Страница 3 из 23
Фон Клюге кивнул солдату из личной охраны, тот тщательно прицелился, выстрелил.
Глянув на разлетевшиеся во все стороны перья неосторожной птицы, фельдмаршал продолжал:
— Нарушившему свой воинский долг — безжалостное уничтожение!
Смотря на окоченевших солдат, открыто начавших переминаться с ноги на ногу, фельдмаршал понял: «Пора кончать».
— Солдаты! Мы имеем подавляющее превосходство в силе. У нас больше танков и орудий, чем у русских. На нашу армию работают все военные заводы Европы. Один шаг до Москвы! И он уже почти сделан. Нынешнее рождество каждый будет встречать в своей семье. Наш пароль — домой! Домой, но после победы!
Расходились колоннами, побатарейно, без всякого оживления: топкое сукно шинели, матерчатые обшлага надвинутой на уши пилотки не спасали от крепкого мороза, который продолжал свое дело, невзирая на патетику горячей речи. Идущие суеверно отворачивали глаза от убитой вороны, лежавшей неподалеку от дороги: это казалось плохим предзнаменованием.
…В избе разгорелась словесная перепалка. Людвиг и Ганс утверждали, что с падением Москвы русские сразу же сдадутся, а Густав, приводя различные случаи из истории, доказывал, что с ними еще придется повозиться. Но все сходились на одном, что война начисто выиграна. Пожалуй, это и было единственным, что согревало сейчас в этой далекой, непонятной и страшной стране.
Фриц, по приходе сразу же присевший к столу, дописывал письмо, не принимая участия в общем споре.
— А что ты здесь пишешь про политику? — спросил Гейнцке. Он сзади подкрался на цыпочках и прямо уткнулся носом в бумагу через плечо ефрейтора, не сделавшего при этом ни малейшего движения. — «Дорогая Эрна»… Так, здесь семейное… А вот. — И фельдфебель прочел вслух: — «Я хорошо знаю свою дорогу, самую близкую, самую короткую, к тебе, моя родная, к нашим детям…»
Старшина батареи отошел, но, что-то вспомнив, снова обратился к Фрицу, уже заклеившему конверт:
— Верно, что ты был коммунистом, кричал «Рот фронт» и выступал против фюрера?
Тот промолчал.
— Конечно, если бы мы не были у Москвы, а где-нибудь в Карлхорсте или Хеневе и русские осаждали Берлин, а их снаряды рвались на Александерплац, я бы еще подумал, Шменкель, прежде чем поставить твой палец на спусковой крючок, — назидательно произнес Гейнцке, — а сейчас, будь хоть ты трижды коммунистом, ставлю свою голову против пустой бутылки из-под доброго мюнхенского, ты ничем уж не поможешь Ивану. Знаешь: большевикам наш щедрый фюрер отвел всего несколько недель жизни.
Он захохотал, наблюдая из-под опущенных век за Шменкелем, который вскочил, щелкнул каблуками:
— Мое орудие всегда в порядке, господин фельдфебель! На учебных стрельбах я получил высшую оценку. У меня нет ни одного замечания…
— Ладно, не сердись, надо же о чем-то говорить солдатам. — Гейнцке примирительно хлопнул Фрица по плечу и пошел готовиться к предстоящему маршу.
Глубокой ночью артиллерийский полк выступил к передовой, продвигаясь в походных колоннах по подмерзшему полотну дороги вслед за частями дивизии.
3. Объявляется розыск
«Командный пункт артдивизиона, восточная окраина деревни Сомино.
Командиру полка. Срочно.
К 7.00 дивизион продолжал движение и достиг деревни Сомино. Между 8.00 и 9.00 отмечалась активность русской авиации, В остальном ночь прошла спокойно. Потери: в 1-й батарее двое раненых, из 2-й батареи при ночном марше исчез ефрейтор Фриц Шменкель.
Полковник повертел донесение, посмотрел на вычерченный на обратной стороне маршрут и расположение боевого охранения. Обратившись к начальнику штаба, спросил:
— Что вы думаете об этом?
— Дивизион соблюдает график движения. Капитан — опытный командир, господин полковник.
