Мужчины двенадцати лет

— О еде не беспокойся, — сказал товарищу Никанор. — Вот тебе река, а в ней полным-полно рыбы. А рыба достается тому, кто умеет ее ловить. Вон там, видишь, фруктовые сады, и в них много фруктов. Ну это-то, конечно, дело опасное: увидят, что ты перемахнул через забор, пустятся за тобой вдогонку да еще камнями станут швыряться… Но это уж ты предоставь мне. Ты занимайся рыбной ловлей, а я один пойду по заборам лазить.

— Почему это ты один? — спросил Юлиан, уязвленный.

— Потому что там опасно.

— Подумаешь, опасно! Я тоже хочу лазить по заборам!

— Вот это мне нравится! Я вижу, что ты уже начал превращаться в настоящего мужчину.

— Вот еще, да я уже давно превратился! Как-то раз в школе я в самого директора чернильницей запустил. Что? Не веришь?

— Да нет, что ж… Ну ладно, тогда давай вместе рыбу удить, а как стемнеет — айда за фруктами! Денег на хлеб и другую еду мы добудем. По субботам и по воскресеньям сюда приезжают купаться. Я одному постерегу одежду, другому — автомобиль, мне всегда что-нибудь дадут. Вот видишь, настоящий мужчина нигде не пропадет.

— Ну, тогда мы не пропадем, — отвечал Юлиан. — Не пропадем, нет!

Никанор был худенький, высокий мальчик, слишком высокий для своих лет, и с очень светлыми волосами. Эти волосы и брови цвета пшеницы составляли странный контраст с его обожженными солнцем лицом и телом. Ходил он всегда полуголый и одевался, только когда ходил в поселок, то есть, другими словами, воровать фрукты.

При этом он говорил, сохраняя полное достоинство:

— Я должен одеться.

И натягивал рваную рубашонку с огромной дырой, занимавшей примерно половину спины. Эта рубашонка и трусы составляли весь его гардероб. Трусы были обычной рабочей одеждой, на каждый день. Рубашонка пускалась в ход только в особо торжественных случаях. Это был предмет роскоши. Чулки и башмаки он уже давно износил, прыгая по каменистому берегу.

Юлиан был ниже Никанора, но крепче и шире в плечах. Смуглый и мускулистый. Когда он пришел, на нем был хороший костюм, с воротничком и галстуком. Они-то исчезли почти сразу. Ботинки, чулки, куртка и жилет, как предметы заведомо ненужные, были свернуты в клубок и брошены в угол в пустой даче.

Он провел первый день своей вольной жизни на берегу реки, подставив свое бледное тело городского жителя беспощадному солнцу, в короткое время превращающему белокожих немцев и англичан в забавных светловолосых индейцев. Результатом этого удовольствия была сильная головная боль и ожоги. Никанор намазал ему обожженные места растительным маслом, несмотря на протесты самого пострадавшего, который, корчась от боли на своей тряпично-песочной постели, стоически утверждал:

— Это ерунда! Настоящий мужчина должен ко всему привыкать.

— Верно! — одобрительно кивнул его друг.

Никанор плавал как рыба. Казалось, что вода — это и есть его настоящая стихия, а вовсе не земля. Вообще он отличался угрюмым нравом, но в воде становился совсем другим: смеялся и резвился, как маленький ребенок. Юлиан, напротив, не успеет окунуться, как уже пузыри пускает. Новый друг начал учить его плавать — и не без успеха. Уже в первый день Юлиан проплыл несколько метров. На следующий день он научился подолгу лежать на спине. А на третий день он, можно сказать, умел плавать. Никанор приписывал быстрые успехи ученика талантам учителя.

— Вы взгляните, как плавает! — говорил он, указывая на Юлиана другим мальчишкам. — Только три дня я его учу. Здорово учу, а? Хороший учитель, а?

Юлиан поправлял:

— Я легко выучился, потому что не боялся и сразу бросился в воду. Теперь мне осталось только выучиться нырять. Через неделю я буду так плавать, что ты меня не догонишь.

— Это я-то? Сказал!.. — презрительно улыбался Никанор. — Скорее сможешь выпить половину реки Ла-Плата, чем обогнать меня. Я в воде родился, вот оно что! Я еще ходить-то плохо умел, а уж по целым дням из реки не вылезал. У тебя выдержки не хватает. А я могу доплыть вон до того канала и назад и не устану ни крошечки, словно я в моторной лодке ехал.

