Страница 2 из 86
Лето или осень, весна или зима на дворе — у Клэр все равно много дела. Зимой и весной главное — учиться. Ведут занятия в Гнезде Мать, Рамо — Тореадор — и молодая учительница — мадемуазель Венсан. У кого из грачей хватило бы духу увильнуть от ответа Матери, выдержать ее недоумевающий взгляд? Тореадора не боятся и не стесняются — с ним проще. Ему даже можно сказать, что не выучил урока. Но он с такой едкой насмешкой посмотрит на лентяя, так серьезно начнет справляться, какие это важные государственные дела помешали господину или госпоже такой-то выучить урок, что на это никто не отваживается. Даже Клэр он донял своей насмешкой, когда она однажды понебрежничала и плохо ответила. Нет, Клэр не лентяйка! Но у нее столько увлечений, что иногда урок нейдет на ум. То это альпинистский поход на скалистый склон Волчьего Зуба, который она задумала с мальчиками. И она сидит ночью над картой и выспрашивает в деревне старого проводника Жюля Пивото, который водит по этому склону туристов. То это головоломки, которые она вдруг начинает решать даже в часы уроков и заражает своим увлечением все Гнездо. То это тканье ковров на станке, подаренном одной приятельницей Матери. Целыми часами стоит тогда Клэр у станка, подбирая цвета, выдумывая рисунок, разбирая вместе с девочками нитки. А то вдруг пробудится в ней безудержный, будто хмельной, дух возни, смеха, проказ. И она скачет по всему Гнезду, тискает малышей, перебрасывается с ними в спальнях подушками или с криком носится по двору, сопровождаемая целой ватагой грачей, которым как будто передалось ее безумие. Или вдруг по целым дням пропадает она «в лопухах» — глухом местечке между гаражом и столовой — и, сидя в самой неудобной позе, подвернув под себя ноги, читает запоем.
Мать только головой качала, когда ей передавали, что на ее любимицу и правую руку опять нашел такой-то и такой-то стих. Какие педагогические приемы годились для этой девочки?! С какой меркой подойти к этой натуре?
Сейчас Клэр шестнадцатый год. Она горяча, вспыльчива, не в меру самонадеянна. Часто ее «заносит»: не помня себя, она говорит такие слова, совершает такие поступки, что после горько раскаивается. И берет она на себя больше, чем может сделать, — ведь в конце концов ей всего пятнадцать! И все-таки самолюбие и упорство толкают ее идти до конца, чего бы это ни стоило.
Наверное, в ней чересчур много этого самолюбия. Иногда оно заставляло ее делать глупости: например, однажды, когда Клэр было лет одиннадцать, Тореадор сделал ей какое-то замечание. Это показалось Клэр несовместимым с ее гордостью, она не смогла покориться и поздно вечером, зимой, ушла из Гнезда. Ушла по глубокому снегу в горы, чуть не замерзла, чуть не погибла под лавинами. Клэр помнит, как ей было стыдно, когда в горах ее отыскала Мать. Мать тогда схватила воспаление легких, она выбежала на поиски в легкой одежде, и Клэр, дежуря у постели больной, давала себе клятву смирить гордость, быть кроткой и послушной. Несколько месяцев она и вправду была тиха и покорна, а потом все пошло по-прежнему.
Но на всю жизнь запомнила Клэр одно происшествие, случившееся, когда ей было лет семь. Стоит ей вспомнить узкую горную уличку в Соноре, зной, стоявший тогда, запах накаленных камней на дороге, и ее обдает жаром, кровь кидается ей в лицо, и долго-долго не может она отделаться от этого воспоминания.
И Мать тоже это помнит. Не может не помнить! И Рамо, которому Мать тогда рассказала, знает, что случилось в магазине Рамюр — самом большом шляпном магазине Сонора.
В блестящих зеркальных витринах магазина томно улыбались друг другу розовые дамы в бальных токах, в крохотных шапочках из парчи, вспорхнувших на крутые локоны, в кокетливых шляпках для путешествий, надвинутых на стеклянные, оттененные синими ресницами глаза. Пластмассовые красавцы, чинные и накрахмаленные, приподымали там в вечном поклоне разнообразные шляпы. И была там витрина, полная искусственных цветов, лент и птиц: от оранжево-зеленых попугаев до блестящих, как крохотные драгоценности, райских птичек колибри.
