Трясина

— Врешь, подлец! — крикнул пан Крулевский и схватил старика за бороду. Борода осталась в его руке.

— Ну, что ты теперь скажешь? — спросил пан Крулевский, ткнув в нос деда фальшивой бородой. — Ты шпионить пришел? Признавайся!

— Панок, признаюсь, — сказал старик, упав на колени, — меня послали в разведку. Вот я себе и думаю: дай пойду, но обратно не вернусь, убегу домой. Разве ж мы, простые мужики, можем воевать с таким войском, как у пана? Когда же услышали, что против нас идет сам полковник пан Крулевский, на нас такой страх напал, что начало наше войско разбегаться. А остальные попрятались в таких трущобах, что их там не найти.

— А, собаки! Только сейчас ума набрались, — крикнул пан Крулевский, но уже не так строго: ему польстили похвалы легионерам и то, что его не по чину назвали полковником.

— А зачем же ты нищим нарядился?

— Паночек, я думал, что нищего не тронут, теперь много нищих ходит.

— Не верю тебе, собачий сын!

— Паночек! Правду говорю! Опостылела мне эта война.

— А покажешь то место, где разбойники прячутся?

— Боюсь, паночек, убьют они меня, как узнают, что я вас привел. Я лучше расскажу, как туда дойти.

— Нет, ты сам покажешь дорогу, — решительно заявил пан Крулевский, — а не пойдешь, прикажу расстрелять тебя.

Его взяли под стражу.

Пан. Крулевский изменил план действий. Двум взводам приказал занять все проходы, а сам с главными силами двинулся к топкому болоту, где скрывались партизаны. Шли медленно. Взятый в плен партизан показывал дорогу. Не доверяя ему, пан Крулевский посылал легионеров в разведку.

Пройдя верст пять, разведка донесла, что в лесу обнаружены недавно погасший костер и утоптанное место вокруг него. Там же были найдены и остатки пищи: хлебные корки и картофельная шелуха. Пан Крулевский лично осмотрел это место. Пленный проводник подтвердил, что это партизанский костер, и сказал, что вблизи должно быть еще несколько костров. Его слова вскоре подтвердились. Легионеры еще больше замедлили ход, а проводник сказал, что партизанское убежище уже недалеко.

Лес становился все более непроходимым. Чаще попадались заболоченные низины, заваленные буреломом и трухлявыми пнями. Пан Крулевский и легионеры заметно волновались. В таком напряженном состоянии они прошли еще с полчаса. Наконец проводник подал знак остановиться.

— Там! — тихо произнес он, указав на прогалину в чаще.

Пан Крулевский остановил колонну и приказал легионерам подтянуться. Офицеры окружили своего командира и ждали дальнейших распоряжений. Вдруг дружный ружейный залп потряс лесную чащу. Несколько десятков легионеров упали. Град пуль с змеиным шипением пронесся над группой офицеров, поразив трех, и ударил в сучья и стволы. Легионеры бросились наутек, кто куда, иные прижались к земле.

Взводы и роты перемешались. Три солдата, охранявшие проводника, также убежали.

В этой суматохе проводник — это был партизанский командир Марка Балук — благополучно присоединился к своим.

Пан Крулевский метался как угорелый, что-то кричал, но никто его не слушал.

Один поручик не поддался панике, стремясь привести свой взвод в боевой порядок. Но его сразила партизанская пуля, и взвод в панике рассеялся. Под ураганным огнем оставшиеся в живых легионеры пытались окопаться, но невидимый противник их тут же выводил из строя. Только в одном месте группе легионеров удалось установить пулеметы, и они начали поливать свинцом древесные стволы.

— Взять пулеметы! За мной! — скомандовал Мартын Рыль и во главе тридцати бойцов двинулся вперед.

Не более двадцати шагов отделяло смельчаков от цели. Но в это время три пули, одна за другой, пронзили широкую грудь Мартына. В пылу атаки партизаны обогнали его. Добежав к пулеметам, они штыками и прикладами перебили всю пулеметную команду вместе с офицером.

В это время партизанская лавина атаковала с фланга остатки батальона. Легионеры побежали, но путь им преградило топкое болото, некоторые сгоряча бросились туда и утонули. А партизаны все плотней сжимали их, точно клещами. Легионеры бросили оружие и начали поднимать руки. Бледный от страха стоял в стороне пан Крулевский.

