Страница 4 из 17
Последние слова громкой скороговоркой, стараясь перекричать свист ветра, выпалил солдат Березкин. С высоты своего роста Максим не может рассмотреть его лица, особенно выражение глаз, а видит только небольшой посиневший нос. Щеки, подбородок и даже припухшие губы укрыты стянутыми у самого носа ушами шапки, забитой снегом. Березкина больше других измотали дни учений, но Максим часто слышит его бодрый тенорок, с удовольствием сравнивает сегодняшнего Березкина с тем, каким он был в начале лета, когда пришел в роту. Стеснялся своего слабосилия, боялся насмешек, уединялся. Но насмешек не было, каждый старался помочь ему. Он постепенно втягивался в новую жизнь, и все же порой Максим замечал набегавшую на его лицо грусть. Видно, тосковал по прежней жизни в лесной глуши. Вырос в семье лесника, часто с восторгом говорил о природе.
Однажды на полковых учениях под моросящим целый день дождем рота оборудовала опорный пункт. Березкин вяло махал лопатой, потом совсем перестал копать, смотрел на струи грязи, стекавшие с бруствера в окоп. Максим подошел к солдату. «Напрасный труд, товарищ сержант, — заговорил Березкин, кивнув на оползавшую грязь. — И вообще-то, зачем без толку перебрасывать землю с места на место? Распахать бы ее для хлеба или деревья посадить здесь, цветы», — «А кто страну будет оберегать, если мы с вами цветами займемся?» — «Так-то оно так…»
Не знал Максим, насколько плотно улеглись в сознании Березкина его слова, а маленький случай следующего дня, кажется, подействовал сильнее. В ходе учений рота на короткое время задержалась на улице небольшого села. Как водится в таких случаях, солдат обступили ребятишки. Девочка лет пяти подошла к Березкину, робко потрогала его противогаз. Березкин поднял девочку на руки. Она обняла его за шею и тихо сказала: «Дядя, не пускайте к нам войну». От неожиданности Березкин ответил не сразу, а потом твердо сказал: «Не бойся, не пустим…» Девочка спрыгнула с рук, побежала вдоль колонны. Березкин провожал ее взглядом, и Максим видел, как блестели его глаза.
Новый заряд порывистого ветра взвихрил снег на поляне.
— Озорует ветер, — снова заговорил Березкин и повернулся к Гончару: — Нам-то что, товарищ сержант, переживем парочку зим и в запас уйдем, а в вашей военной жизни много будет таких вот испытаний.
— Ничего. Учения даже при такой пурге только бледная копия боевой обстановки.
— Бледная? Выходит, надо приближать ее к оригиналу?
— Да, конечно. — Машинально ответив Березкину, Максим смотрел, как в бешеном вихре мечутся верхушки деревьев, и радовался выдержке солдат. Снова услышал голос Березкина.
— В часть я пришел, когда в гарнизоне летал тополиный пух. Теперь вроде бы тоже пух, но злой, колючий. — Он быстро потер руки в перчатках, прихлопнул ими и бодро закончил: — Как бы зима ни злилась, а все равно наш человек не может без нее. Идешь по морозцу в сапожках, а снег под ногами хруп, хруп…
Стоявший напротив Березкина солдат Щеголев придвинулся к нему, растянул тонкие губы в улыбке.
— Хруп, хруп… А что это, Вася, у тебя висит под носом?
Березкин быстро смахнул каплю перчаткой и, чтобы скрыть смущение, затеял со Щеголевым борьбу.
В это время на просеку, ведущую к поляне, вышел капитан Корнеев, подал команду строиться. Когда рота построилась, капитан объявил, что другие подразделения продолжают наступать в сторону реки, а их батальон выводится на короткий отдых. Синоптики обещают хорошую погоду. Ночью батальону предстоит десантироваться на вертолетах в расположения «противника».
К полуночи ветер стих. Улеглась снежная пелена. Впервые на учениях все увидели звездное небо.
Батальон продвигался по просеке к большой поляне. После отдыха в учебном центре солдаты выглядели бодрее.
Первая рота спешилась у вертолетной площадки. Уже шла погрузка на вертолеты машин, пушек, минометов.
Щеголев проследил взглядом за орудием, скрывшемся в проеме одного из вертолетов, спросил стоявшего впереди Березкина.
— Летал?
— Нет, впервые. До армии не бывал дальше райцентра, где учился в школе, остальное время жил в лесу.
