Женька-Наоборот

«Почему-то из прежней школы подобных жалоб не поступало, — заявил ей Перчихин-папа и снисходительно усмехнулся: — Если парень так труден, можно к осени его перебросить».

«Перебросить»!.. Куда? В параллельный класс, либо даже в другую школу? На миг такой выход показался вполне возможным. Разумеется, на одну единственную секунду. После Валентина Федоровна казнила себя, да и сейчас казнит. За все: за проявление слабости, за робость, за неуверенность, за нерешительный тон. Неужели она не сможет с этим покончить? Сможет. И сделает это без промедления!

Валентина Федоровна встала, выпрямилась и долго стояла кот так — собранная, по-спортивному стройная, с высоко подмятой головой… Питомцы ее мирно жевали, смеялись, поддразни вал и друг друга, не подозревая, что их классный руководитель только что обещал себе начать жить по-новому.

3. Сигнал бедствия

Смешливая розовощекая Вера ест мясную котлету, уминает пухлый ломоть свежего хлеба, густо намазанный маслом. Чайкам от нее порядочно перепало белого мякиша.

— Кушайте на здоровье! Ха-ха-ха!

Валентина Федоровна неприметно следит за Женей. Она видит, как он — в который раз! — переводит свои колючие черные глазки с Вериного жующего рта на жадные птичьи клювы. То и дело напрягается тощая мальчишечья шея, сглатывается слюна. Эх, верблюд…

Но как подступиться к этому мальчику-наоборот? Срежет, не посчитается, что кругом посторонние, что рядом твои ученики, которых ты только что решила по-настоящему взять в руки. Но именно это решение и заставляет Валентину Федоровну действовать не откладывая. Потянулась за своей сумкой, достала два бутерброда с краковской колбасой и как бы невзначай подошла к Жене:

— Вот незадача… Мать, понимаешь, столько мне всего надавала… Ты не выручишь, а?

Женя вспыхнул, отдернул руку, словно в нее хотели вложить горячие угли.

— Чего?! Думаете, меня хуже других кормят? — Вскочил, опрокинул кресло. — Да мне колбаса до смерти надоела, я ее в рот не беру. — И понесся по палубе, крича без стеснения: — Когда вы все перестанете ко мне лезть?!

Таня бросилась к Валентине Федоровне:

— Не обращайте внимания! Он со всеми такой. — И рассказала о недавней выходке Жени на уроке географии. — Водил, водил пальцем по карте — никак не мог отыскать Тасманию. Ну, Василий Васильевич возьми и спроси, откуда у него такие грязные руки. Думаете, смутился? «А что мне делать, — ответил, — если других у меня нет?» — Таня твердила: — Он ненормальный. С нормальным я бы давно справилась. Завтра же откажусь. Какие занятия, если в школе после уроков не остается, к себе ничем не заманишь. Нет, довольно с меня! Откажусь!

— Подумай, что ты говоришь, — возмутилась Валентина Федоровна. — Как это «откажусь»? — Еще не хватало, чтобы Таня размечталась о переводе Жени в другую школу! — Не остается в классе, попробуй позаниматься у Перчихиных дома, в привычной для него обстановке.

— Не знаю, что там за обстановочка, только больше навязываться не буду. Думаете, не предлагала? Так отшил, что можно не знаю чего подумать. То ли у них в доме чума, то ли черная оспа.

Валентину Федоровну снова кольнуло чувство вины. Забыв о том, что с учениками надо держаться как можно солидней, она рывком притянула к себе Таню.

— Не знаю, чума пли холера, но мне самой только что показалось… Не показалось, а я заметила… — И шепотом поделилась недавними наблюдениями.

Но Таню даже это не проняло:

— Вот, вот! Для того и голодным прикинулся, чтобы людей дразнить.

Валентина Федоровна пыталась ее успокоить, просила поразмыслить над тем, как наладить контакт Жени с классом.

— Понимаешь, контакт?!

Таня уперлась:

— Нет уж!.. Хватит… Если ему понадобился контакт, пусть сам и налаживает.

