Новые встречи

Все вертелось вокруг вопроса, будет ли Борис снова руководить бригадой или нет. Пытались также уточнить взаимоотношения его теперешней жены Гиты с Яной. По мнению Бориса, женщины не должны были работать в одном цеху. Что же касается его самого, то он ни за какие блага не согласится быть в подчинении у Яны.

Из этого стало ясно, что Борис еще не знает об изменениях в жизни Яны. И его злобствования теперь казались особенно бессмысленными.

Ружа и Колю, как бы по уговору, решили не сообщать ему о последних событиях. Пусть лучше от других узнает, что его бывшая жена вышла замуж за Манчева, а ее место на «Балканской звезде» заняла Савка Рашенова. Борис, вероятно, забыл ее, как многих других, — о тех, которые в его время были людьми «мелкими», незаметными, он и не собирался помнить… Так зачем его беспокоить, заставляя напрягать память?

Ружа принесла кофе, и разговор пошел более спокойно. Борис очень любил кофе и для полного удовольствия попросил разрешения закурить. Кофе и сигареты были его слабостью. Получив согласие гостеприимных хозяев, он достал из кармана куртки портсигар-камертон.

— В Европе жить не могут без кофе, — объявил он, отпив из своей чашки и затянувшись табачным дымом. — Когда я был в Венгрии, мне всегда подавали кофе… Вообще Венгрия насквозь пропахла кофе.

— У них кофе несколько другой, — заметил Колю, — но и наш неплох.

— Ну, нет, — возразил Борис, — наш кофе ни в какое сравнение с тем идти не может.

Он начал доказывать превосходство венгерского кофе, подробно описывая способ его приготовления. Хозяева тут же отступили — за границей они не бывали.

Борис неудержимо понесся на волнах блаженного самодовольства. Он полулежал в кресле, закинув ногу на ногу, будто расположился тут надолго. Над его головой клубились облака дыма. Снисходительно поглядывая на хозяев, скромно сидевших напротив, Борис время от времени кивал головой, давая понять, что слушает, как ни досадны ему подчас их замечания. В этом собеседовании, по его мнению, в гораздо большей степени нуждались хозяева, нежели гость, и потому он впадал в назидательный тон. А так как высокомерие и властолюбие не обходятся без дерзости, он позволял себе давать им советы, поругивая за житейскую неопытность.

Время шло, а гость и не думал уходить. Колю уложил сына спать в соседней комнате, вернулся, а Борис все еще сидел, по-барски развалясь в кресле, наставлял Ружу, в каких крепких шорах она должна держать фабричный персонал, чтобы пользоваться авторитетом. Ружа устало поддакивала, готовая выслушать все его поучения, лишь бы не вступать с ним в спор.

Но споры были еще впереди, и причиной тому послужила неосмотрительность Колю. Казалось бы, без всякой связи он завел разговор о больших переменах, происшедших в стране после XX съезда КПСС и Апрельского пленума КПБ. Борис будто только того и ждал. Поудобней усевшись в кресле, он принялся излагать свою точку зрения. Из его пространных рассуждений следовало, что ни о каких переменах не может быть и речи до тех пор, пока он, Борис Желев, не будет реабилитирован и восстановлен о правах, которых его лишили.

Колю строил доказательства теоретически. Чтоб не ударить лицом в грязь, Борис тоже стал подкреплять свои доводы цитатами из газет. Это вывело Ружу из терпения.

— Борка, — начала она сдержанно, пытаясь придать разговору дружеский характер, — я хочу быть с тобой откровенной. И ты не обижайся, пожалуйста.

— Ну ладно, говори, — отозвался Борис с моткой удивления в голосе, впиваясь в нее настороженным взглядом.

— Очень тебя прошу, постарайся правильно понять то, что я тебе скажу.

— Говори, послушаем, — повторил Борис.

— Прежде всего, — строго сказала Ружа, — не ставь, ради бога, себя в центре вселенной.

— Дальше!

— Во-вторых, перестань видеть на каждом шагу одних только врагов и подкопы. Никто из нас не считает своей задачей преследовать и губить тебя. Ты знаешь, кто мы такие и с чего начали. Напомнить тебе?

— Прошу.