— Нет, об этом ефрейторе, как его… — полковник заглянул в фельдкарту, — Шменкеле?
— Он не пройдет по московской центральной площади с боевым орденом на груди, как сказал наш командующий, усмехнулся майор и серьезным топом добавил: — Еще одна жертва русского мороза… и нашей усталости.
— Здесь не мороз, майор. И не мозоли на ногах. Здесь более опасное — гниение солдатской души. И наш фельдмаршал, любитель афоризмов, сказал бы в данном случае другое: «Одно тухлое яйцо портит всю кашу». Не первый случай, — не последний. А ведь мы идем вперед. Что же случится, если придется отступать?
Полковник направился к выходу, бросив через плечо:
— Распорядитесь донести о Шменкеле в фельджандармерию дивизии.
И спустя несколько часов со связными, по каналам секретной почты, по тонким жилкам полевой телефонной сети и по солидным штабным кабелям всем командирам частей группы армий «Центр», в айнзатцкоманды и айнзатцгруппы СС, в городские и местные комендатуры понеслось экстренное сообщение «о дезертире из 186-й пехотной дивизии».
Донесенное проводами до мрачного здания на Вильгельмштрассе, которое многие берлинцы обходили за несколько кварталов, оно немедленно прибавило к многочисленным листкам громадной картотеки имперского управления гестапо еще один;
«Объявляется розыск. Фриц Шменкель, родился 14.2.1916 в Вразове, рабочий. Отдел Ша, номер дела 7843».
А в это время в лесу, вдали от проезжих дорог, возле наспех сделанного из еловых веток шалаша, сидевший на корточках человек время от времени потирал озябшие руки и, стряхивая хлопья снега, густо облеплявшего его одежду, пытался развести огонь. Красный язычок, заглушаемый ветром и снегопадом, упорно не хотел перебегать на сложенные в груду ветки.
Наконец костер все-таки затрещал, неверными, колеблющимися языками осветил снежную поляну, по которой беспорядочно затанцевали тени окружавших ее елей-исполинов.
Человек выждал, пока огонь разгорелся еще ярче, сорвал с плеч зеленые погоны с красной окантовкой и бросил их поверх пылающих сучьев. Следом полетели петлицы, нагрудный знак с хищной серебряной птицей, ефрейторский галун с левого рукава, эмблемы с пилотки и висевшая на шее светлая пластинка опознавательного знака.
Затем из внутреннего кармана он извлек большую коричневую книжку с орлом, державшим в лапах свастику, обрамленную листьями лавра, с крупно напечатанными: «Зольдбух угляйх персональ аусвайс»[2].
Человек перевернул несколько страничек и, не задумываясь, решительно швырнул удостоверение в ярко разгоревшиеся головешки.
Отныне в тылах армии германского рейха он становился человеком вне закона.
Листки в конвертах заняли больше времени. Человек снова и снова вчитывался в них, при этом у него то угрюмо сходились у переносицы брови, то расправлялись еле заметные морщинки на лбу, и добродушная улыбка раздвигала его губы.
С тяжелым вздохом, но твердой рукой метнул он и их в догорающий костер, спрятав в карман лишь фотографию молодой женщины с пышными волнистыми волосами.
— Завтра может быть уже поздно, — встряхнул головой и, поднявшись, пошел дальше, в лес.
Вскоре следы его затерялись в чаще…
4. Незванный гость
Изба Михаила Яковлевича Сидорова в деревне Курганове стояла второй от края. В первом доме жильцов не было, с приближением линии фронта они ушли на восток. Поэтому если кто и приходил к Сидоровым, то односельчане его обычно не видели.
Михаил Яковлевич в этот день поджидал товарищей из партизанского отряда. В какое время и с какой стороны придут, Сидоров не знал.
День клонился к вечеру, когда под окном мелькнул силуэт человека.
«Наконец-то», — облегченно вздохнул Михаил Яковлевич. Дверь не заперта, специально оставлена открытой, чтобы посыльный партизан стуком не привлек внимания излишне любопытных.
2
Солдатская книжка и удостоверение личности (нем.).