Гибель дракона

Разведчик даже присвистнул от восхищения.

— А вы молодчина, Кавасима, — заявил он, хлопая японца по плечу. Тот брезгливо отодвинулся. — Ну, ну, — примирительно проговорил Гонмо, — нечего дуться. Мы еще поработаем, господин дока! Прошу...

Машина тронулась.

Когда Кавасима выговорился, на востоке уже светлела полоса зари. Гонмо простился с генералом на девятом повороте со станции Пинфань. Машина быстро потерялась в предрассветных сумерках. Кавасима достал спрятанное охотничье ружье и пошел, шумно раздвигая кусты. Он довольно посмеивался: сказано только то, что известно любому микробиологу.

Гонмо, заправив машину, мчался по дороге на Чан-Чунь. Его уже не интересовали повороты, он потерял вкус к пейзажам. Вечером он был в городе. Подъезжая к домику на окраине, опять заметил японца в сером пиджаке и белых измятых брюках. Или показалось? Шалят нервишки!.. Поставив машину в сарай, неторопливо вытер руки, украдкой оглядывая пустынную улицу. Никого. Насвистывая мелодию модной японской песенки о разлученных войной влюбленных, вошел в дом.

Его ждали.

— Господин подполковник, все сделано, — Гонмо протянул сверток. Подполковник довольно заурчал, прижимая сверток к толстому животу, обтянутому ярким пестрым халатом.

Герр Клюге, специальный корреспондент берлинской газеты «Фёлькишер беобахтер», закончил разборку утренней почты. Никакие треволнения, казалось, не могли вывести этого медлительного, склонного к полноте человека из состояния устойчивого равновесия. Прочитав, однако же, несколько строк, появившихся на тонкой бумаге после нагревания над электрической плиткой, Клюге изменился в лице. Сбросив еще не распечатанные конверты в ящик письменного стола, он быстро оделся и вышел на улицу. Клюге спешил. Он подозвал не рикшу, а такси, и через несколько минут уже входил в подъезд укромного особняка, расположенного на одной из тихих улиц в предместье Харбина. Швейцар молча, с поклоном принял пальто и распахнул дверь в приемную. Клюге не мог ждать в приемной. Он прошел мимо удивленного слуги прямо в кабинет хозяина.

— Поверьте, герр Семенов, — начал он, едва проговорив приветствие, — только весьма срочное дело заставило меня... — Не дожидаясь приглашения, Клюге сел в кресло и подобрал ноги, готовый каждую минуту вскочить. — Мы с вами деловые люди, герр Семенов, — продолжал он, — и избегнем этих, — он пошевелил растопыренными пальцами, — японских церемоний.

— Слушаюсь.

— Мы одни?.. Сегодня ночью ваш Кавасима продал секрет Исии американскому разведчику.

Семенов не сумел скрыть испуганного движения.

— О, это вас пугает? — быстро бросил немец. — Я вам достаточно много плачу, Семенов, чтобы вы не продавались налево и направо. Этот американец был у вас. — Заметив протестующий жест атамана, Клюге брезгливо поморщился. — Это уже не имеет значения. Я знал, что вы поступите именно так. И не это меня интересует.

Клюге замолчал, раскуривая толстую, дурно пахнущую сигару. Синие тени под глазами Семенова выступили резче. Он наклонил голову, упираясь подбородком в грудь.

— Дело вот в чем. Сведения Кавасимы необходимо иметь мне. Америке они пока ни к чему. Может быть, после...

— Говорите яснее, — прохрипел атаман.

— Две ленты со звукозаписывающего аппарата. — «Не рассказать ли ему, откуда у меня эти сведения?» — внутренне усмехнулся Клюге.

Он знал: пока Гонмо ходил в дом, машина была тщательно осмотрена механиком-японцем. За верность этого японца может ручаться сам Риббентроп.

— Где эти ленты? — коротко спросил Семенов, сам удивившись так скоро вновь обретенной выдержке.

— Окраина Чанчуня. — Клюге назвал адрес.

— Швейцарский подданный Гонмо?

Клюге молча кивнул.

— Я позвоню.

Они раскланялись и расстались вежливо, как и подобает двум благовоспитанным людям, только что закончившим обоюдно выгодную сделку.

