Страница 4 из 23
Она не взяла у него подарок. Не захотела. А при чем здесь Жоркина фотография? Не знаю. Ясно одно: какая-то нить соединяет эту девушку, Петюка и Жорку.
«Не спеши, — говорю я себе. — Есть еще время разобраться во всем. Ты приехал сюда не на день и не на два».
Один на один с трактом
За весь долгий путь до чайной Петюк не проронил ни слова. Уже совсем темно, горы утонули в ночи.
В чайной горит тусклый свет. Круглая, как колонна, черная печка дышит теплом. Шоферы деловито уничтожают гуляш. Полночный ужин.
После долгой поездки в безлюдных горах особенно приятно сидеть в этой заполненной народом избе. У чайной, на умятом колесами пятачке, как лошади, сбились в кучу автомашины. Пахнет дымом, жильем.
У нашего стола усаживаются приятели Петюка. На людях мой приятель сразу же превращается в разбитного, говорливого парня, каким, должно быть, его привыкли видеть.
Губастый шофер в ковбойке, которого называют Пономарем, восторженно ловит каждое слово Петюка. У парня могучая бычья шея и как бы лишенная затылка голова. Короткий чубчик накрывает покатый лоб.
— Маша! — кричит Петюк буфетчице. — Поди-ка, скажу чего!
Парень без затылка обводит глазами компанию: «Во, сейчас даст Петюк!»
Улыбаясь, к столу подходит буфетчица.
— Сваты заезжали, Маша?
— Какие сваты?
— Да я посылал к тебе. Сватаюсь за тебя.
— Скажешь тоже! — отмахивается Маша и треплет Петюка за вихор. — У меня трое ребят с тебя ростом.
Губастый Пономарь заливается смехом. «Ну, что я вам говорил? — написано у него на лице. — Уж Петюк скажет, так скажет!»
— Ну ладно, тогда чего-нибудь горького доставь нам, — шепотом добавляет Петюк.
— Не положено на тракте.
— Так мы ж на отдых располагаемся. Выходные.
— Бойкий ты очень.
— Нам с тобой еще медовый месяц справлять, надо ж горечью разбавить.
— Ох, Петюк, — сдается Маша. — У тебя всегда медовый месяц.
Укоризненно покачав головой, она выходит из чайной.
— Тебе никогда отказа нет! — Пономарь по-дружески хлопает Петюка так, что тот чуть не слетает со стула. — А ты садись ближе, малый, — предлагает он мне. — Обвыкай.
Входят и выходят из чайной шоферы. Один из водителей заснул прямо на стуле. Старенькая уборщица трясет его:
— В заезжую избу иди, на постелю!
Шофер в полусне отмахивается от нее, как от мухи. Ведь день он, как мог, держался в кабине грузовика, но здесь, в чайной, тепло и покой в одну минуту сломили его.
— Инспектор идет, — пугает старушка.
Нас пятеро за столом: Петюк, губастый Пономарь, наголо бритый шофер — его зовут «Гирей», — и еще один приятель Петюка, веснушчатый, белобровый, похожий на гномика, выскочившего из каких-то саянских расщелин.
— Был случай, прислали для испытаний новую тормозную жидкость, — рассказывает Петюк, продолжая забавлять аудиторию. — Спирту шестьдесят процентов. А мы ехали по зимнику в Кушир. Чуть живые добрались. Как замело! Ни взад, ни вперед. Скукотища. Давай тормозную жидкость пробовать. Но боязно начинать. Все же не «Столичная»!
— Ге-ге-ге! — смеется простодушный Пономарь. — Скажешь — «Столичная»!
— Поймали петуха, заставили напиться. Он покуралесил, однако, потом встал. Значит, ничего. Но боязно. Поросенку тюрьку сделали и покормили. Тоже жив остался. Ну ладно, думаем, надо и на человеке испробовать.
«Паясничаешь ты, — думаю я, глядя на Петюка. Лицо его бледно и бесстрастно. — Ведь у самого кошки на душе скребут».
— Кому первому? Желающих не находится. Зовем одного местного старичка, бывшего моряка царского флота. Весь тушью разрисованный, имеет медаль за храбрость. «Так и так, — говорим, — дедок, есть испанский ликер». Тот говорит: «Все перепробовал, а до испанского ликера не дошел. Давай!» Выпил и запел. Ну, тогда и мы стали прикладываться. И что же? Полный порядок на борту. Большое дело — проверка…
Пономарь хохочет на всю чайную, подбадривая Петюка — этот сильный и уверенный в себе парень относится к моему напарнику не без почтительности. Очевидно, ему, неповоротливому увальню, льстит дружба с блистательным Петюком, «первым парнем» на тракте.