— Не боишься?
— Вот чудак! — Березкин повернулся к Щеголеву: — Как все, так и я. Командиры с нами? С нами. Вертолеты тоже надежные. — Он всмотрелся в лицо Щеголева: — А ты не боишься?
— Чего еще выдумал… На этой стрекозе не приходилось, а на самолетах летал два раза: те куда выше забираются… Не бояться надо, Вася, а гордиться. Вот если бы отец меня сейчас увидел! Обязательно сказал бы: «Высоко ты, Роман, вознесся, мы в ту войну больше пешком топали». А я бы ему: «Что ж тут такого, батька, вся наша страна вон как вознеслась, а с ней и армия. Не может она стоять на месте».
Максим с интересом прислушивался к разговору Березкина со Щеголевым, а когда увидел проходившего мимо Корнеева, подумал: «Вот кто устал больше всех. Мы хоть немного отдохнули, а он и эти часы просидел с комбатом за картой и расчетами на погрузку».
Посадка началась через полчаса. Гончар временно замещал командира первого взвода и потому первым повел своих солдат к вертолету. Построил взвод недалеко от машины, доложил командиру экипажа о готовности к посадке, вручил список людей.
После посадки свет выключили, и через открытый люк Гончар видел только белое пятно снега, солдат, мелькавших в просвете, слышал короткие команды.
Люк закрыли. Корпус машины задрожал. Сильнее, сильнее… Внутри все наполнилось гулом, и вскоре вертолет оторвался от земли.
Случись это днем, когда можно посмотреть и на соседей, и на землю, все было бы куда интересней, а теперь ничто не отвлекало, звук вертолета подавил все остальные, от него никуда не денешься — давит на уши, на каждую клетку тела. Гончар не представлял, сколько времени взвод уже в полете и сколько осталось лететь, не мог воспользоваться часами.
Вдруг машина накренилась вперед. Круче, круче… Потом вдруг носовой крен сменился боковым, от которого некоторые солдаты не удержались на сиденьях. Максим чувствовал, как чьи-то руки крепко обхватили его, судорожно вцепились в шинель. Нащупал голову, уткнувшуюся в колени. Вертолет уже выровнялся, а голова все не отрывается от его колен.
Слева от него должен сидеть Березкин. «Неужели это он? А говорил, не испугается, будет, как все». Наклонился к голове у колен, крикнул в ухо:
— Не бойся, это вираж.
Руки разжались, голова поднялась. Вскоре Максим почувствовал легкий толчок и догадался: сели. Двигатель еще работал некоторое время, а когда стих. Гончар подал команду надеть противогазы: местность могла быть «зараженной».
Открылся люк, началась высадка.
Садились другие вертолеты, некоторые еще были в полете, а по указанному десанту рубежу уже потекли ручейки дозоров, дозиметристы проверяли местность.
Щеголев тронул Гончара за рукав шинели, тихо попросил:
— Товарищ сержант, не говорите о том… в вертолете.
«Так это был не Березкин!» — почему-то обрадовался Максим и ответил:
— О чем говорить-то? На вираже вон как тряхнуло! Я тоже едва удержался на сиденье.
Наконец вся рота была в сборе. Не ожидая, пока выгрузят бронетранспортеры, Корнеев приказал снять противогазы и повел роту с приданным ей взводом минеров напрямик к горам. Сразу за горами, прижимаясь к ним, бежала дорога. Машины туда должен привести старшина, руководивший сейчас выгрузкой. Другие подразделения батальона направились левее, к мосту через реку.
Впереди, пробивая снежный наст, шел Корнеев. Шагая по его следу, Максим оглядывался назад, откуда еще доносился гул вертолетов, и с беспокойством подумал, что десант не мог остаться незамеченным. Сейчас ему хотелось, чтобы луна скрылась за облако и снова, как вчера, разгулялась вьюга, которая укрыла бы и роту, и удалявшиеся к реке другие подразделения батальона, и собравшиеся в котловине вертолеты. Но было слишком тихо и слишком светло.
Корнеев ускорил шаг. Максим догадался, что и капитан думает о том же. Ноги Корнеева с трудом повинуются, уставшее тело просит отдыха, а беспокойные мысли ведут вперед: надо успеть выйти на рубеж раньше «противника». В такие минуты особенно ощущаешь цену известного в бою правила: «упредил — победил». Роте надо оседлать шоссе, чтобы к реке не проскочило подкрепление обороняющихся.