Колибри, колибри, о тебе пойдет сейчас речь!
Мать взяла Клэр с собой в Сонор. Это был красивый зеленый город, окруженный горами. Город туристов и студентов, живой, кипучей молодежи. Вместе с девочкой Мать побывала у двух-трех людей. с которыми ей нужно было повидаться. Потом, чтобы вознаградить Клэр за вынужденную скуку, она сказала:
— Пойдем в шляпный магазин, и ты сама выберешь мне шляпу на осень, а то моя старая превратилась просто в кастрюльку.
Клэр, важная от сознания ответственности, уселась в мягкое кресло в огороженном зеркалами углу магазина, в то время как щебечущая продавщица летала взад и вперед с разными шляпками для Марселины. Ведь все слышали, как мать сказала:
— Вот это моя главная помощница и советчица. Я куплю то, что она выберет.
И все заулыбались, и все начали спрашивать мнение Клэр по поводу каждой шляпы:
— Как вам кажется, мадемуазель, идет эта шляпа вашей маме?
Каждый раз Клэр с важностью одобряла:
— Идет… Хорошо…
И в самом деле, трудно было выбрать. Марселина была еще так молода, так пленительны были ее овальное нежное лицо и темно-золотые, не то как мед, не то как янтарь, глаза, что каждая шляпа делала ее еще краше и, казалось, была создана именно для нее.
— Ну, так какую же покупать? — улыбалась Марселина.
Клэр встала в тупик: она не могла решить. Наконец Марселина сама выбрала скромную, большого изящества коричневую шляпку, чуть изогнутую сбоку, с крохотной райской птичкой колибри, сияющей надо лбом. Колибри своим оперением прелестно оттеняла и линию излома шляпы, и темные кудри Марселины, и ее глаза. Спросили о цене. Шляпа оказалась очень дорогой, и Марселина со вздохом отложила ее в сторону.
— Жаль, мадемуазель, что я отняла у вас столько времени, но это мне не по карману.
— Вы можете взять шляпу без отделки, — сказала продавщица. — Стоит только снять птичку, и шляпа будет стоить почти вдвое дешевле…
— В самом деле? — обрадовалась Марселина. — Тогда я возьму ее без колибри.
Птицу с ее блестящими перышками отпороли от шляпы и положили куда-то под стеклянный прилавок. Лицо Марселины слегка затуманилось, и Клэр, наблюдавшая за ней из своего кресла, заметила, что она с сожалением провожает колибри глазами…
— Вам очень хотелось эту птичку, Мать? — шепотом спросила она Марселину.
— Что об этом толковать, девочка! Для меня она все равно недоступна, — храбро отвечала Марселина.
Им подали картонку со шляпой, и они вышли в зной и тень полосатых маркиз, опущенных над окнами магазинов. И как памятна Клэр маленькая белая молочная, куда они зашли четверть часа спустя выпить холодного молока и посидеть немного в прохладе.
Именно там, в этой молочной, Клэр нагнулась для того, чтобы поправить развязавшийся шнурок туфли, и вылезла из-под стола, улыбаясь и сияя до самых ушей.
— Посмотрите, что я нашла, Мама! Видите, вам хотелось — и я нашла… — Она раскрыла руку. На ее маленькой розовой ладони заискрилась, заблистала радугой крохотная птичка колибри.
Лицо Марселины, только что нежно алевшее от зноя, стало вдруг серым, застывшим, как стена дома напротив.
— Как?! Ты… ты украла ее?! Украла!
От потрясения и неожиданности Марселина громко выкрикнула эти слова, и молочница, распаренная, пахнувшая сыром госпожа Мушар, подошла сунуть свой любопытный нос. Колибри — красивое и страшное свидетельство преступления Клэр — лежала, распластанная на белом мраморном столике.
— Украла в магазине Рамюр? Вот так скандал! Такая маленькая негодяйка! Подумайте! Она должна постом и молитвой искупить свой грех, госпожа Берто. У вас в Вернее превосходный кюре — отец Дюшен, человек святой жизни… Сведите-ка к нему эту негодницу, пускай он ее исповедует и назначит ей строгое покаяние…
Покаяние?! Негодяйка?! Она совершила преступление?! Она воровка?!
Клэр во все глаза смотрела на Мать. Медленно, тяжело вплывала в ее сознание мысль, что она сделала что-то страшное и дурное.