Страница 53 из 71
Освенцим и Маутхаузен мы увидели позже, когда осматривали шахтерские обиталища в блоках-бараках, возглавлявшихся блок-боссами. Кто придумал концентрационные лагеря, до сих пор не знает история. За несколько десятилетий до гитлеровцев их с успехом применяли англичане в Южной Африке, сокращая количество военнопленных в годы англо-бурской войны. Историки ее уверяют, что прообразом для таких лагерей послужили каторжные поселения английской короны в Австралии. Говорят, что такие же поселения создавались и рабовладельцами Древнего Рима в их колониальных владениях, что упоминание об этом будто бы можно найти у Тацита или у Флавия. Впрочем, не это существенно. Существенно то, что «облака» смоделировали человеческую жестокость, а человеческая жестокость придумала и оборудовала Майн-Сити. То, что мы видели в бараках, кухнях и на плеточном плацу, где наказывали провинившихся окованными медью ременными плетками, можно сравнить с любой гиммлеровской фабрикой смерти и описание увиденного заимствовать из любого документального фильма, смонтированного по материалам Нюрнбергского процесса. Будет очень похоже. Несколько архаично, не столь модернизованно: не было печей, газовых камер, изделий из человеческой кожи, стерилизации… Но древние формы человекоистребления, вплоть до травли собаками, применялись здесь ревностно и успешно.
Собак, впрочем, я отменил, плетки тоже. На самом большом плацу я собрал всех блок-боссов — типичнейших капо, с выражением жестокости и хамства на лицах. Они были в таких же серых мундирах, обшитых вместо галуна черной тесьмой. В отличие от «золотарей-галунщиков», в лагере их называли могильщиками. За голенищем у каждого торчала плетка. Плетки были первое, что я увидел. С них я и начал.
— Вынуть плетки, — скомандовал я.
Недоуменно, но послушно плетки были извлечены из сапог.
— Теперь выбросьте их на два шага вперед.
Перед строем мундирных блок-боссов легла почти ровная линия ременных треххвосток с медными наконечниками.
У меня в комендатуре был не то управдел, не то писарь, почти мой однофамилец Онэ. Он тут же вел записи для приказа. Если первое мое распоряжение вызвало у него, как и у всех, только недоумение, то последующее повергло в ужас.
— Плетки сжечь, а все плацы уложить дерном, — приказал я. — Пусть будут лужайки для отдыха.
Наступила глубокая тишина, которую Онэ прервал не сразу, но все-таки прервал.
— Пункт седьмой охранительного устава гласит: плетка с тремя хвостами считается непременным условием всякого наказания, — деревянным голосом произнес он.
— Пункт седьмой временно отменяется, — сказал я.
Онэ вскочил:
— Кем отменяется?
— Мной. Не задавайте лишних вопросов.
Молча стоял каменный строй блок-боссов.
— Почему вы ходите всюду с собаками? — спросил я.
Онэ снова подпрыгнул, как чертик из ящика.
— Пункт восьмой… — начал он.
— Пункт восьмой временно отменяется, — перебил я. — Собаки используются только за колючей проволокой. Никакой травли людей на территории лагеря. Все.
Так было покончено с плетками и собаками. Кроме того, я закрыл все карцеры — земляные норы без света и воздуха, ввел наблюдение за безопасностью работ на лесоповале и в шахтах и увеличил дневной рацион для рабочих. Порядок в столовых и лазаретах наводил Оливье. На большее я пока не рискнул, да и реформы вводил не для того, чтобы задобрить рабочих и вызвать у них признательность к новой начальственной метле, а с тем, чтобы внести некое смятение в умах, отсрочить тем самым подготовку мятежа. Мятеж не должен начинаться без участия и до вмешательства Сопротивления. Джемса я в бараках не нашел, но имя его в списках видел. Значит, Джемс был жив и, по-видимому, относительно здоров, потому что в больнице не числился.
Мой интерес к нему тотчас же привлек внимание Онэ: мои предшественники не интересовались заключенными.
— Вы знаете, кто этот Джемс Стил? — спросил он.
— Знаю, — ответил я хладнокровно. — Бывший редактор подпольной газеты.
Онэ сейчас же насторожился: что это я затеял?
