Синие глаза (рассказы)

Признаться, я был немало удивлен, увидев на обычно пустынном берегу цветистое пятно женского платья и широкополую соломенную шляпу. Я приходил в это место уже не в первый раз, но, как правило, никого здесь не встречал. Слишком далеко было идти сюда, да и дорога считалась труднопроходимой и небезопасной.

Мне не сразу удалось обнаружить ту, кому принадлежали оставленные на берегу вещи. Она плавала далеко в море, и среди трепещущих на его поверхности ослепительно ярких солнечных бликов едва можно было различить человеческую голову.

Я разделся неподалеку от пестренького сарафана, сел и закурил. Прошло, однако, порядочно времени, прежде чем смелая пловчиха вышла на берег. Она оказалась совсем молодой девушкой лет двадцати-двадцати двух. На смуглой от загара коже, на густо-синем купальнике, подчеркивающем красивые линии ее ладной фигуры, вспыхивали и переливались, отражаясь в капельках воды, десятки крохотных солнц.

Я спросил, как это она не боится так далеко заплывать.

Девушка свободным движением руки отбросила свесившуюся на лоб мокрую прядь волос.

— А я вообще ничего не боюсь.

У нее были светлые глаза и темные, сросшиеся у переносицы, густые брови. Держалась она просто, спокойно и независимо. Казалось, она совершенно не обращала внимания на мое присутствие, а мое появление в этом пустынном месте ее нисколько не удивило. Чтобы как-то расшевелить незнакомку, я сказал первое, что пришло в голову.

— Говорят, в древнем Риме подобные брови считались признаком красоты.

Я уловил в глазах девушки усмешку, а в интонации — иронию.

— Не знаю, мне не приходилось бывать в Риме, тем более в древнем…

Слегка сощурив глаза, она мельком взглянула на меня. Еще мгновение — и девушка уже лежит на теплых голышах, подперев кулаками подбородок и подставив солнцу спину.

Разговор между нами не завязывался. Если я что-либо спрашивал, она отвечала односложно и сдержанно — и снова смотрела на далекий, подернутый сизой дымкой, противоположный берег залива.

Я опять закурил.

— А правду говорят, что никотин, содержащийся в сотне папирос, убивает лошадь? — девушка повернулась на бок, лицом ко мне.

— Не знаю. Мне не приходилось быть лошадью.

Она улыбнулась.

— Ну что ж. Будем считать — мы квиты. — После небольшой паузы она спросила: — А почему вы не идете купаться? Вода теплая… очень теплая. И у берега неглубоко. — В глазах ее опять забегали искорки смеха. — Стоило забираться в такую даль, чтобы просидеть на берегу и даже не искупаться!

— А знаете, — я тоже сделал паузу и с ударением добавил: — стоило!

— Не знаю.

Это «не знаю», прозвучавшее подчеркнуто равнодушно и холодно, задело меня.

Я неохотно пошел в воду, уверенный в том, что, пока вернусь, девушка оденется и уйдет. Но показаться навязчивым мне не хотелось.

Вода по цвету напоминала бутылочное стекло и как стекло была прозрачна. Я поплыл к пятну, темневшему метрах в сорока от берега. Там, ухватившись пальцами за шероховатые на ощупь, буро-оливковые космы водорослей, я долго лежал в воде, прижавшись телом к мохнатой груди подводной скалы.

В глубине залива, за круто обрывающимся мысом, окутанные зеленой пеной садов и виноградников, белели домишки небольшого поселка. А дальше вяло тянулись блеклые, покатые холмы, поросшие сухими колючками.

Все в этот июльский день казалось каким-то по-особенному хорошим и необычным: и ласковая вода, и залитое солнцем бездонное небо, и знойная тишина, и девушка на берегу. И особенно приятно было то, что она все еще не уходила.

Теперь, надев сарафан, девушка сидела, опустив голову и охватив руками колени. Рыжеватые волосы скрывали лицо.

Прошло минут десять, и я вернулся на берег.

Шорох расползающихся под моими ногами голышей вывел девушку из задумчивости. Она подняла голову.

— Хорошо, правда?

— Замечательно.

— Вот теперь можно поверить, что вам действительно стоило сюда добираться.