— А ну, вояки, выходите на поляну! — крикнул легионерам дед Талаш. Он глядел на них, как гордый орел. На груди его блестела пулеметная лента. В руке у него была винтовка. Рядом с ним тоже с пулеметной лентой через плечо стояли Панас и партизанские командиры. Не было только среди них Мартына Рыля.

— А ты, пав, что же оружие не бросаешь? Или воевать еще хочешь? — обратился дед Талаш к пану Крулевскому.

Тот молча снял саблю и револьвер и отдал их подошедшему партизану.

— Ну, чей же ты теперь подданный? — повторил дед вопрос, который когда-то задал ему пан Крулевский.

Тот не ответил.

— Ведите их туда. — Дед Талаш указал рукой на лес. — И его ведите! — Он кивнул на пана Крулевского.

Пана повели отдельно от солдат. Из офицеров только он один и остался в живых.

На маленьком бугорке, широко раскинув неподвижные руки, лежал крупный, широкоплечий человек. Смерть настигла его в то мгновение, когда он взбегал на этот бугорок.

На левой руке, ниже локтя, лежал его неизменный спутник, трофейный карабин. Бледное лицо героя, павшего в бою, было обращено к небу, смутно просвечивавшему сквозь густые кроны деревьев. Суровые морщины на лбу разгладились, а плотно сомкнутые губы придавали лицу выражение строгого спокойствия.

Немного поодаль лежали убитые партизаны.

Дед Талаш остановился у тела своего верного соратника и опустил седую голову. Он прощался с ним и со своими боевыми товарищами, павшими за родину.

— Не подыметесь вы больше, мои соколы, на призыв военной трубы! Мартын, голубь мой, ты вырвался из панской неволи и жизнь отдал, защищая свою свободу. Открой же глаза, голубь, и погляди; вот он стоит, наш враг, не смеет глаз поднять. Не смог он нас одолеть. Отдыхайте же, соколы мои, и не бойтесь: не погибнет наше дело, мы будем крепко защищать его и детей ваших не оставим.

Дед Талаш умолк и низко опустил голову.

— Копайте, товарищи, могилу! — Потом он посмотрел на сгрудившихся легионеров. — А вы кто же? Паны или панские слуги, что пришли отбирать нашу свободу?

Из толпы выступил один легионер.

— Батька командир, верни мне ружье и свободу, пойду с вами вместе воевать с панами!

И еще выступил вперед один из пленных. Он подошел к Панасу.

— Узнаешь ты меня, хлопец? — спросил он Панаса, пристально глядя на него.

Панас радостно улыбнулся.

— Батька, это он меня выпустил на волю из острога!

Глянул дед на пана Крулевского.

— Видишь, пан, твои солдаты переходят на нашу сторону, и все они перейдут, когда узнают нашу правду.

И еще один человек стоял одиноко в лесу, наблюдая эту сцену. Он тоже хотел подойти к партизанам и сказать свое слово, но не отважился. Это был Савка Мильгун.

Острогрудый челн пересекает воды Припяти. В нем сидят двое. Один молодой, курносый, с взбитым чубом, неторопливо и размеренно взмахивает веслами. Другой сидит впереди. Под мышкой у него портфель. Глубокими морщинами начертаны на его лбу и лице прожитые годы. В задумчивости глядят куда-то вдаль его темные, выразительные глаза. Это дед Талаш, председатель сельсовета. Правит, лодкой его секретарь, Самок из Вепров.

— А помнишь, Самок, как мы ловко вырвали батальон товарища Шалехина из окружения и переправили на тот берег?

Самок смотрит на деда веселыми искрящимися глазами:

— Поднесли белякам кукиш…

Дед Талаш тоже улыбается:

— А теперь нужно нам так же успешно наладить общественное хозяйство.

— Отчего же не наладить? Земля есть, кони, рабочих рук хватает… Пойдет дело! — уверенно говорит секретарь.

— И я думаю, что хорошо пойдет.

Едут они сейчас в райисполком по делам коллективного хозяйства. Все сельское общество решило взяться за него. В это хозяйство вошли также земли, ранее принадлежавшие Кондрату Бирке и Сымону Брую, — суд их приговорил к высылке. Василя Бусыгу, как махрового контрреволюционера, расстреляли. Авгиня не захотела остаться в хозяйстве Василя, она отдала обществу все имущество и заявила о своем желании вступить в коллективное хозяйство. Заявление обсудили и, учитывая ее заслуги перед партизанами, постановили принять.