Страница 14 из 50
Так или иначе, но Рой боксирует так, как никто другой. Любой тренер пришел бы в ужас, если бы его ученик стал держать руки, особенно переднюю, левую, так низко, как Рой, потому что для него это неизбежно кончилось бы нокаутом если не в первом раунде, так во втором, а Джонсу – все ничего. Люди становились олимпийскими чемпионами и чемпионами мира среди профессионалов, имея несколько наработанных комбинаций, а бывало, что и одну. Вся техника выдающегося, вне всяких сомнений, Джо Фрезера в конечном счете сводилась к тому, чтобы выйти на длинный левый боковой, и этого, в сочетании, разумеется, с фантастически волевым характером, хватило для того, чтобы один раз из трех все-таки победить великого Мохаммеда Али.
А у Роя Джонса нет ни наработанных до полного автоматизма комбинаций, ни даже коронных ударов, потому что таковыми можно считать все его комбинации и удары. Он действует от противника и только по факту. Никаких там рассуждений в стиле «если он дернется, чтобы ударить справа, я уйду в сторону и тоже пробью справа на опережение». Все делается на уровне инстинкта. Руки Джонса – это какие-то ракеты с самонаводящимися боеголовками. Если бы у американцев в Ираке их умное оружие хоть чуть-чуть напоминало руки Роя, они бы давным-давно уничтожили все военные объекты, вместо того чтобы с завидной регулярностью бить по своим. Джонса невозможно застигнуть врасплох, потому что он читает противника, он знает, что тот будет делать, еще до того, как в сознании и подсознании этого бедолаги сложится хоть какой-то план его заведомо обреченных действий.
После долгих рассуждений и размышлений Рой все-таки перешел в профессионалы, начав выступать в среднем весе (до 72,6 кг), и уже к пятому-шестому бою был готов драться за чемпионский титул, но тут с его отцом, ставшим теперь его менеджером, произошла довольно странная метаморфоза. Если двадцать лет назад он не опасался ни за душевное, ни за физическое здоровье младенца, когда бил его колыбель о стену, то теперь стал бояться всего, и в результате первые три года своей карьеры Джонс потратил на бои с мешками. И тогда Рой предпринял самый мужественный шаг в своей жизни: он сделал своего отца просто отцом, а ведение своих дел доверил профессиональным менеджерам.
Затрудняюсь сказать почему, но среди ведущих боксеров очень много выходцев из патриархальных семей. Один из самых неистовых бойцов современного ринга Артуро Гатти как огня боится свою мать. Оскар Де Ла Хойа мог легко пойти на конфликт со своим промоутером Бобом Арумом, но не со своим тираном-отцом, который всегда был и остается им недоволен. Так же относится к своему отцу и экс-чемпион мира Феликс Тринидад. Бунт против отца в таких семьях – это почти подвиг, к которому не стоит подходить с нашими общими мерками.
Говорят, что человек, несколько десятков лет державший в своих руках миллиард других людей, китайский коммунистический диктатор Мао Цзедун, тоже начал свой путь с бунта против отца. Бунт этот заключался в том, что, когда отец в соответствии с местной традицией потребовал от него, чтобы он извинился за какой-то проступок, встав на колени, Мао отвоевал для себя право встать только на ОДНО колено, и это действительно было подвигом для того времени, того места и тех обстоятельств. Рою Джонсу для того, чтобы сказать своему отцу, что тот больше не является его менеджером, потребовалось неменьшее мужество, но он его в себе нашел. Отец не мог простить его за это много лет, но, в конце концов, признал его правоту.
Свой первый чемпионский титул, в среднем весе по версии WBC, Рой завоевал одной рукой – правой. Левая была разбита еще на тренировке, но он так долго шел к своему первому чемпионскому бою, что не мог больше ждать. Его противником был нынешний абсолютный чемпион в этом весе Бернард Хопкинс, по сей день остающийся единственным человеком, который дал почти равный бой Рою Джонсу, правда, его однорукому варианту, что он напрочь отказывается признавать. Джонс выиграл как минимум восемь раундов из двенадцати и стал чемпионом.
