Новые встречи

В чемодане нечего было перебирать, все гам оказалось в порядке. Яна закрыла его и загляделась в зеркало. Зажгла даже большую лампу, чтоб лучше видеть. И с удовольствием отметила, что совсем недурна собой. Скорее, пожалуй, красива. Особенно хороши большие карие глаза, пролившие столько слез! Темные ресницы и тени под глазами только подчеркивают их глубину. И все в ней просто, естественно, безыскусно, как и ее добрые мысли. Она чуть отступила от зеркала, чтобы видеть себя целиком; лицо залило румянцем. Вспомнила почему-то Манчева и очень рассердилась на Ружу — так глупо она все подстроила. «Для обмена опытом», а на самом деле… Но что на самом деле? Может быть, Ружа правильно поступила? Может, она, Яна, и впрямь дикарка?.. Все же Манчев слишком высок! Она ему едва по плечо, как-то нескладно получается… А что нескладно?.. Она то отходила, то приближалась к зеркалу, мысли ее витали где-то там, в цехах и коридорах «Победы Сентября»… Если ей удастся устроить Валю в детский сад и подыскать квартиру подальше от улицы Героев Труда, то все уладится, исчезнет из памяти, будто ничего и не бывало, и сразу станет легко… А еще лучше было бы не встречаться ни с кем из знакомых, покинуть эти места, куда может вернуться Борис. Перебраться, например, на «Победу Сентября», спокойно жить в лесу. Общежитие там есть, наверно, есть и детский сад. Так все разрешится. Валя будет играть с детишками рабочих в саду, возле речки; там и футбольная площадка, и качели, и все, что хочешь… А самое главное — Валентина будет в образцовом детском саду! Все надо сделать для того, чтобы ребенок был здоров и правильно воспитывался. И сделать до приезда Бориса. Довольно колебаний и страхов.

Яна погасила лампу, и в комнате снова воцарился полумрак. Слабый свет ночника освещал только постель. Яна вступила в светлый круг и склонилась над ребенком. Картина обычная — одеяльце сброшено, подушка в ногах, Валентина, разметавшись, спит. Волосы ее, черные и блестящие, кудряшками покрывают плечики. Щечки пунцовые, словно нарисованные. И это маленькое, трехлетнее существо, раскинувшее ручки поверх простынки, было самостоятельным и независимым человеком, который крепко держит в своих руках и деда, и бабку — всех.

Яна водворила подушку на место, укутала спящую одеяльцем. Девочка не проснулась. Потом Яна спрятала ей ручки под одеяло — она только почмокала губками и сейчас же, вытащив ручки, раскинула их по-прежнему. Так ей было удобно. Яна опять спрятала ручки, но девочка снова высвободила их. Яна отступилась. Маленькое личико с тонко очерченным ртом, длинные ресницы, мягко прикрывающие большие глаза, черные волосы… Все уже говорило о самобытном характере, не склонном покоряться.

Яна молча любовалась своей хорошенькой дочкой. «Мамина красавица! — подумала она. — Кого-то ты осчастливишь?» И улыбнулась, словно комплимент относился к ней самой. Потом наклонилась и поцеловала девочку в розовые щечки. Но тут же отпрянула, сердце заколотилось так сильно, точно за ней кто гнался. Представилось ей, что не ребенка она поцеловала, а Бориса. Валентина была похожа на него. Вдруг по какой-то нелепой ассоциации девочка показалась ей похожей на Гиту, и это привело Яну в ужас. Она попятилась, но чем дальше отступала от красивого личика, тем яснее и отчетливее оно напоминало ей ту, красотку, отбившую у нее мужа. Словно видоизменяясь, детские черты приобретали другую форму, другой знакомый облик. Яна смотрела широко открытыми глазами и не могла прийти в себя. «Что со мной делается, боже ты мой! — думала она, не в силах избавиться от назойливого виденья. — Господи боже, с ума я сошла, что ли? — твердила Яна, не отрывая взгляда от преображенного детского лица. — Как это можно?» Она ухватилась за спинку кровати и, медленно соскользнув на пол, приникла к холодному железу. Дрожь пробежала по всему телу. На лбу выступил пот. Как долго пробыла она в таком состоянии, она не помнила, но когда очнулась и поглядела на постель, галлюцинация уже исчезла. Поднявшись, Яна укрыла непокорную одеяльцем, заботливо подоткнув его со всех сторон. Потом расчесала волосы, погасила лампочку и легла. И только теперь почувствовала, как сильно устала. Чтобы скорей заснуть, она прикрыла глаза рукой, стараясь забыть обо всем, что пережила за этот ужасный день.

