базе. На смену им заступило молодое поколение североземельцев — семейство наших «марсиан». Все они выросли в прекрасных работников и трудятся со всем пылом юности. Быстрый, сообразительный и сильный Тускуб идет моим передовиком рядом с отяжелевшим для этой роли белоглазым Юлаем; бок о бок работают Гор и Лось. Ихошка старательно тянет лямку и, повидимому, тоскует по своей сестре Аэлите, оставшейся на базе в ожидании своего первого потомства; чудесным работником стал когда-то маленький забавник и лакомка Перевернись. Беда только в том, что он никак не может избавиться от условного рефлекса, связанного с его кличкой. Его совершенно нельзя называть по имени во время работы. Стоит лишь неосторожно крикнуть: «Перевернись!», как пес кубарем летит через голову, путает свою лямку, останавливает всю упряжку и потом, помахивая пушистым хвостом, ждет, по его мнению, заслуженного вознаграждения.

Таковы на этот раз наши помощники и друзья, участники самого большого североземельского похода, помогающие нам передвигаться за сотни километров к новым неведомым берегам. Благодаря их выносливости мы уже стоим на берегах пролива Шокальского.

Впереди, на юге четко рисуются берега острова Большевик.

Утром экспедиция начала пересечение пролива Шокальского. Курс был взят на восток, на ближайшую точку противоположного берега. Ширина пролива здесь не превышает 25 километров.

Льды, как мы и предвидели, здесь были менее торошенными и торосы лежали лишь в непосредственной близости к острову Октябрьской Революции. Преодолев первую, береговую гряду ледяных нагромождений, дальше мы уже не встречали трудных препятствий.

На шестом километре пути все торосы остались позади. Но мы вскоре пожалели о преждевременной радости по поводу нашей удачи.

Мелкие, полузанесенные снегом торосы доставляли нам мало хлопот. Надо было лишь энергичнее шевелиться, чтобы во-время отвести сани от удара о льдину, не давать им перевертываться, помогать собакам преодолевать какое-либо препятствие или же направлять упряжку в обход торчащей льдины. Об особых трудностях, тем более опасностях пути по таким льдам, не могло быть и речи. Но то, что мы встретили дальше, заставило нас остановиться и крепко призадуматься, прежде чем продолжать путь.