Страница 27 из 50
Бой этот хорошо отпечатался у меня в памяти, но я не могу смаковать какие-то живописные подробности, зная, чем все закончилось. Есть люди, которые не боятся смерти. Одни – просто потому, что не могут себе представить, что это произойдет и с ними. Другие – потому, что твердо верят, что есть другая жизнь помимо этой. Но нет никого, кто не боялся бы той участи, что была уготована Макклеллану.
Потом говорили: мол, уже после второго раунда Джеральд начал жаловаться на то, что с ним что-то не так. Очень скоро он стал как-то странно высовывать капу изо рта, как будто ему не хватало дыхания, но выглядел в целом неплохо. Более того, он активизировался в седьмом раунде, а в восьмом даже снова послал Бенна в нокдаун, но это было все, чего он достиг.
В девятом раунде, несмотря на неудачное начало, британец уже был полным хозяином положения, а в десятом после его мощного удара справа Макклеллан опустился на колено. Он поднялся и попытался продолжить бой, но после еще одного удара снова опустился на колено и на этот раз дослушал счет до конца. Тогда показалось, что он сам решил не вставать, так как, едва рефери закончил отсчет, он поднялся и отправился в свой угол. Но там он почти сразу потерял сознание. Его отвезли в больницу, потом он впал в кому, а вышел из нее таким, какой он есть сейчас.
Что произошло? Бог его знает. Может быть, один из ударов Бенна попал в какую-то уязвимую точку. Может быть, дело сделал какой-то из его многочисленных и явно преднамеренных прицельных ударов головой. Но мне кажется, дело скорее было в самом Макклеллане. Бывают дни, когда что-то с нами не так. Любой боксер расскажет вам о бое, в котором он по совершенно необъяснимой причине плохо себя чувствовал. И это касается далеко не только бокса. Один мой друг, марафонец-любитель, рассказывал мне, как однажды, пробежав двадцать километров, почувствовал, что если не остановится, то умрет. Стояла сухая и не слишком жаркая летняя погода, идеальная для бега. Через пару дней в гораздо худших условиях он легко пробежал стандартную марафонскую дистанцию и даже установил личный рекорд. По сей день он не может объяснить, что тогда произошло, но по-прежнему уверен: если бы он не остановился, то с ним случилось бы что-нибудь страшное. Наверное, такой день был тогда и у Макклеллана.
В те времена, когда Макклеллан мог говорить, он как-то сказал, что предпочел бы смерть поражению. Но представлял ли он себе такую жизнь, которой живет сейчас, когда не может свести с ней счеты? Уже десять лет он заперт в своем теле, как узник в клетке, – наверное, самый одинокий из всех людей.
Джеральд был бойцом до мозга костей, которому необходима война. Когда он не дрался сам, он смотрел собачьи бои. Даже на пресс-конференцию, посвященную предстоящему матчу, он мог заявиться с двумя питбулями на длинных поводках. Высокий, около 190 см, худой, с очень широкими плечами и с этими злобными псами, он казался тогда каким-то служителем ада. Теперь он сам живет в аду, и никакие охранники ему не нужны: не сбежит.
Говорят, Макклеллан как-то сам пристрелил своего любимого пса за то, что тот проиграл бой. Теперь этот пес торжествует в каком-то собачьем аду: ему повезло больше, чем его убийце. Ему повезло, он умер, а Джеральд слеп, бессилен и беспомощен, но он осознает происходящее вокруг него настолько, что может заплакать от того, что его друга нокаутировали.
Рой Джонс как-то сказал: «Даже у слепого есть свое видение мира». Конечно, есть – и слепой не хочет видеть своего друга битым еще больше, чем зрячий. Многие считают, что Рой Джонс проиграл нокаутом сначала Антонио Тарверу, а затем и Глену Джонсону из-за того, что потерял мотивацию: все вершины взяты, скучно, остались только привычка и понятный страх перед тем, чтобы бросить дело, которым занимался всю жизнь. Я думаю, если бы Рою сказали, что в случае проигрыша его посадят напротив плачущего Джеральда и заставят часами смотреть на эти слезы, он нашел бы в себе мотивацию и выиграл бы оба боя.
