Память сердца

— Елизавета Никитична, дорогая, не плачьте. Я всегда буду с вами, — горячо сказал Андрей.

В кармане его гимнастерки лежал маленький тугой сверточек. Андрей вынул его и бережно развернул. Сверкнула кроваво-красная эмаль.

— Вот орден Михаила…

Елизавета Никитична быстрым движением положила орден перед собой.

— Спасибо, — сказала она. — Спасибо, что ты сохранил его, Андрей. — Она разглядывала орден так пристально, словно он был совсем иным, чем тот, который носила она сама. — Как же он попал к тебе?

— Михаил отдал его, когда мы прощались.

— Перед смертью?

— Нет, когда я уходил.

— Ты уходил, а он оставался? — быстро спросила она и пристально посмотрела на Андрея.

Андрей ответил не сразу: разговор начался, сделан первый шаг.

— Может быть, мы потом поговорим? — тихо спросил он.

— Нет, нет, — настойчиво сказала она. — Я хочу знать…

— Да, Михаил оставался, — сказал он. — Это было тогда, когда мы после сильных боев под Новгородом попали в окружение. Командир полка и начальник штаба были убиты, я стал во главе всей группы.

— Михаил был с тобой?

— Да. Я все время поддерживал связь с ним. Но он находился при своей роте. Потом…

— Что было потом?

— Немцы сжимали кольцо. Вы понимаете, Елизавета Никитична, что с нами было? В кольце с каждым часом все больше убитых и раненых. Наконец, на триста боеспособных оказались сто истекающих кровью людей. Офицеров осталось всего семь человек. Нужно было выбирать между смертью и возможным спасением, если удастся прорваться через кольцо. Мы долго искали место… Михаил держался хорошо. Он все время писал мне, что нужно прорываться, — Андрей взглянул в лицо Елизаветы Никитичны — она напряженно смотрела на него, вслушиваясь в каждое слово.

— Мишенька не боялся? — переспросила она.

— Нет, может быть, он и боялся, как все, кому грозит смерть, но он оставался командиром. И никто из его солдат не побежал.

Елизавета Никитична вздохнула и откинулась на спинку стула. Андрей продолжал:

— Решено было ночью сбить боевое охранение немцев и по болоту выйти к своим. Это был риск! Немцы могли нас утопить в трясине. Но смерть все равно была неизбежна, и мы решили идти… Я сказал, Елизавета Никитична, что оставалось семеро командиров. К тому времени, когда начали осуществлять прорыв, трое из них были уже ранены. И раненых бойцов тоже стало, конечно, больше. Раненые усложняли положение, но бросить их мы не могли. Тогда решили: нужно оставить заслон, который бы отбивался от немцев, пока основной отряд, неся раненых, будет пробираться к своим. Я не хотел никого назначать. Вызвалось больше сотни бойцов, а командиры — все до одного. Оставили пятьдесят солдат. Командовать ими хотел сам, но офицеры запротестовали: я должен был командовать основным отрядом. Тогда я спросил — кто же останется? Опять вызвались все. Одним словом выбирать командира заслона пришлось мне самому.

— И ты… — кровь отлила от ее лица и она сжала руку Андрея. — Ты выбрал Михаила?

Андрей молчал.

— Ну, отвечай же!.. Ты выбрал его?

— Да, его, — с трудом ответил Андрей.

Она отпрянула, и некоторое время сидела, опустив голову, закрыв глаза. Когда же она опять взглянула на Андрея, взгляд был чужой и враждебный. — И ты выбрал его, зная, что обрекаешь на смерть?

— Да, — ответил он. — Надежды на спасение почти не было. На них должен был обрушиться весь огонь немцев.

Она протянула к нему руки:

— Но почему же именно его? Почему не другого? Он был твоим лучшим другом!..

— Я верил в него… Я знал, что он выстоит!… Наш отряд пробился… Мы шли трое суток, вывели раненых… Из группы Михаила спасся только один боец. Он рассказал мне о его смерти.

Наступило мучительно долгое молчание.

— Неужели нельзя было поступить иначе? — наконец спросила она.

— Нет, Елизавета Никитична, другого выхода не было…

Она глядела мимо Андрея, куда-то в окно неподвижным, отчужденным взглядом.

Ну, вот — он и сказал ей все.

Андрей поднялся.