Семенов ликовал: деньги плыли со всех сторон. Определенно наступила полоса «везения». Неплохую кашу заварил Исии из микробов. Кое-какие крохи перепадут и атаману Семенову!.. Одно плохо: от Трюнина нет никаких известий. И другие агенты молчат. Самое страшное: никто не может перейти границу. Даже Казимура, кажется, вернулся ни с чем. Значит, укрепляют. Казалось бы, немцы оттягивают на себя все армии, свободных войск у Советов быть не должно. А на деле — вон оно что...

Приказав слуге вызвать пять человек из охраны, Семенов достал план Чанчуня и нашел дом, о котором говорил Клюге. «Улица глухая. Выстрелы могут услышать только китайцы. Но из них-то ни один не высунет носа. Ловко, однако, обделал дело Гонмо. Лисица! Англичанин-американец. А! — махнул рукой Семенов. — Не все ли равно, от кого получать деньги? Деньги — не пахнут. „По мне хоть бы бис, абы яйца нис“», — неожиданно вспомнилась давно, еще в России слышанная пословица. Ровно в двенадцать в кабинет вошли пятеро рослых парней. Пока старший докладывал, Семенов с удовольствием оглядывал их крепкие фигуры, суровые и в то же время подобострастные лица. С такими орлами можно перевернуть мир — только бы началась заваруха на границе.

— ...фельдфебель Сысоев! — закончил рапорт старший и застыл по команде «смирно».

Усадив солдат личного полка (правда, еще не надевших формы, она лежала у каждого в сундучке), Семенов коротко объяснил задание. В кабинет вошел еще один человек, он был похож на татарина — разносчика сладостей.

— Хабибулин объяснит остальное.

Хабибулин рассказал, что в домике, о котором говорит господин атаман, живут двое: полный старик и тощий купец, помоложе. Старик сегодня собирается уезжать в Порт-Артур. Вещей — один маленький чемодан. Купец, швейцарский подданный, Гонмо, остается. Он болен, у него открылось кровохаркание.

— Теперь все ясно? — Семенов поднялся. — Меня интересует багаж старика. Все, что на нем найдете, девайте куда хотите. Будет он жив или нет — безразлично. Лучше убрать. А вот помоложе — убрать. Удастся — по тысяче долларов на брата.

— Рады стараться! — пятеро разом вскочили.

— Вот, Сысоев, возьми паспорт...

Верзила недоуменно смотрел на красную книжечку.

— Оставь его там.

Сысоев понятливо осклабился.

— Да не на виду, а вроде боролись, и паспорт выпал. Где-нибудь в уголке.

— Слушаюсь!

— Выходите через заднюю дверь. С богом!

Семенов крестил спины выходивших и усмехался, предвидя удачу. Газетная заметка будет выглядеть примерно так: «Ночью проголодавшиеся хунгузы напали на двух беззащитных торговцев». Дальше — призыв бороться против партизан. «Рука Москвы тянется за Хинган. Большевики творят кровавые дела, наемными руками убивают ни в чем не повинных людей...» Такое убийство выгодно и для него, Семенова, и для японцев. Хорошая, доброкачественная улика: паспорт, потерянный на месте убийства.

Когда на улицах стали зажигаться фонари, Семенов, закончив срочные дела, выехал на автомобиле к участку границы, оказавшемуся непроходимым для капитана Казимуры. Заметка для газеты оставлена у слуги. Как только станет известно, что дело сделано, слуга разошлет пакеты во все редакции.

Удобно устроившись на подушках, атаман испытывал истому от легкой, приятной дремоты, расслабляющей тело.

Серебристый рассвет застал Семенова в дороге.

Сто километров до Большого Хингана Михаил одолел за четверо суток, двигаясь днем и ночью. Однажды его подвез на грузовике японский офицер — знакомый отца. Чем дальше уходил Михаил от Хайлара, тем осознаннее становилась боль, тем острее — чувство к Лизе. По пути лежали разоренные китайские села. Иссохшие старики маячили бесплотными тенями. В земле копошились истощенные ребятишки с грустными глазами стариков. А поблизости от этих деревень жили японцы-колонисты. Скот их был тучен, сами они чисты и упитаны. На Михаила смотрели неприветливо, не давали даже напиться. А вот голодные китайцы покормили чумизой: поняли его, тоже голодного.

Дороги к партизанам Михаил не знал, но теперь это уже не смущало. Партизаны — на Хингане. Об их смелых налетах на японские гарнизоны, на тюрьмы, на железные дороги ходили легенды. Передавали, что партизаны хорошо вооружены и что где-то в горах ими освобождены от японцев целые районы.