— Собираюсь расширить канцелярию, — небрежно заметил я. — Объем работы увеличивается, один вы не справитесь. А из бывшего редактора может выйти хороший писарь.
Онэ промолчал. Он копил наблюдения для доноса. Кому? Больному Бриску, которого я замещал, или самому Бойлу? Бриск меня не пугал, но вмешательство Бойла могло сорвать мои планы. Онэ становился опасным, а наш раунд — решающим. Противника, как говорят на ринге, надо было нокаутировать.
Для начала я послал его в нокдаун:
— Вы готовите рапорт, Онэ? О моих действиях и через мою голову. Но учтите: первым об этом узнаю я.
Он взглянул на меня исподлобья, как бы оценивая мою угрозу.
— Вам еще не выносили смертного приговора? — спросил я.
— Н-нет… — заикнулся он.
— В таких случаях полицейских спасают. Переводят в другое место, как Минье, например. Так запомните: вас не переведут. Это я вам обещаю.
Я мог спокойно считать до десяти, как на ринге. С Онэ было покончено. Требовался кислород, и я его дал.
— Мне поручено, Онэ, любыми средствами, я подчеркиваю — любыми, поднять добычу руды и угля. Сделать это можно при помощи кнута и пряника. (Я перевел «кнут» как «плетку», а «пряник» как «плитку шоколада».) Мои предшественники предпочитали плетку, и добыча падала. Поэтому я решил попробовать шоколад.
По-видимому, он понял, потому что мое требование разыскать и доставить Джемса бросился выполнять сам. Сейчас предстоял разговор потруднее.
Джемс вошел в зеленой куртке каторжника: до полосатых местные Гиммлеры не додумались. Сначала я даже не узнал его, настолько он изменился. Работа в Майн-Сити действительно сокращала прирост населения.
— Садись, — сказал я, подвигая стул.
Он сел, не отводя устремленных на меня глаз. В них я читал презрение и недоверие.
— Не веришь?
— Не понимаю вопроса.
— Прекрасно понимаешь. Только считаешь, что я предатель и делаю карьеру в полиции.
— А разве это не так? — скривился он. — Мне что-то неизвестно от Сопротивления о твоем назначении.
— Будет известно, — сказал я. — Оно произошло неожиданно для меня самого. Связаться с руководством и получить директивы еще не успел.
Он молчал. Сжатые губы его по-прежнему презрительно кривились: не верил ни одному моему слову.
— Не доверяешь?
— Не доверяю.
— Ты прав, — вздохнул я. — Доверие не просят, а завоевывают. Подождем. Где ты работаешь?
— На седьмой-бис.
— В шахте?
— Конечно. Думаешь, буду восхищаться твоими реформами? Они, конечно, гуманны, но в создавшемся положении приносят больше вреда, чем пользы.
Так и есть: смятение в умах уже началось. Надо развивать партию. Шах королю!
— Ты ошибаешься и скоро осознаешь свою ошибку, — сказал я. — А пока я перевожу тебя из шахты.
Он вскочил испуганно:
— Куда?
— Сюда. В канцелярию. Ты должен быть у меня под рукой.
— А если я не хочу?
Я усмехнулся.
— Оставь меня в шахте, Ано. Прошу. Сейчас это очень для меня важно. — Голос его дрожал, он почти умолял, этот голос.
— Нет. — Я решительно отверг его просьбу. — Ты сам поймешь, где ты нужнее.
— Никогда! — крикнул он. — Никогда не пойму.
Я решил добить его: у меня не было выхода.
— Ты и раньше мало что понимал. Из-за непонятливости и газету погубил.
Он сразу сник, даже голову опустил, как провинившийся школьник.
— Я не обвиняю тебя в предательстве, потому что знаю предателя, — сказал я. — Но твое недомыслие и доверчивость, столь же легкомысленные, как и сейчас твое недоверие, привели к провалу.
Он вздохнул и выдохнул; казалось, он задыхался.
— Ты знаешь предателя? Кто?
— Этьен. Я же предупреждал тебя.
— Но ведь он сам оборудовал типографию.
— Был в одной стране — до вашего Начала, конечно, — некий провокатор по имени Евно Азеф. Он организовывал революционные акции, чтобы потом донести полиции. Этьен помельче, но из той же породы.