Мальчик из Ленинграда

Часть третья

Конец путешествия

В Коканд мы приехали поздно, в час ночи.

Когда наш поезд с эвакуированными остановился у станции, наверное, подумали, что он пустой. Ни одна дверь теплушки даже не приоткрылась. Все пассажиры в поезде ехали дальше.

Из нашего вагона тоже никто не сошёл, хотя одна семья собралась слезть вместе со мной. На последней большой остановке, в Ленинабаде, в нашу теплушку подсел здешний житель, пожилой железнодорожник. Он всех пассажиров испугал и даже меня расстроил: сказал, что Коканд плохой город. Тут постоянно, говорил он, дуют страшные ветры. Зимой каждый день льют дожди. Говорил, что люди тут очень вспыльчивые, а фрукты жёсткие от дождей, от ветра и ещё от соли, пропитавшей здешние поля.

Поэтому даже та семья, которую направили в эвакопункте в Коканд, поехала дальше — в Фергану.

Вагон наш спал, а «мигалка» с керосином, которую мы сделали из аптечного пузырька, потухла. Я знал, что приеду в Коканд к ночи, и ещё вчера с вечера со всеми простился. Попутчики пожелали мне хорошо у дяди устроиться, от мамы письмо получить… А старичок агроном, с которым мы ходили за обедом в походную кухню, велел мне разбудить его в Коканде — он хотел проводить меня к дежурному по вокзалу.

Но, когда поезд остановился, я так разволновался, что совсем забыл про старичка. Спрыгнул с нар, нащупал в темноте холодную щеколду, стал дёргать дверь. Она не сразу открылась. Я испугался — вдруг слезть не успею! Может, поезд тут мало стоит. Но дверь скрипнула, поехала на колёсиках и приоткрылась. Наконец-то!

Я высунул голову. Как раз перед теплушкой стоял с крохотными оконцами, маленький, хотя и трёхэтажный вокзал. Белый, со смешными стрельчатыми башнями, похожий на сливочный торт. На крыше вокзала стояли два прожектора. Они освещали вывеску с крупными буквами:

КОКАНД

Приехал! Коканд… Кругом вокзала было очень темно. Паровоз где-то загудел. Вдруг наш? Я опять заторопился.

Вытащил из-под нижней нары крючок из толстой проволоки, который всю дорогу служил нам вместо ступеньки. Прицепил его. Поставил ногу на крючок, спрыгнул. И тут только про моего старичка вспомнил. Эх, напрасно я не разбудил его! И кружку свою и ложки в теплушке оставил. Но на сердце у меня была такая радость, что я готов был в ладоши хлопать.

Вместо недели мы до Коканда ехали больше месяца — так медленно тогда ходили поезда! В последнее время мне казалось, что я всегда буду жить в вагоне, спать на нарах. А я приехал, я тут, в Коканде! Что скажет дядя Женя? Не поверит сперва… Свет зажжёт, электричество — тут нет затемнения. Ох, и надоела мне темнота и наша «мигалка»! Сам поверну штепсель, включу свет… И горячего чаю напьюсь. С сахаром. Сахар у нас давно кончился. Да и вообще надоела теплушка. Я все бока себе отлежал на жёстких нарах.

Поезд стоял на четвёртом пути. Перрон и рельсы были пустые. Я перебежал рельсы. Перрон приходился мне по самую грудь. Я опрокинулся грудью на деревянный настил, вскарабкался и пошёл по нему. А вот и железные ворота — выход в город.

Меня никто не остановил. Я прошёл ворота и очутился на площади. Куда теперь идти? Где Янги-Хайят, дядина улица? Ждать до утра у меня всё равно терпения не хватит. Сейчас же к нему отправлюсь… Узнаю у милиционера. Он где-нибудь тут стоит, на площади. Может, он меня проводит или попутчика найдёт.

Посреди площади стоял столб. На верхушке столба горела обыкновенная электрическая лампочка. Около столба лежал большой валун. На валуне кто-то сидел. Я подошёл ближе и увидал мальчика. Он сидел, опустив голову, как будто задумавшись. Я обрадовался и побежал к нему. Но мальчик поднялся и пошёл прочь от фонаря.

— Эй! — крикнул я. — Куда ты? Постой!