Возможно, Таня бы все же оттаяла, образумилась, но Петя Корытин, староста восьмого «Б», взял да прекратил все разговоры на палубе. В его руках было мощное оружие — новенький голосистый баян. Зазвучали заманчивые аккорды, мебель чуть не сама собой поехала во все стороны, а баянист, щеголяя накрахмаленной, вышитой крестом рубашкой, важно сел на скамью, словно бы на завалинку, и стал выводить мелодию вальса.

Восьмой «Б» дал своему старосте кличку «Подсолнух». Сейчас он действительно смахивает на этот солнцелюбивый цветок. Ветер взлохматил жесткие прядки Петиных рыжих волос, и они встали вокруг его головы словно огненный венчик.

У Пети-Подсолнуха железный характер. Начал ходить в школу горнистов и барабанщиков — класс чуть не оглох. Получил в подарок баян — класс был вынужден затанцевать.

Среди многих закружившихся пар Таня видела только одну. Словно дразня ее, мелькала голубая юбка-«бочонок», белела единственная в своем роде панамка — Алеша не догадался стащить ее с головы хотя бы на время танца! Не столько вальсирует, сколько на ноги наступает, а лукавая Ирочка — издали видно — знай похваливает его, заранее предвкушая победу.

Подумаешь… Во-первых, Таню никто не мог пригласить, даже если бы очень хотел: ведь она была занята серьезным разговором, и не с кем-нибудь, а с педагогом! Во-вторых, она и сама не собиралась шаркать по палубе ногами — хватит с нее насмешек! Хватит глупых острот, в которых кое-кто изощрялся сегодня утром в троллейбусе. Выдумали, будто по вине Таниного малого роста Костя Юсковец после первомайского вечера на всю жизнь согнулся в вопросительный знак.

Тане осталось одно — отвернуться. Тем более что берег, поросший молодыми дубками, был на редкость хорош, а созерцание природы, как доказано медициной, очень полезно для нервной системы. Однако милая Ирочка никогда не считалась ни с чьими нервами. Всякий раз, как она проносится мимо Тани, она вскидывает свою пятерню, выразительно растопырив все пальцы. Обычно такой жест означал пятерку — желанный балл; сейчас он служил напоминанием о пяти пирожках.

Музыка смолкла. Стала трещать Ира Касаткина. Не отпускает Алешу, болтает «на повышенной громкости». Вертится, хочет, чтобы весь теплоход слушал только ее.

На Таню прекрасно влиял прибрежный пейзаж, но ей поневоле пришлось от него оторваться. Надо же было выяснить, чем эта кукла развлекает публику и Алешу. Оказывается, тараторит про то, как «мой и его классы» добывали средства для экскурсии и для похода в театр, разгружали кирпич, прибывший на загородную стройплощадку.

— Ужасно весело было! — разглагольствовала Ира. — Наши главные силачи, — она одарила Алешу улыбкой, — забрались в вагон, знаете, такой большущий, без верха, и подавали нам кирпичи. А мы быстро-быстро цепочкой… — Розовые Ирины пальчики изобразили подобие цепи. — Так кирпичи и плыли до самых носилок. А другие мальчики тащили их в кучу. То есть не в кучу, а в штабеля. Инженер велел аккуратно укладывать. Девочки знаете как старались?! — Судя по Ириным жестам, лично она укладывала кирпичи ровнехонько, один к одному. — Неплохо заработали! Верно, Алеша?

Но тут Алеша не выдержал, отошел. Ведь это он тогда, на разгрузке, был бригадиром. Он не мог не заметить, как старательно Ира Касаткина избегала общения с кирпичами, щадя свои наряды (не захотела поехать в том, что попроще!) и не приученные к труду ручки.

И верно: не будь вокруг посторонних, Алеша преподнес бы Ире несколько милых словечек, хотя и пригласил ее сдуру на вальс. Он виновато подмигнул Тане: ему вспомнилось, как здо́рово потрудились, перебрасывая кирпичи, ее несильные руки. Эти руки знакомы ему еще в крошечных пестрых варежках, они и тогда не ленились — лепили снежных баб, выводили стены ледяной крепости, а то и замахивались лопаткой на обидчиков…

— Белый танец! — громко объявил Петя Корытин. — Кавалеры стоят на своих местах, приглашают дамы. Отказываться запрещено.