Страница 14 из 100
Год 1928. Февраль
Французская республика. Париж
…Агент Коминтерна Владимир Иванович Дёготь нервничал.
Человек, которого он ждал, опаздывал. Точнее, если уж придерживаться бытовавших тут норм морали – задерживался. Отчего-то априори предполагалось, что у народного избранника, депутата парламента, столько важных забот, что они его задерживают, а уж удел всех остальных бездельников, вроде него, тратящих свою жизнь неизвестно на что – опаздывать.
«Не торопится господин социалист!» – подумал агент Коминтерна. – «Дьявол! И почему-то никто не хочет учитывать то обстоятельство, что ты находишься тут на нелегальном положении и во вчерашнем „Русском слове“ о тебе напечатана целая статья, хорошо еще, что без портрета. Сволочь, этот Бурцев! Белая шкура!»
Он аккуратно оглянулся. Опасности гость из СССР не чувствовал.
Обычное Парижское кафе, каких в городе тысячи, оно и выбрано-то было именно из-за своей неприметности. Десяток столиков, старые стулья, облезлая стойка, разросшийся фикус, запах кофе и анисовой водки в воздухе. За большими, в половину стены окнами – дождь, расплывчатые силуэты прохожих. Народу тут с его приходом не прибавилось. Хвост, или то, что показалось хвостом, он благополучно стряхнул в универмаге «Самаритен». Правда, прятался тут один подозрительный тип за фикусом, но, скорее всего на счет него он ошибался – тот сидел там до его прихода и его столик густо покрывали пустые рюмки.
Чтоб не привлекать к себе внимания он и сам заказал кофе с круассанами. Теперь кофе остыл, и коминтерновец без удовольствия прикладывался к чуть теплой чашке.
Входной колокольчик тихо звякнул.
Ага! Вот и он! Наконец-то…
Хорошо одетый мужчина с лицом честным и открытым, которые так нравятся старым девами и провинциальным журналистам, остановился в дверях, стряхнул с зонта капли Парижской погоды и обвел взглядом зал. Дёготь поймал взгляд, призывно взмахнул рукой. Солидно, словно океанский лайнер, случайно забредший в речной порт, новый гость пошел к столу. Видно было, что человек привык совсем к другой обстановке.
Коминтерновец привстал и слегка поклонился. Обошлось без паролей. Лидер парламентской фракции социалистов был личностью достаточно известной, чтоб Дёготь узнал его без всяких условных знаков.
– У меня для вас посылка, мсье.
Из бокового кармана посланец Коминтерна достал небольшой, толщиной с указательный палец замшевый мешочек и положил на стол перед собой, прикрыв его краем блюдца. Француз осторожно коснулся мешочка, словно боялся, что тот растает.
– Что там?
– Бриллианты. Пять камней. Четыреста двадцать шесть карат, – ответил агент Коминтерна, продолжая поглядывать по сторонам. Мало ли что. Хоть Бога теперь нет, а бережет он по-прежнему только береженых.
– Откройте…
– Вы считаете это уместным? – на всякий случай спросил Дёготь. Француз промолчал и коминтерновец выдавил на клетчатую скатерть пять блестящих горошин. Грани алмазов вспыхнули, запалив огоньки в глазах француза.
– Почему камни, а не деньги, как обычно?
– С драгоценностями обращаться проще, чем с купюрами. Меньше хлопот с перевозкой.
Положив на стол шляпу, француз подгреб мешочек и камни поближе.
– Я все-таки предпочел бы деньги.
Дёготь вопросительно поднял брови. Француз пояснил.
– У купюр не бывает истории, как у камней. Это ведь из царских сокровищ?
«Так вот ты какой, французский социалист!» – почти с удовольствием подумал Дёготь – «Ты не товарищ. Ты – попутчик!» и отрицательно качнул головой.
– Нет. Это из народных сокровищ. Откуда у царей сокровища? Вы когда-нибудь видели царя с кайлом или с лопатой?
Француз не ответил. Хмыкнул только.
Звякнул входной колокольчик. Дёготь вновь рефлекторно посмотрел на дверь. Долгую секунду он вглядывался, надеясь, что огляделся. Черт! Вот оказывается к чему попы сняться!