В 1998 году, находясь в Нью-Йорке, куда я приехал интервьюировать Леннокса Льюиса, я попал на одну боксерскую тусовку. У двери в большой зал, где собралось самое разношерстное общество, стоял очень высокий худой негр, по виду боксер-полутяж, а судя по устало-озлобленному взгляду – несостоявшийся чемпион. Одет он был во все черное, а на голове у него красовался великолепный убор, напоминавший здоровенную зеленую дыню с козырьком. В качестве приветствия он протянул мне для рукопожатия костистый кулак, весь покрытый мелкими шрамами, как я понимаю, от чужих выбитых зубов. Моей ладони не хватило, чтобы обхватить это внушительное орудие убийства.
Кажется, я непозволительно долго задержал свой взгляд на его бесподобном картузе, размышляя про себя, не лучше ли бы он выглядел, если бы его дынная часть не лежала, а стояла. Почувствовав на себе все темнеющий, как туча перед грозой, взгляд, я по возможности доброжелательно посмотрел ему в глаза. Узнав, что я журналист, обладатель картуза заявил примерно следующее: «Вы, журналисты, пишущие о боксе, ничего в нем не понимаете. Особенно австралийцы». Вывод о моей национальности он сделал, видимо, из того, что буквально за минуту до этого у него на глазах я довольно долго говорил с другим человеком, здоровенным негром в какой-то тюбетейке с бахромой и кисточками, о Косте Цзю. В течение всего разговора эта тюбетейка ездила из стороны в сторону по обритой наголо голове моего собеседника и вообще жила своей интересной жизнью, как будто под ней сидело какое-то живое существо, которое все время двигало ее в разные стороны. Если у меня когда-нибудь дойдут до этого руки, я обязательно напишу очерк о головных уборах, которые носят американцы вообще и представители боксерской тусовки в частности.
Понимая, что это может закончиться плачевно, я с большим трудом еще раз отвел глаза от картуза-дыни, который возымел надо мной поистине магнетическую власть, и уточнил, что не являюсь австралийцем, но, как выяснилось почти сразу, это не отложилось ни в его голове, ни в его картузе. «Ну скажи мне, – продолжил он прерванную моим неуместным географическим замечанием мысль, – кто сейчас лучший боксер: Джонс или Де Ла Хойа?» Я ответил, что, безусловно, Джонс, и тем самым прошел проверку на вшивость. «Все правильно, Осси (Aussie – разговорное австралиец. – Прим. А. Б.), – сказал он, – я его терпеть не могу, но он велик». Лицо его приняло при этом такое гневно-кислое и даже несколько плаксивое выражение, что я мигом прочувствовал всю силу как его восхищения, так и его ненависти, и понял, что лучше поскорее отчалить от этого нервного человека со всеми его неразрешимыми противоречиями, прятавшимися внутри интересного картуза, и отплыть по возможности подальше.
Говорят, что у Роя Джонса не было сильных соперников. По-моему, это не так. Просто самые сильные из них выглядели ничем не лучше самых слабых – перед гением все равны, как дети малые. В первой половине девяностых все дрожали перед бывшим уличным торговцем наркотиками, а затем чемпионом мира по версии IBF последовательно в среднем (72,6 кг) и суперсреднем (76,2 кг) весах Джеймсом Тоуни по кличке Туши Свет. Американские журналисты тщательно старались найти в нем хоть что-нибудь хорошее. Наконец нашли: как-то, будучи в небывало хорошем расположении духа, он чуть-чуть улыбнулся ребенку. Тут же был сделан вывод, что что-то человеческое и человечное Тоуни все-таки не чуждо.
Туши Свет был настоящим злобным бесом, не ставшим убийцей только потому, что нашел иной, тоже вполне достойный, способ зарабатывать деньги. Он уже был достаточно опытным профессионалом, но время от времени все же выходил на улицу продавать дурь и отказался от этого бизнеса только тогда, когда стал зарабатывать на ринге намного больше, чем на улице. По его собственным словам, он отказался от своего промысла лишь потому, что это подвергало риску его основной источник дохода. Вот такой милый прагматичный парень.