Страница 89 из 101
Вскоре наступил великий пост. Грация впервые увидела, как проводят в Севилье страстную неделю: сколько денег там раздают нищим, сколько свечей сгорает в церквах и часовнях! Она была поражена, даже растерялась, ибо раньше не верила очевидцам, думая, что описания их намного превосходят действительность. После долгих поисков мне удалось по приметам и случайным сведениям напасть на след моей матушки, по которому я шел, как охотник за дичью. Жена моя, беседуя со своими новыми приятельницами и расспрашивая об их знакомых, узнала, что матушка живет на одной квартире с некоей красивой молодой девушкой, которую считают ее дочерью, судя по ласковому и почтительному обращению ее со старушкой; но они ошибались: я был у матери единственным сыном.
Потом я узнал, что, когда матушка моя очутилась одна, без средств и в преклонных годах, она взяла на воспитание девочку, чтобы на старости не остаться совсем одинокой. Это оказалось ей на пользу; они жили вдвоем неплохо. Разыскав матушку, я стал уговаривать ее, чтобы она переехала к нам; она не соглашалась; ей жаль было расстаться со своей воспитанницей и не хотелось жить в одном доме с невесткой. На все мои доводы она отвечала, что печка с двумя трубами плохо горит и лучше мыкать горе одной, чем терпеть от недобрых сожителей; ведь всем известно, что невестка редко уживается со свекровью. Лучше моей жене оставаться наедине с мужем, чем принимать к себе в дом его мать. Но сыновняя любовь была сильнее всех отговорок; старушка уступила моим настояниям. Ведь это была моя родная мать! Хотелось побаловать и утешить ее на старости лет. Все это время я рисовал ее себе такой же красивой и цветущей женщиной, какой оставил в Севилье, и теперь едва узнал, так она изменилась.
Я смотрел на нее и думал о том, как беспощадно время. Затем обращал взор на жену и говорил себе: «Пройдет немного лет, и она станет такой же. А если и найдется женщина, которая сумеет уберечься от уродливой старости, то и она не уйдет от смерти». То же думал я и о себе; но подобные мысли редко приходили мне на ум; они были у меня вроде кружки, из которой пьет путник в трактире: напившись, он ее бросает и едет дальше. Благие размышления редко посещали меня, то были гости мимолетные, которым я никогда не предлагал кресел, чтобы они могли расположиться с удобством и посидеть у меня подольше: вся мебель в моем трактире была занята другими постояльцами — мирскими соблазнами и жаждой плотских наслаждений.
Итак, свекровь и невестка поселились под одной крышей. Вы уже знакомы с моей матушкой — если не в лицо, то по ее добрым делам; самой умной женщине в мире пришлось бы признать ее превосходство; она прошла отличную жизненную школу и за долгие годы накопила большой опыт.
Она давала моей жене мудрые советы, увещевая не принимать у себя городских щеголей, которые не только наносят ущерб доброму имени, но и вообще, как она выражалась, подобны дождю в Иванов день: губят у людей добро, а сами добра не приносят; пообедав у себя дома и не зная, как убить время, они являются к вам в гости, требуют, чтобы их занимали разговором, сидят до поздней ночи, — три дурня посеребренные, а четвертый и вовсе медяк! — и все это на том лишь основании, что живут по соседству.
О пажах из богатых домов и о студентах она отзывалась не более лестно: эти, словно воронье, издалека чуют добычу, слетаются на падаль, и вся их забота — клевать. А уж о женатых мужчинах не следовало и помышлять: матушка настоятельно советовала запирать от них двери. Нет врага беспощадней, чем ревнивая жена: законная супруга, обуреваемая ревностью, способна на все; вы еще легко отделаетесь, если она только потащит вас в суд, а стоит ей там разок всхлипнуть да два раза всплакнуть — и вот уже весь город забурлил, и доброе имя погибло.
Так матушка учила уму-разуму мою жену, руководила всеми ее поступками, управляла ею умно и ловко, ибо познала законы жизни еще в утробе своей матери. Она всюду сопровождала невестку, ни разу не отпустила ее одну ни на молебствие, ни на празднество или гулянье. Нередко они возвращались домой в сопровождении двуногих мопсиков и пуделей из числа тех, кого матушка считала подходящими: прожив в городе столько лет, она насквозь видела местных шалопаев и знала всю их подноготную.