— Как тебе не совестно считать своим врагом дедушку Екима, самого близкого тебе человека, можно сказать, отца родного, который во всем себя урезывал, лишь бы тебе было хорошо… Можешь ли ты считать своим врагом Чолакова, человека, который сделал все, рискуя своей партийной честью, чтобы прославить тебя! В-третьих, как можешь ты видеть врага во мне, забыв, что я горой стояла за тебя и за Гиту даже тогда, когда все от вас отвернулись… Да и сейчас ломаю голову над тем, как вас скорее выручить, чтоб вы зажили мирно и хорошо. Смеешь ли ты подозревать врагов в Савке, Райне, Иванке и других членах нашей бригады, включая и Яну, которая пострадала из-за твоей вздорности?

— Прошу, прошу.

— Незачем меня просить, Борка, я говорю с тобой как коммунистка и не собираюсь делать тебе комплименты. В конце концов, я отвечу за свои слова, если ошибаюсь. А если права, ты должен призадуматься и сделать серьезные выводы.

— Говори, говори.

Обхватив руками колено, он всем корпусом подался вперед, показывая, что готов слушать ее, даже когда она несправедлива к нему, и продолжал снисходительно кивать головой, устало закрывая глаза.

— Я все сказала, — несколько обиженно отозвалась Ружа. — Довольно слов, пора браться за дело. Как это ни трудно было, мы единодушно решили, что ты должен вернуться к нам.

— Почему трудно?

— Потому что тебя не ждет свободное место, которое ты мог бы занять, когда пожелаешь. У нас, как и всюду, штат укомплектован. Твое счастье, что путем некоторых перемещений удалось освободить два места… Так что никто против тебя не возражал. Мы даже рады, что ты снова включишься в наш коллектив. Все рады.

— Совершенно верно, — подтвердил Колю. — Вопрос о твоем возвращении стал достоянием общественности всего города.

— Вот как? — Борис вспыхнул от удовольствия, услышав об «общественности всего города».

— Сейчас перед нами стоят необычайно важные задачи, — продолжала Ружа. — Двадцатый съезд и Апрельский пленум произвели настоящую революцию в методах работы и в образе нашей жизни. Это не пустые слова. Слушай, что я тебе скажу, и верь мне. Возьмем нашу фабрику или, например, «Победу Сентября». Как мы поступали прежде? В большинстве случаев давали красивые обещания, а о результатах мало заботились. Почему? Потому, что нас интересовала показная сторона дела. Мы, если можно так выразиться, подходили ко всему формально и выше всего ставили красивые резолюции, громкие обещания, трескучие речи. Облекали все, так сказать, в парадную мантию и успокаивались. Не могу забыть, как мы вызвали однажды на соревнование в честь Первого мая все текстильные предприятия страны, не утруждая себя оценкой наших собственных возможностей. Так просто, для формы, чтоб о нас написали в газетах, чтоб поднять энтузиазм других… Чей энтузиазм и кому он нужен, такой энтузиазм? Нам было на это наплевать. Так, ради формы…

— Пока что я с тобой согласен, — прервал ее Борис. — Послушаем, что дальше скажешь!

— Ты заранее согласен со всем, что не касается лично тебя, я знаю. Но с тем, что я сейчас скажу, ты наверняка не согласишься.

— Увидим.

— Двадцатый съезд поставил на всем этом точку. Теперь положение изменилось… Поясню. Пришел Борис Желев строить социализм. Прекрасно! Что может быть лучше! Никто ему мешать не станет! Но как он пришел? В своем старом, обветшалом одеянии. Я часто об этом думаю… Был такой период в истории, когда люди одевались в камзолы, носили белые парики, напудренные и завитые, узкие панталоны, белые чулки и чуть ли не дамские туфли на высоких каблуках… Людовик Четырнадцатый, если помнишь… Король Солнце… Вот что мне приходит на ум, когда я смотрю на тебя сейчас, три года спустя после того, как мы расстались… Прости за сравнение! Но, дорогой Борис, мы с тобой знакомы давно, немало испытали за это время, и не к лицу нам делать глупости! Перед кем ты решил фасонить? Кому собрался пускать пыль в глаза? Извини, дорогой, но и мы кое-чему научились. Мы уже не те, какими были когда-то, — и Яна не та, и Савка, и Райна…