Гибель дракона

— Приготовились. Даю ток!

Лиза почувствовала тупой удар в икру левой ноги, а уж потом до нее донесся грохот взрыва. Она вздрогнула, дернулась. Веревки, перебитые осколками, оборвались. Лиза упала на спину...

— Я говорил, господа, — недовольно произнес Исии, — нужно приковывать цепями. Открытая рана, если она произведена скользящим осколком, может стерилизоваться. Видите, подопытный был ранен в тыльную часть ноги. И упал на спину. Кровь получает возможность свободного тока.

— Я рассчитывал именно на это, господин генерал, — отозвался Кавасима. — Предусмотреть всего невозможно. В боевых условиях мы, конечно, встретимся и с подобным случаем. Но я уверен, — заговорил он с гордостью, — культивированный мной штамм газовой гангрены не боится тока крови. Возбудитель задерживается в омертвевших от удара тканях.

— Прекрасно, — Исии прекратил наблюдение. — Заметьте время, поручик, — обратился он к молодому врачу.

— Одиннадцать двадцать, господин профессор, — откликнулся тот, — конец опыта в одиннадцать пятьдесят.

— Отлично. Подведем некоторые итоги.

Лиза очнулась, когда с нее сняли железный колпак и в лицо пахнул морозный ветер. Открыв глаза, увидела лица японцев. Кто-то перевязал ей ногу. Боли она уже не чувствовала, осталась слабость. Ее отнесли к подошедшей машине. Там лежали четверо, Лиза не знала их. Рядом бросили человека без имени. Он тяжело дышал. Лиза не заметила на нем ни бинтов, ни крови, осколки не задели его. Он приподнялся, слегка дернул цепь, сковывавшую ему руки, и Лиза увидела, как распалась цепь. Это показалось сном. Лиза закрыла глаза. Но снова взглянув на него, убедилась окончательно: руки его свободны. Медленно подтянув под себя единственную ногу, человек без имени замер.

Начиналась поземка. Летели в лицо колючие крупинки снега, больно секли кожу, отвыкшую от свежего воздуха. Холодный ветер пронизывал тонкое платье Лизы, она замерзала. Принесли Цзюн Мин-ци с перебинтованными руками. Он застонал и потерял сознание. Один из солдат задержался около него, вытирая окровавленные руки. Отходя, он ударил китайца сапогом в бок и засмеялся, когда тот надрывно закашлялся. Заметив раскованного, солдат направился к нему, на ходу отстегивая плеть. Но раньше чем он успел поднять руку, человек без имени прыгнул к нему на грудь, крепко обхватил плечи солдата высохшими руками. Оба они упали на землю и покатились, рыча, как звери. К ним бежали солдаты и что-то кричали.

Напряженно вглядываясь в сплетенные тела, Лиза увидела, как человек без имени впился зубами в горло солдата. Раздался дикий, полный смертельного ужаса вопль, перешедший в затихающий хрип. Ноги японца судорожно дернулись. Он колотил рукояткой плети по открытой голове человека без имени, но тот словно окоченел, ничего не чувствуя и не слыша. Подбежавшие солдаты оттащили его и долго били тяжелыми сапогами по лицу, по груди, по животу. Над мертвым солдатом склонился офицер, пытаясь влить ему в полуоткрытый рот, застывший в крике, вино из блестящей фляги.

Руки в зеленых перчатках с крючковатыми хищными пальцами и перекошенное ненавистью лицо офицера — вот последнее, что запомнила Лиза.

Околоточный надзиратель приходил во всякое время дня и ночи. Топая сапогами, широко раскрывая дверь, он вваливался в избушку и, подсев к столу, начинал утомительно долго, повторяя одни и те же вопросы, выведывать у Федора Григорьевича, кто приходил к нему, зачем, что говорил. Допрос непременно кончался угрозой: «Не скажешь, где Мишка Зотов — не видать тебе жизни!» Федор Григорьевич отмалчивался, сносил эти посещения терпеливо, чтобы не дать ни малой причины к аресту, — это была наука Ивана Матвеевича Гончаренко. «Стерпи. Плюнь на него. Кто он, этот околоточный? Человек без роду, без племени. Не долго ему властвовать!» Федор Григорьевич выполнял в это же время сложный тайный заказ: делал маленькие деревянные ящички с несколькими дырками и рукояткой. Уже много времени спустя, когда он изготовил их штук пятьдесят, Гончаренко объяснил, что это для мин, которые заряжают здесь, в городе, а потом отправляют «туда» — и махнул рукой на Хинган.

