Пришедшие издалека

На минуты Скотт перенесся в прошлое... Никогда не забывал он Маркема, его доверия, чуткости, добрых советов. А памятный апрельский день 1900 года, ставший переломным в жизни скромного морского офицера!.. Сэр Клементс, президент Географического общества, говорит об отважных исследователях, призванных проникнуть в тайны Антарктиды: «И на путях к открытиям падет не один герой, бесстрашный боец науки...» Вещие слова!.. Но ваш Кон не зарывался, сэр Клементс, постоянно твердил себе и товарищам: «Мужество и осторожность!» Злая судьба подсекла...

Заканчивая письмо жене, капитан поручает: «Скажи сэру Маркему, что я его часто вспоминал и ни разу не пожалел, что командовать «Дискавери» он назначил меня».

Родным Скотт пишет, что счастье не улыбнулось участникам полярного путешествия, но снаряжение было правильным до самых мелочей. Он не будет страдать физически, покинет этот мир свободным от лямки и полным сил. Со всеми невзгодами они справились бы, не задержи их ужасный шторм...

Какое мучение — прощальные весточки!.. Держись, капитан, держись!.. «Когда это письмо дойдет до Вас, мы оба с Биллом уже давно окончим свое существование,— с преисполненным жалости сердцем пишет он миссис Уилсон.— Я бы хотел, чтобы Вы узнали, каким он был чудесным человеком до конца — неизменно бодрым и готовым принести себя в жертву ради других. Ни разу у него не вырвалось ни одного упрека за то, что я втянул его в эту скверную историю. Он не страдает, к счастью, и терпит только небольшие неудобства. В глазах его сияет синева утешительной надежды... Ничего не могу прибавить Вам в утешение, кроме того, что он умер так, как жил,— храбрым, истинным мужчиной и самым стойким из друзей...»

Полуживой, но с кристальным, ничем не затемненным сознанием, Роберт Скотт даже не знает, какой душевной красотой, каким величием перед лицом близкой смерти дышат его строки.

«Дорогая миссис Боуэрс! Это письмо Вы получите после того, как на Вас обрушится один из самых тяжелых ударов за всю жизнь... Мы очень близки к концу нашего путешествия, и я оканчиваю его в обществе двух доблестных и благородных джентельменов. Один из них — Ваш сын. Он стал одним из самых близких и верных моих друзей, и я ценю его удивительно прямую натуру, его ловкость и энергию. По мере того как росли затруднения, его неустрашимый дух сверкал все ярче, и он оставался бодрым, полным надежды и непоколебимым до конца. Пути провидения неисповедимы, но должны же быть какие-то причины, чтобы была отнята такая молодая, сильная и многообещающая жизнь... До конца он говорил о Вас и своих сестрах. Понимаешь, какой, должно быть, счастливой была его семья, и, возможно, хорошо, когда позади видишь только одну счастливую пору. Он остается несебялюбивым, самоотверженным и изумительно полным надежд».

Добрым друзьям, флотским начальникам... «Дорогой мой Бари! Мы помираем в очень безотрадном месте. Пишу Вам прощальное письмо в надежде, что оно будет найдено и отослано... Мы выполнили свое задание, достигнув полюса, и сделали все, вплоть до самопожертвования, чтобы спасти больных товарищей... Родина должна помочь тем, кого мы оставляем оплакивать нас. Я оставляю свою бедную девочку и вашего крестника, Уилсон оставляет вдову, а Эдгар Эванс тоже вдову в очень бедственном положении... Я совершенно не боюсь конца, но грустно утратить многие скромные радости, которые я планировал на будущее во время долгих переходов. Я не оказался великим исследователем, но мы проделали величайший поход, когда-либо совершенный, и подошли очень близко к крупному успеху... Мы в отчаянном состоянии... Но Вам было бы отрадно в нашей палатке слушать наши песни и веселую беседу о том, что станем мы делать, когда дойдем до дома на мысе Хижины...»

Пурга не прекращалась, и Скотт на пятый день дополнил письмо к Бари: «Мы намеревались покончить с собой, когда положение станет таким, как сейчас, но решили умереть естественной смертью на посту. Умирая, прошу Вас, дорогой мой друг, быть добрым к моей жене и ребенку. Окажите мальчику помощь в жизни, если государство не захочет этого сделать».