— Вот посмотрим, вот посмотрим! — говорил Юлиан с чисто баскским упрямством. — Вот посмотрим!..

Часто по вечерам они отправлялись в поход по окрестным селениям. Один надевал свою парадную рубашку, другой — свои парадные ботинки, и пускались в путь. Иногда они ездили на поезде, а в те периоды, когда предприятие с охраной платья купающихся давало приличный заработок, даже платили за билет — разумеется, если контролер принуждал их к этому под угрозой тюрьмы. По большей же части они ограничивались прогулкой с пляжа Ривадавия [13] до пляжа Оливос, во время которой резво прыгали с камня на камень, ища развлечений и приключений.

Как-то раз они проходили мимо оставленного кем-то из купающихся на берегу свертка платья, из которого соблазнительно выглядывало с полдюжины золотистых пирожков. Никанор взял один, Юлиан — другой, и оба двинулись дальше, уписывая свою добычу за обе щеки. Но грозный окрик, раздавшийся со стороны реки, заставил их обернуться: хозяин пирожков плыл к берегу и орал. Вот он уже вышел и в бешенстве направился в сторону двух друзей. Роста он был весьма внушительного.

Никанор спросил у Юлиана:

— Утекать, что ли?

— Можно, — согласился тот, — но только потихонечку, рысцой, пусть не думает, что мы испугались.

И они пустились рысцой, но, когда великан подошел к тому месту, где лежало его белье и оставшиеся пирожки, друзья были уже метров за двести оттуда.

В другой раз Юлиан «одержал победу» в кафе, над официантом, который хотел их выгнать. Официант стал кричать на него, а он — на официанта. И продолжал сидеть за столиком, даже не пошевелился! Никанор, который в кулачном бою отучался меньшими талантами, чем в плавании, поспешил благоразумно ретироваться. Но Юлиан позвал его:

— Куда ты? Ну чего?.. Не бойся этого типа.

Никанор приблизился:

— Я не то что испугался, я просто…

— Ну да, ясно. Как ты мог испугаться!.. — и прибавил: — Ведь ты со мной!..

Вскоре Никанору представилась возможность отомстить другу за тщеславие. Как-то раз оба сидели на берегу и бросали камешки в реку. Они нарочно бросали их наискось и очень забавлялись, глядя, как камешек, прежде чем затонуть, один, два, даже иногда три раза подскакивал на воде. Один из камешков, брошенный Юлианом, ударил по ноге загоравшую на пляже девочку. Она заплакала и убежала, а наши друзья спокойно продолжали свое занятие. Как вдруг чьи-то сильные, грубые пальцы, словно клещи, сжали плечо Юлиана. Он, вздрогнув, обернулся. Перед ним стоял негр. Но какой негр! Это был великан, и глаза его, с ослепительными белками, вращались так грозно, что вот-вот вылезут из орбит.

— Арестован за кидание камней! — сказал негр.

Юлиан попробовал вырваться, но огромная лапища сжала его плечо с такой силой, что он застонал:

— Ай! Не хватайте так, ай!

— Арестован, понятно! — крикнул негр и толкнул его.

— Да за что? — осмелился спросить Юлиан.

— Потому что ударил камнем девчонку.

— Но…

Больше Юлиан ничего не сказал. Совершенно неожиданный плач вырвался из самой глубины его оскорбленного сердца, и слова превратились в громкие всхлипывания.

— Это не он, а я бросил камень в девочку. — И Никанор, встав между Юлианом и его преследователем, храбро подставил последнему свое плечо.

— Ах, ты? Ну, тогда пойдешь в полицию ты! — сказал негр и отпустил Юлиана.

Тот так и остался стоять с открытым ртом, глядя, как уводят его друга, вокруг которого уже собралась целая толпа… Потом, медленно повернувшись, печально поплелся домой.

Когда он дошел до пустой дачи, было уже совсем темно. Его удивил свет в окошке. Он заглянул. Кто же там, оказывается, был?

— Никанор! Как, это ты?

— Ну да, я.

— А как же?..

— Я удрал от негра.

— Что ты говоришь?!

— Ну да. Он, понимаешь, видит, что я иду тихо, смирный, как овечка, ну и разжал свою лапу, так только легонечко держал за плечо. Я улучил момент, изловчился да как поддам ему! И… наутек, прямо в кусты. Негр, наверное, и сейчас меня ищет. Ха-ха-ха!.. Вот тебе хлеб, сыр и колбаса. Ешь. Я уже поел.

13

Ривадавия — пляж в Буэнос-Айресе.