Снова в ее глазах я увидел смешинки, но на этот раз не колючие, а доброжелательные. И мне стало почему-то легко и радостно…

— Ну что же, будем знакомы, — сказала она после того, как я назвал свое имя. — А меня зовут Иля. Странное имя, да?

Такое имя я слышал впервые и даже повторил его вслух: — Иля…

Она улыбнулась.

— Полностью мое имя звучит торжественно и загадочно: Иллирия. Не знаю уж, в каких святцах откопали его мои родители. Впрочем, я не обижаюсь. Наоборот. Разве плохо, что имя у меня не избитое? Вот только в школе меня почему-то все упорно звали Лилей.

Иля замолчала. Потом, как бы рассуждая сама с собой, сказала: — Странно. Я вот очень люблю цветы… Самые разные. А цветочные имена у людей — терпеть не могу. Какая-нибудь грубая, толстая и еще, не дай бог, пахнущая чесноком или хозяйственным мылом баба и вдруг — Роза.

Я засмеялся.

— А что, неправда? — девушка задорно вскинула голову, и ее рыжеватые волосы рассыпались по сторонам. Она поправила их легким движением свободной руки. — Между прочим, из всех цветов больше всего мне нравятся белые лилии. Они называются регале. Знаете?

— Не знаю, — сознался я.

— Регале — самый лучший, самый душистый сорт лилий… Этой весной мы решили около каждого цеха у нас на заводе разбить цветники. Сейчас перед нашим четвертым механическим чудесный газон с белыми лилиями. Представляете, как это замечательно: огромный корпус из стекла и бетона, всюду металл, машины — а рядом нежные лилии…

До сих пор я жалею, что тогда так и не спросил Илю, где и кем она работает. Честно говоря, я поначалу даже не подумал об этом. Я был под впечатлением неожиданной встречи, восхищался смелостью этой девушки. Действительно, надо быть человеком не робкого десятка, чтобы одной добраться до этой дикой бухты и не бояться так далеко заплывать в море. Поэтому, не придав значения ее словам «у нас на заводе», я поинтересовался:

— А вам часто дарят цветы?

— Нет, наши ребята обычно забывают это делать. — Она на мгновение задумалась, потом решительно заключила: — Я думаю так: если тебе человек нравится — надо стараться делать все, что нравится ему. А если не помнят, что я люблю, — значит, не очень-то и меня помнят. Разве не правда?

Я промолчал. Сказать, что такую девушку, как она, трудно не помнить, было бы просто банально.

— Не знаю, кто как, но, если бы я знала, что кто-то любит лилии, и мне бы хотелось сделать этому человеку приятное, — снова заговорила Иля, — я б эти лилии из-под земли достала.

Лилии — вовсе не такая редкость, чтобы их приходилось доставать из-под земли. Летом их полно в любом цветочном магазине, в корзинах цветочниц. Об этом я и сказал.

— Тем более, тем более, — настойчиво повторила Иля. Она на какое-то мгновение задумалась: — Как вы думаете, — она назвала меня по имени, — быть рыцарем это хорошо или плохо?

Иля смотрела на меня, прищурив свои светлые глаза, и где-то в глубине их я снова уловил усмешку. Разумеется, она не ждала от меня оценки рыцарства как социально-исторического явления. Мне вспомнилась «Перчатка» Шиллера, и я сразу нашелся.

— Таким, как, например, Делорм — по-моему, совсем неплохо. Помните шиллеровскую балладу?

Иля кивнула.

— А вот вы спустились бы на арену к хищным зверям, если бы этого захотела дама вашего сердца?

— Вот уж никогда об этом не думал…

Иля весело засмеялась и вдруг без всякого перехода спросила: — А лазить по горам вам нравится?

— Как сказать…

— А мне очень… — Она показала рукой вверх. — Вы вон туда еще не забирались?

Я скользнул взглядом по суровому ущелью, круто поднимающемуся вверх. Камни, одни голые камни — коричневые, серые, черные. И лишь кое-где зеленые островки кустов можжевельника и держи-дерева. А над всем этим скалистые отроги хребта, увенчанного фантастическими шпилями и башнями.

— Советую побывать там. Карабкаться туда, правда, трудновато. Но зато какой оттуда открывается великолепный вид! Где-то я читала, что Айвазовский сравнивал этот залив в вечерние часы с внутренностью перламутровой раковины. Но пока сама не увидела этого, даже не представляла себе, какая это прелесть.