Разбудила ее воркотня рано поднявшихся стариков. Они шептались в кухоньке, препираясь между собой. Девочка была уже там и, как всегда, выводила их из терпенья. Яна прислушивалась время от времени, зная во всех подробностях, что там происходит. Вот сейчас, должно быть, Валя оттолкнула мисочку с молоком, заявив, что молоко горячее. Дед Еким водит ложечкой около ее рта и старательно дует, чтобы остудить молоко, но оно, по всей вероятности, все еще очень горячо и вряд ли скоро остынет. Дабы умилостивить капризницу, старик принимается рассказывать ей разные небылицы. Уверяет, например, что как только Валя возьмет в рот молоко, оно сразу же выльется у нее из ушка и это будет так забавно. Валя слушает, хотя еще и хмурится и не смотрит на ложку. Валя предпочитает, чтоб дедушка налил молоко ей в ухо, а она посмотрит, как оно выльется изо рта. Дед, продолжая уговаривать, подносит ложку к полуоткрытым губкам, и тут Валя неожиданно вышибает ее у него из рук. Ложка со звоном падает где-то под дверью. Дед сослепу долго ищет ее. Валя хохочет. Ей очень смешно, что у деда на усах повисла капелька молока. Она просит еще раз зачерпнуть ложкой молоко, но теперь дед настороже…

Уговоры не помогают. Вмешивается бабка Деша, и опять слышится голос деда Екима. Валя наконец разражается громким плачем. Между стариками вспыхивает ссора. Дед Еким ругается, бабка шлет проклятья. Можно подумать, что произошло нечто непоправимое…

— Положи ей в молоко какао, какао положи, говорят тебе, — кричит старик, раздражаясь все сильнее, — сколько нужно тебе твердить, что какао во сто раз полезнее твоего дурацкого чабреца!.. Какао положи, слышишь?

Валя притихла. Наверно, занялась разглядыванием ребенка, изображенного на коробке с какао. Но матери известно, что и какао не поможет.

Яна вслушивается, приподнявшись на локте. Новые просьбы и увещевания. «Ничего путного не выйдет из моей дочки!» — вздохнула она, сбрасывая с себя одеяло. Было уже совсем светло, солнце рвалось в комнату, спущенные белые шторы его не пускали. Но сияние летнего дня чувствовалось и сквозь преграду.

Яна быстро оделась и вышла в кухню. Как она и предполагала, Валентина оккупировала весь стол. Старики суетились около нее, не зная, как угодить. Молоко было разлито на клеенке. Бабка Деша вытирала его своим фартуком, сердито поглядывая на деда. Выходило, что тот был кругом виноват. Валя считала, что лужицу вытирать не следует. Из нее потечет речка через весь стол. В этот момент в кухне появилась Яна. Старики притихли, кричала только Валя — ей не позволяли водить пальцем по луже. Яна подошла молча, взяла дочку за ушко и поставила к стенке. Девочка раскричалась сильнее. Яна дернула ее за ухо. Потом ударила по руке, которой Валя отмахивалась.

— Ах ты поросенок, настоящим поросенком стала, — ворчала Яна, с трудом сдерживаясь, — стой смирно, а то как следует надеру уши!

Старики пробовали прийти на помощь, но Яна была неумолима.

— Будешь слушаться? — спрашивала она. — Нет? Ступай в чулан! Ступай в чулан! Иди и не оглядывайся. В чулан! — Зажатое ушко горело, девочка поплелась в чулан рядом с кухонькой. Там было темно, водились мыши! И Валя горько заплакала:

— В чулане мыши! Там темно! Ничего не видно!.. — Но мать была беспощадна.

Закрыв девочку в чулане, Яна вернулась в кухню и заявила обескураженным старикам:

— Завтра же отведу ее в детский сад, поняли? Совсем избаловалась!

Дед Еким и бабка Деша виновато помалкивали.

— А на днях и я уйду отсюда.

Дед Еким вздрогнул и шатнул к ней.

— Не могу я больше, — продолжала Яна, — не могу.

— Чего не можешь? — хмуро спросил старик.

— Ты знаешь!

— Ничего не знаю.

— Не могу больше тут оставаться. Ни для меня не будет добра от этого, ни для ребенка, ни для вас самих. Особенно когда вернется Борис.