Маша приносит две бутылки с лимонадными наклейками. Заскорузлым пальцем Пономарь легко сковыривает пробку.
— Ну, я полагаю, перед сном…
Я отставляю стакан. В дороге не пить — это немудреное правило не следует нарушать даже в Саянах, вдали от инспекции.
Пономарь, добродушно рокоча своим баском, уговаривает:
— Да брось, парень. С Петюком едешь. С ним — как за каменной стеной.
— Не хочет, пусть не пьет, — неожиданно поддерживает меня Петюк. — Уважаю, если с характером.
Компания, чокаясь, торопливо принимается за ужин. Все оживляются, говорят невпопад. Петюк по-прежнему главенствует за столом, как записной тамада.
— Слушай, Петюк, ты знаешь Полунчика? — Пономарь показывает на веснушчатого «гномика», который тут же подтягивается, глядя на моего наставника, как солдат на командира.
— Само собой, знаю Полунчика.
— Надо помочь хлопцу. Что он киснет в диспетчерской? Права ему вернули. Ты не можешь поговорить, чтобы дали Полунчику новую машину?
— Можно, — соглашается Петюк. — Попробуем… Мне еще вот этому корешу, — он толкает меня под бок, — надо помочь с машиной.
— Правильно, надо по товарищески, — замечает Пономарь.
«А они неплохие ребята, — думаю я, и мысли ворочаются в сонной дреме, как рыбы на песке. — Грубоватые, но прямые, без хитростей. Один лишь Петюк с выкрутасами… Но и он понимает, что такое товарищество…»
Лампочка над головой покачивается, словно на пароходе, попавшем в зыбь, стены чайной начинают кружиться. Глаза слипаются.
— Это у него с непривычки, — доносятся слова Петюка. — Целый день дремлет. Убаюкал его Козинский тракт. Иди в кабину, Михалев, поспи часок-другой…
…Кабина еще хранит тепло. Транзистор, оставленный Петюком на сиденье, наигрывает что-то сам себе. Время от времени по тракту проезжают машины, наполняя кабину ярким и мертвенным светом. Сон снова овладевает мной.
— Михалев, ты где?
Включаю свет. Петюк прикрывает глаза и идет нетвердой походкой. Кожанка его кажется серебряной в лучах фар. Я открываю дверцу, и Петюк дышит на меня водочным перегаром.
— Поехали! — он легким толчком отодвигает меня от руля и цепляется за дверцу, чтобы не упасть.
— Ты же хотел ехать утром, Петюк!
— Передумал. Надо поспеть раньше других. Петюк не может задерживаться…
— Протрезвись сначала.
— И так доеду.
Он делает попытку влезть в кабину. Неужели он в таком состоянии поведет машину по горам?
— Ты не поедешь, Петюк.
— Как это? — ДО Петюка доходит смысл моих слов. — Это ты мне?
— Тебе, — я стараюсь говорить как можно спокойнее. — Завтра поймешь, что я прав.
Петюк взрывается.
— Ты что, автоинспектор? — кричит он. — Вылезай вовсе! А я поеду. Ишь ты…
Он добавляет несколько энергичных слов. Мне не хочется ссориться с ним. Мы проделали три сотни километров по этой дороге, и какое-то чувство товарищества связало нас. Но если я сейчас уступлю, то буду уступать и потом. Я здесь на тракте вместо Жорки Березовского. А он не любил уступать.
— Не вылезу.
Петюк в нерешительности. Он не ожидал отпора от новичка.
— Ладно, — говорит он и, обойдя машину, усаживается с правой стороны. — Поезжай.
— Я?
— А кто ж, Пушкин?
Петюк нашел способ заставить меня сдаться. Перевалы, гололед, обрывы — все это там, в темноте, неизведанное, подстерегающее… Я не знаю тракта.
— Ну, отдаешь баранку?
Я нажимаю на стартер. Вместе со злым ревом ста лошадиных сил в меня вселяется холодная ярость.
Ну, хорошо, пусть так.
Полтора года не держал баранки грузовика. Потихоньку, шаря в темноте, ощупываю ногой педали сцепления и тормозов, переключатель света… Разгоняю тягач.
Дорога пока идет ровная. Легонько притормаживаю, прибавляю и сбрасываю газ, чтобы почувствовать машину.