Уверенности, что родная страна обеспечит их близких, у Роберта Скотта не было, это волновало и угнетало его.

«Дорогой мой сэр Джордж! — пишет он вице-адмиралу Эджертону.— Надеюсь, что письма дойдут когда-нибудь по назначению. Побочные причины того, что нам не удалось вернуться, объясняются болезнью различных участников похода, но истинной причиной, задержавшей нас, является ужасная погода и неожиданный холод к концу путешествия. Этот переход был в три раза ужаснее, чем все, пережитое нами на плоскогорье... Пожалуйста, позаботьтесь, чтобы мою вдову обеспечили, поскольку это будет зависеть от морского ведомства».

Вице-адмиралу Фрэнсису Бриджмэну: «Я не был слишком стар для этой работы. Первыми сдали более молодые... Мы могли бы справиться, если бы бросили заболевших. Прощайте. Простите за почерк, сейчас —40° и так было почти целый месяц».

Нельзя оставить без последнего привета Кинсея, верного друга, дважды снаряжавшего «Терра Нова» в Новой Зеландии... «Мысли мои о жене и сыне. Сделаете ли Вы для них, что сможете, если страна не сделает? Мне хочется, чтобы у мальчика была удача в жизни, но Вам достаточно хорошо известны мои обстоятельства. Если бы я знал, что жена и мальчик обеспечены, то не очень бы сожалел, оставляя мир этот; чувствую, что стране не приходится нас стыдиться — наше путешествие было величайшим из всех известных, и ничто, кроме совершенно исключительного невезения, не подвергло бы нас неудаче...»

С величественной простотой рассказывает Роберт Скотт в послании к английскому народу о невзгодах, успехах, борьбе. Пищевые рационы, одежда, путевые склады — все решительно было продумано в совершенстве. Они вернулись бы в прекрасном состоянии и даже с излишками продовольствия, если бы не вышел из строя, к их изумлению, Эдгар Эванс, сильнейший человек в группе. Он умер от сотрясения мозга, оставив отряд в расстройстве, а осень неожиданно быстро надвигалась. На обратном пути не было ни единого дня хорошей погоды. По леднику Росса они шли при восточном ветре в тридцатиградусный мороз, ночами температура падала до 47; вряд ли кто-нибудь переживал столь жестокую погоду непрестанно. И все же они устояли бы против этой напасти, если бы не болезнь второго товарища — Лоуренса Отса, нехватка керосина на складах и, наконец, не буря, налетевшая на них вблизи Лагеря спасения. Он не жалеет об этом путешествии...

Писать тяжко, но надо же закончить послание... «Мы знали, что идем на риск. Обстоятельства повернулись против нас... Если мы пожелали отдать свои жизни за это дело, ради чести своей родины, то я взываю к своим соотечественникам с просьбой позаботиться о наших близких. Если бы мы остались в живых, то какую бы я поведал повесть о твердости, выносливости и отваге своих товарищей! Мои неровные строки и наши мертвые тела должны поведать эту повесть, но конечно, конечно же, наша иеликая и богатая страна позаботится, чтобы наши близкие были как следует обеспечены...»

Окоченевшими руками капитан достает тетради — летопись экспедиции. Шестнадцать месяцев изо дня в день рассказывал он на этих страницах о больших и скромных делах, драматических и трогательных событиях, делился сокровенным... «Перешлите этот дневник моей жене»,— пишет Роберт Скотт. Жене? Увы... Он зачеркивает последние два слова и сверху дописывает: «Моей вдове».

Долго не открывал он дневника! Вот прошлая запись от 22—23 марта: «Метель не унимается. Уилсон и Боуэрс не могли идти. Завтра остается последняя возможность... Должно быть, конец близок... Пойдем с вещами или без них до склада и умрем в дороге...» Тогда еще поблескивал светлячок надежды. Кажется, прошло не шесть дней, а многие недели... Ветер не унимается, подсвистывает: «Не выскочить вам! Не выс-кочить!..»

Умирающий записывает — в последний раз:

«Четверг, 29 марта. Каждый день мы были готовы идти — до склада всего 11 миль,— но нет возможности выйти из палатки, так несет и крутит снег. Не думаю, чтобы мы могли еще на что-либо надеяться. Выдержим до конца. Мы, понятно, все слабеем, и конец не может быть далек. Жаль, но не думаю, чтобы я был в состоянии еще писать».