Франтов же и хлыщей она не пускала в дом ни под каким видом. Ведь они воображают, что ради их буклей, крахмальных воротников, румяных щек и прочих прелестей все обязаны угождать им и оказывать почет. Но особенно ревностно оберегала она мою жену от разбойников с площади святого Франциска;[166] этих она боялась пуще огня. Все они поголовно, начиная от секретаря суда и кончая смотрителем судейского архива, считают, что им все дозволено и полагается по закону. Тем не менее ускользнуть от них не удалось; добром или силой, посулами или угрозами, путем или не путем (последнее, разумеется, в виде исключения), а уж своего они добьются и будут над вами тиранствовать не хуже Тотилы или Дионисия[167], словно и у самого господа бога нет на них управы.
Между тем флотилия с продовольствием запаздывала, в городе начался голод, и мы положили зубы на полку, распродавая, проедая и отдавая в залог свое добро. Пришлось нам очень худо, и не только от голода; соседи не давали нам прохода и на каждом шагу срамили то меня, то мою жену. Всякий проходимец считал себя вправе попрекать нас то сеньором Иксом, то доном Имяреком; жена моя постоянно дрожала от страха и к тому же тяготилась надзором свекрови: со мной она привыкла к полной свободе, а теперь очутилась под строгим присмотром и не могла шагу ступить по своей воле. Стоило одной сказать слово, как другая выкрикивала десять. Из пустяка получался целый скандал. Не желая становиться ни на чью сторону, я хватался за плащ и выбегал на улицу, едва замечал, что дельфины всплывают на поверхность. Лучше было уйти из дому, чем смотреть, как они вцепятся друг другу в чепцы.
Жена моя была поражена в самое сердце тем, что я за нее не заступаюсь: помогай бог нашим, а кто прав, кто виноват — неважно! Она считала, что я обязан выступить против матушки, я же не мог на это пойти. И вот жена меня возненавидела; я стал ей так противен, что при первом же удобном случае она променяла меня на капитана неаполитанской галеры, стоявшей в нашем порту, прихватила все деньги, золото и серебро и отчалила к италийским берегам. С тех пор я ничего о ней не знаю.
Слыхал я от кого-то, что только дурак станет искать сбежавшую жену: врагу — скатертью дорога. И это верно: лучше странствовать одному, чем с худым спутником. Правда, сам я потворствовал ее разврату и тем кормился, но уж и мне надоело терпеть, что всякий встречный и поперечный плюет мне в глаза. Вот что значит дурная привычка! Я с малолетства подличал и проглатывал оскорбления, таким был в детстве и юности, а потому и в зрелости с этим мирился.
Жена меня покинула. Спасибо и на том. Больше не надо допускать в своем доме разврат и творить каждодневный грех. Я ее не выгонял: она сама ушла, а ехать вдогонку я не мог — в Италии для меня было слишком опасно.
Зажили мы с матушкой вдвоем. Продали все, что у нас оставалось, однако дней впереди было куда больше, чем ценностей, и вскоре наш запас совсем истощился.
Так и получилось, что Иванов день совпал у меня с днем тела господня[168]. Продавать было нечего, покупать не на что. Я весь обносился, нового платья не имел и купить не мог; пришлось обратиться к старинному моему мастерству.
По ночам я стал выходить на перекрестки и возвращался домой с двумя или тремя плащами на плечах, добытыми без лишнего шума и по возможности без риска. Под утро они с нашей помощью превращались в полукамзолы, и мы отдавали их продать на базаре или сбывали с рук каким-нибудь другим способом.
Ремесло сие было матушке не по душе; она никогда подобными делами не занималась и боялась опозорить себя на старости лет. Уж лучше было вернуться к девушке, с которой она жила прежде; та приняла ее с великой радостью, словно с нею вновь обрела покой и безопасность.
166
…с площади святого Франциска… — площадь, на которой стояло здание королевского апелляционного суда.
167
…не хуже Тотилы или Дионисия… — О Тотиле и Дионисии см. комментарии 63 и 67 ко второй части.
168
…Иванов день совпал у меня с днем тела господня. — Ироническое выражение, связанное с тем, что праздник тела господня, один из наиболее торжественных католических праздников, отмечается в первый четверг после троицына дня, то есть относится к подвижным и может совпадать с веселым народным праздником Иванова дня (24 июня).