– Уходите, – сказал он негромко, – немедленно уходите…
Француз, не переспрашивая, поднялся и пошел к стойке. Вовремя!!! Новый гость остановил свой взгляд на столике у камина. По тому, как тот улыбнулся, чекист понял, что его узнали. Новый посетитель снял шляпу, рукавом плаща смахнув брызги с лица.
– Здравствуйте, товарищ Дёготь! – сказал он по-русски. – Чертовски рад вас видеть в наших палестинах!
В голосе плескалось такое облегчение, что тот, кто понимал по-русски, порадовался за него. Догнал! – звучало там. – Загнал!! Настиг!!!
Притворяться и тянуть время не имело смысла. Тем более, что преследователь вроде бы был один. Пока один.
– Господин Бурцев! Какая радость!
Агент Коминтерна оттолкнулся ногами и вместе со стулом упал навзничь. Падая, он выхватил браунинг и дважды выстрелил.
Он, кажется, задел беляка, но даже обрадоваться этому не успел. Стекло витрины разлетелось, впустив в кафе еще двоих. Они еще не видели противника, и стволы револьверов угрожающе исследовали внутренности кафе. На счастье Дёгтя парижане, только что безучастно потреблявшие кофе и аперитивы, повскакивали с мест и заметались по залу.
Дёготь успел увидеть, как его депутат, перепрыгнув через беляков, выбежал на улицу и сердцу стало полегче. Теперь беспокоиться нужно было только об одном себе.
Стрелять Дёготь не спешил. Выстрелить, значило обозначить себя, а три револьвера против его браунинга все-таки слишком несправедливо. Ухлопают и довольно быстро.
В его планы это не входило. Гораздо больше пользы будет, если он не падет смертью храбрых, а тихонечко отступит.
Только тихонечко не получилось.
Те, у входа, наконец, разобрались, где враг. Над головой коминтерновца звякнуло и с грохотом обрушилось зеркало. Осколки фейерверком разлетелись по стойке, сметая бутылки. Там забулькало, и к ароматам кофе и аниса добавился запах дешевого коньяка. Кто-то рядом горестно взвыл. Под причитания Дёготь перескочил за стойку. Сметая осколки, он упал на толстенького француза, осторожно выглядывающего из-за стойки и тихонько бормочущего «Полиция, полиция…».
Над головой свистели пули, орал господин Бурцев. Не тратя на него время, чекист ужом ввинтился в дверь за портьерой, что вела на кухню. Должен был быть там выход на улицу… Должен!
Он почти добрался до него, когда пуля, словно разыгравшаяся собака, рванула руку. Через мгновение пришла боль, но она только подстегнула беглеца. Опустошая обойму в дверной проём, Дёготь пятился, не обращая внимания на набухающий кровью рукав.
Спиной он вломился в пирамиду ящиков и, опрокинувшись, обрушил их на себя. Боль вылетела из горла звериным рыком. Он уперся во что-то стеклянное и толкнул назад, преграждая путь погоне. От этого усилия мир пришел в движение и рассыпался жалобным звоном и бульканьем. Обгоняя запах разлившегося вина Дёготь добежал до двери. По случаю дневного времени она была закрыта только на засов. За оббитой железом дверью изливалось дождем Парижское небо. Дёготь несколько раз вздохнул и, стараясь держаться спокойно, поднялся по ступеням наверх. Слева, рядом со входом в кафе уже собралась толпа, в которой виднелись блестящие плащи полицейских. Стараясь не тревожить раненую руку Дёготь повернул направо.
Через четверть часа он уже сидел в аптеке мсье Жака и, стискивая зубы, получал первую медицинскую помощь.
Бинт на руку ложился аккуратно и туго. После каждого витка жар из руки уходил, и закрывшему глаза Дёгтю казалось, что, что не бинт ложится на раненую руку, а змея окольцовывает её. Не злая, конечно, не ядовитая, а та, что изображена на эмблеме медиков. Иногда движение месье Жака причиняло боль, но Дёготь терпел, только шипел сквозь зубы.
– Что, обязательно было стрелять? – спросил француз, отвлекая пациента от боли.
– Обязательно…
Мсье Жак нахмурился и покачал головой неодобрительно.
– И все-таки неосторожно…
– У нас так говориться – «Сам погибай, а товарища выручай».
– Вы прямо-таки образец христианской морали.
– Отнюдь.
Француз затянул последний узел и провел по повязке рукой, словно портной, положивший последний стежок.