Мальчик остановился и повернулся ко мне. Он был немного выше меня. Лицо у него было бледное, и глядел он не то грустно, не то застенчиво — исподлобья. Поглядел, а потом покосился на вокзал. Одет он был в ватник, на голове была шапка с ушами.

— Как мне пройти на улицу Янги-Хайят? — спросил я. — Где тут улица Янги-Хайят? Я из Ленинграда. К дяде приехал. А ты тоже эвакуированный?

Мальчик помолчал, потом сказал негромко, но так картаво, как будто у него в горле что-то застряло:

— Эвакуирррованный…

— Давно здесь?

Мальчик только кивнул головой; видно, он был неразговорчивый.

— Проводишь меня на Янги-Хайят?

Он сперва пожал плечами. Подумал. И буркнул:

— Пошли!

Мальчик зашагал по площади. Я едва поспевал за ним. Вот и попутчик у меня! Значит, я уже дома, у дяди Жени…

Вот счастье необыкновенное! Ясно — счастье, иначе не скажешь. Везёт мне. Ведь я мог опять от эшелона отстать. Заболеть чем-нибудь — в дороге многих с поезда снимали и на носилках уносили в больницу… А я всё вынес, я дома. Конечно, везёт. Я не заметил, как с площади мы свернули на улицу. В это время слева из-за крыши низенького дома вылезла луна. Ну и луна! Большущая, как серебряное блюдо. Она осветила широкую, прямую, как стрела, улицу. И тут, как в театре или как в сказке, случилось со мной настоящее превращение. В какой странный, необыкновенный город я попал! Я забыл про мальчика, про дядю Женю, про горячий чай с сахаром…

Картавый

Где-то рядом весело журчала вода, как наши ручьи весной. Сбоку тротуара я увидал каменный желобок. Нагнулся. Вода журчала в желобке. Вот оно что! Ведь это арык для орошения садов. Дядя Женя мне рассказывал об арыках, когда жил у нас. Вода потому так журчит, что она течёт с гор, издалека, со снежных вершин.

Улица была похожа на аллею в парке. Стволы деревьев были толстые, белые. Деревья походили на громадные свечи. Это были пирамидальные тополя. Вперемежку с ними росли не то ясень, не то ольха, с очень густой, словно летней, листвой. Я сорвал с нижней ветки лист и удивился: сухой, как бумажный. Почему же листья не осыпаются? У нас все леса давно голые стоят.

Луна поднялась высоко, а мы всё шли по той улице. Луна была и больше нашей, ленинградской, и стояла ниже, и светила ярче. Хоть читай при таком свете! Я видел низенькие светло-серые глиняные домики с плоскими крышами. У некоторых вовсе не было окон. У других по два окошка сидят у земли, а третье, как слуховое, забралось под крышу. На иных домах все окна сидели как попало, неровно.

А мне всё равно и так нравилось.

За домами тянулись серые, тоже глиняные заборы, толстые, как стены у старой крепости.

А какой тут был свежий холодный воздух! Он мне казался очень душистым — ведь почти два месяца я путешествовал, жил в душном вагоне, привык, чтобы на вокзале пахло нефтью, мазутом, дезинфекцией.

И так мне понравилось в дядином городе, что я забыл о своем провожатом. А между тем мы опять перешли площадь и очутились в парке. Я увидал фанерный домик, вроде нашего ларька, где продают газированную воду. Тут я почувствовал, что очень устал. Мне захотелось отдохнуть. Да и картавый мальчик, мой провожатый, тоже, видно, устал. Он остановился и прислонился плечом к фанерному домику.

— Хорошо как тут, правда? — сказал я. — А идти ещё далеко?

Мальчик огляделся по сторонам. Уж не заплутались ли мы?

— Где же моя Янги-Хайят? — опять спросил я.

Мальчик опять огляделся. И сказал мне очень картаво, негромко:

— Раздевайся!

— Что? — переспросил я удивлённо.

— Раздевайся! — повторил он, и в горле у него так страшно забулькало, что у меня кровь в висках застучала.

Мне стало жарко, а потом очень холодно.

Ватник

Я хотел отскочить, но мальчик схватил меня за воротник куртки и ногой пихнул в бок. Я упал. Картавый сорвал с меня кепку и ударил ею по голове. Я стал отбиваться от него, но он был сильней меня. Он сорвал с меня наполовину куртку и навалился всем телом. Я упал. Мы стали кататься по земле, но, как я ни отпихивал его, он всё равно стащил с меня куртку.