— Я пойду, Елизавета Никитична…

И медлил, ждал, может быть, она удержит его. Но Елизавета Никитична тяжело поднялась и вышла в коридор. Хлопнула дверь. Очевидно, ушла к соседям.

С того вечера прошло много дней, но Андрей не мог решиться вновь пойти к Елизавете Никитичне, несмотря на то, что стремился к ней и понимал, что должен, не имеет права не пойти…

И вот в конце января, проходя Никитскими воротами, он, неожиданно для самого себя, свернул за угол, на Малую Бронную.

Было морозно. Деревья оделись инеем и блестели пронзительными искрами в рассеянном свете фонарей.

Дверь отворила соседка Елизаветы Никитичны, полная женщина с круглым, добрым лицом. Рукава ее платья были закатаны по локоть и руки белы от прилипшей к ним муки. Она, видимо, кого-то ждала, потому что, увидев Андрея, разочарованно кивнула ему и устремилась на кухню.

Дверь комнаты Елизаветы Никитичны была закрыта. Казалось, за ней никого нет. Андрей тихо постучал. Он не расслышал, что ему ответили, но все же вошел.

Елизавета Никитична писала, сидя за столом. Она, как и в прошлый раз, была в военном кителе с погонами. Но как постарела она за это недолгое время! Маленькая седенькая старушка смотрела на него поверх очков в металлической оправе, которые придерживала рукой.

— Я не помешал вам, Елизавета Никитична? — спросил Андрей стоя в дверях и испытывая мучительное волнение. — Я на одну минуточку… Шел, вот, мимо… решил навестить…

— Как поживаешь? — спросила Елизавета Никитична, не приглашая его входить. Она отложила в сторону перо, сняла очки и вложила их в порыжевший кожаный футляр.

— Уже работаю, — сказал он.

— Вернулся на завод?

— Да.

Помолчали.

— А как вы, Елизавета Никитична?

— По-прежнему, — ответила она.

Жесткая скорбная складка рта придавала ее лицу выражение замкнутости, суровости. Рука нетерпеливо постукивала по краю стола кожаным футляром.

— Вы работаете? — спросил Андрей.

— Да, в больнице, — сказала Елизавета Никитична. — Тебе нужна помощь?

— Нет, — смутился Андрей, — не нужна.

Наступило томительное молчание. Елизавета Никитична, отдавшись своим мыслям, больше не замечала его.

Андрей оглядел комнату — и она тоже постарела, Никогда еще не видел он здесь такого беспорядка. Вещи потеряли свой места. На столе, вперемешку, лежали книги, проволочная вешалка, ножи, вилки. Тут же стоял стакан, рядом с ним чернильница, а около чернильницы на бумажке — буханка хлеба с отрезанным ломтем.

На стене в черной рамке висел портрет Михаила. Это была та самая фотография, которую Михаил послал матери еще в первый год войны. Он был снят в шинели и без шапки. Фотографировали его для партийного билета. Елизавета Никитична увеличила фото. Брови Михаила сдвинуты, глаза улыбчиво прищурены, словно им до сих пор больно смотреть на тот яркий морозный день, который давно прошел.

Елизавета Никитична взглянула на портрет, затем на Андрея. Он был в такой же шинели, как и ее сын, — на его плечах еще оставались следы от погон. Андрей на мгновение встретился с ней взглядом, но она отвела глаза.

За стеной весело играл патефон. В шкафу, в такт музыке, ритмично подрагивала посуда — в соседней комнате танцевали. И от того, что рядом жило веселье и молодость, еще тяжелей и тоскливей становилось здесь, где все напоминало о смерти.

— Ну, заходи как-нибудь, — холодно сказала Елизавета Никитична, давая ему понять, что сейчас он должен уйти.

Он попрощался и со стесненным сердцем вышел из комнаты.

В коридоре его едва не сбили с ног две девушки. Они выбежали из кухни: одна со стопкой посуды, другая — маленькая, белокурая с большой косой, несла на блюде румяный пирог.

— Ой, дяденька, посторонитесь! — закричала она и подошла к двери Елизаветы Никитичны.

— Тетя Лиза, идите к нам!.. Пирог готов!..

Андрей прислонился к стене. Девушки прошмыгнули в свою комнату, откуда тотчас же раздался многоголосый крик восторга.