Однажды околоточный пришел под утро, весь засыпанный снегом, с сосульками на седых обвислых усах.

— Спишь, старичок?

— Ты не даешь, — в тон ему ответил Федор Григорьевич, сползая с печки и обувая валенки. — Хоть бы снег-то смел.

— Боишься, промокну?

— Дал бы бог! — вырвалось у Федора Григорьевича.

— Поговори у меня! — вскочил околоточный. — Дубина стоеросовая! К тебе с почтением, а ты... — он уселся и закурил. — Нет бы начальству бутылочку поднесть... — хихикнул, выпуклые глаза заблестели. — Я бы тебе такую новость сказал!..

Федор Григорьевич почувствовал — оборвалось сердце.

— Про... Лизу?

— Ишь ты какой... любопытный! — смеялся околоточный. — Поставь бутылочку — скажу. Я ныне добрый!

— Что это с тобой сделалось? Иль перед смертью? — Федор Григорьевич торопливо оделся.

— Поговори у меня! Я тебя допреж пять раз зарою.

— Боишься, с того света в гости к тебе приду? — невесело пошутил Федор Григорьевич, уже выходя.

Вслед ему неслась брань.

Выпив бутылочку и съев пяток огурцов и толстый ломоть хлеба, околоточный таинственно поманил Федора Григорьевича пальцем. Тот подвинулся.

— Вот она какая, брат, история, — зашептал околоточный, тревожно оглядываясь на окна. — Последний раз нынче я у тебя.

— Что так? Иль захолодало?

— Поговори! — околоточный икнул. — Приказание такое вышло. Ты, поди, своему консулу жаловался?

— Было дело... — неопределенно ответил Федор Григорьевич, хотя и не ходил к консулу.

— Врешь, старик! Ты хитрый. К тебе вот Гончаренко зачастил. А он зря ходить не будет. От него ты научился огрызаться-то... Думаешь, не знаю? — околоточный надел шапку и, крякнув, пошел к двери. — И второе. Дружка твоего ноне выпустили.

— Кого?

— Будто не догадался? Огородника. Китайчишку, — он хлопнул дверью, прохрустели шаги по двору и смолкли.

...Над фанзой Ли Чана вился жидкий дымок. «Не соврал, старый дьявол!» — обрадовался Федор Григорьевич и ускорил шаги.

Ли Чан сидел на корточках возле печурки. Обернувшись на стук, от удивления сел на пол.

С любопытством и страхом смотрел Федор Григорьевич в лицо друга — узнавал и не узнавал. Даже в самые трудные годы Ли Чан не был таким худым и оборванным. Только глаза остались прежними — спокойными и умными. А лицо сморщилось, почернело. Давно не стриженные седые волосы грязными свалявшимися космами свисали на лоб и плечи.

— Федья?..

Даже голоса его, тихого и какого-то шипящего, не признавал Федор Григорьевич. Нестерпимая жалость сдавила сердце. Он грузно опустился на пол рядом с Ли Чаном. Старики обнялись.

— Давно Лин-тай япон увел? — спросил Ли Чан, глядя на затухающий огонек.

Федор Григорьевич рассказал.

— Да чего же мы сидим-то? — опомнился он. — Ты, поди, голодный. И в баньку тебе нужно, друг. Пойдем ко мне, Чана!

Ли Чан удивленно поднял глаза. Он не понимал, что говорит ему Федор. Горела разбитая жандармами голова, ломило иссеченные плетьми ноги.

— Куда пойдем?

— Ко мне, чудак! Сейчас баньку соорудим за милую душу. Поешь, выспишься на теплой печке.

Ли Чан понял. Немного подумав, тихо поднялся.

— Пойдем.

Только вечером, вымывшись в бане, поев хлеба с солеными огурцами, выспавшись и переодевшись в чистое белье Коврова, Ли Чан разговорился.

— Про Лизу не слыхал, друг, — теперь он называл Федора Григорьевича только так. — Один — он давно сидит — рассказывал: была русская. Тоже ночью привози. А другой ночь увози. Куда — никто не знай. Может, она? Япон не скажет. Убивай много. Смерть. Рукой шевельни — тут. Он, — так Ли Чан звал японцев, — кричит: моя Ван прятал. А моя откуда знай, где Ван? — старик опустил глаза и вздохнул. — Шибко били. Вода польют, на мороз тащи — опять лупи-лупи. Плеть бил. Сапог бил. Палка бил. Пятка, — он задумался, подыскивая слово. — Палкой по пяткам бил. Ой, как больно, друг!..