Я давно не перечитывал Конан Дойля. Но один кусок (я даже помню, из какого он рассказа, – «Тайна Боскомской долины») врезался в память. Это говорит Шерлок Холмс, только что выслушавший исповедь преступника и отпустивший его с миром: «Да поможет нам Бог! Зачем судьба играет нами, жалкими беспомощными созданиями? Когда мне приходится слышать что-нибудь подобное, я… говорю: „Вот идет Шерлок Холмс, хранимый милосердием Господа Бога“».
Да поможет нам Бог. И да поможет он Джеральду Макклеллану, если он чем-то еще может ему помочь.
Жизнь по-прежнему не отпускает Джеральда Макклеллана, а смерть не принимает.
Русский шансон Фернандо Варгаса
16.10.2002
За эту статью разные сетевые придурки в свое время долго поносили меня как русофоба и негодяя. По-моему, безосновательно. Что я действительно терпеть не могу, так это «русский шансон», на мой взгляд, жанр столь же нелепый, сколь и его название. Вы, например, в состоянии представить себе, чтобы в Великобритании существовал жанр под названием English pesnya (инглиш песнья)? У меня на это испорченности не хватает.
Что касается Фернандо Варгаса, то перед боем с Оскаром Де Ла Хойей, о котором пойдет речь в этой статье, он сознательно позиционировал себя как подонка, много рассказывал о том, каким бандитом он был в школе, и говорил, что у таких, как Де Ла Хойа, он отбирал деньги. Но кто может отобрать деньги у Оскара Де Ла Хойи, одного из самых кассовых боксеров в истории, а ныне одного из самых процветающих промоутеров профессионального бокса? Варгас явно полез не туда. Хорошо еще, что живой остался.
Говорят, когда хорошему человеку плохо, из этого получается блюз. Когда плохо плохому человеку, из этого получается русский шансон. И не потому, что у нас люди плохие. А потому, что только у нас плохие люди так много поют о том, что на самом деле они хорошие, а во всем виноваты семья и школа. Совестливый у нас народ. А еще нигде не найти столько людей, готовых в таком количестве слушать песни воров и убийц об их тяжелом житье-бытье. Потому что народ у нас не только совестливый, но и жалостливый. Но не все народы таковы.
Бедный, бедный Фернандо Варгас. Он сейчас не может даже утешиться соответствующим моменту песенным творчеством. Потому что, хотя мексиканская и американская музыкально-поэтическая культура и создали произведения о несправедливо обиженных неблагодарными людьми бандитах, все-таки нет в них того градуса душевности, который помог бы Варгасу.
В сентябре он проиграл главный бой своей жизни – Оскару Де Ла Хойе. Правда, проигрывал и раньше – Феликсу Тринидаду, но это было совсем другое дело. Тринидад – свой, ему проиграть обидно, но не западло. Де Ла Хойа – дело другое. Он даже хуже, чем чужой. Он свой среди чужих. Он мексиканец с внешностью голливудской звезды, желавший когда-то стать архитектором, но не ставший им, потому что кто-то там, в небесной канцелярии, напутал и залил свинца в кулаки этого несостоявшегося зодчего, а не в колотушки какого-нибудь хулигана, вроде самого Варгаса.
Проиграв ему, Фернандо попал в положение шпанистого подростка, который видит прилично одетого мальчика, выходящего из дверей художественной школы, и говорит своим приятелям: «Смотрите, как я сейчас намылю рожу этому сосунку». А сосунок берет да и мылит рожу ему самому – на глазах его друзей. Неприятно, что и говорить. Самое время спеть песню о подлом фраере и о себе несчастном.
Но на этом беды Варгаса не кончились. В послематчевых анализах у него обнаружили анаболический стероид станозолол. Оказалось, что хулиган, прежде чем пойти бить морду отличнику, еще и подзарядился для храбрости, а ему и это не помогло. Совсем некрасиво. Фернандо, конечно, выступил в стиле «я не я, и моча не моя». Но ему в ответ мягко возразили: твоя, сынок, твоя. И он скис. Не исключено, что с помощью какого-нибудь крючкотворства адвокатам и наемным фармакологам удастся опротестовать результаты тестов, и Варгаса оправдают, но им все равно никто не поверит, и душок от всей этой истории останется еще тот.