Девчонки и мальчишки

Мишка и Петька встали. Я тоже.

Коляскин остановился около четырехугольной траншеи и молча осмотрел ее.

— Значит, на точке замерзания? — наконец сказал он.

— Нет, почему же, Иван Спиридонович… — ответил Петька. — Вон мы уж сколько заложили. Сегодня закончим забутовку, а завтра уж цоколь начнем гнать.

— Да что ты меня завтраками кормишь? — вдруг вскипел Коляскин и с силой хлестнул хворостинкой по сапогу. — По договору уже клуб должен стоять, а у вас?

— И будет стоять! — сказал Мишка. — Людей вот не хватает.

— А ты что, не знаешь, где люди? В поле! Я вас специально освободил, а вы? То у тетки Ефросиньи на крыше подхалтурили, то у Тимофея сарайку поправили…

— Ну, просит же народ… Мы ведь после работы… — опустил голову Петька.

— Я видел, как после работы. Чуть председатель в район, так они уж пошли налево! И цемент бросили из баржи разгружать?

— Да ладно тебе, Иван Спиридоныч, — попытался улыбнуться Мишка. — Сделаем — сам похвалишь за ударный труд. Вот садитесь с нами обедать.

— Не буду! — сердито сказал Коляскин.

Петька огорченно бросил свою ложку в кастрюлю, и она черенком воткнулась в гуляш.

Председатель повернулся и быстро зашагал от нас.

— Товарищ Коляскин! Товарищ председатель! — крикнул я и побежал за ним.

Иван Спиридонович оглянулся.

— Здравствуйте, — вежливо сказал я. — Вот у вас людей не хватает, возьмите, пожалуйста, меня, а? И у меня еще двое приятелей есть! Они тоже могут!

— А ты сам-то откуда? — прищурив глаза, спросил председатель.

— Из Москвы!

— Из дачников, что ль?

— Да вроде бы, — почесал я себе затылок. — Мы… в шалаше…

— А-а… слыхал. А какие документы у тебя?

— Могу привезти из дому школьный дневник, достаточно?

— Если паспорта нет — достаточно. А что умеешь делать? — Иван Спиридонович пощупал у меня мускулы на руке.

— Да я… куда пошлют!

Председатель усмехнулся и, вертя в воздухе хворостинкой, задумался. Потом сказал: «Идем!» — и пошел обратно к стройплощадке.

— Вот что, вы, работяги! — обратился он к Петьке и Мишке. — Назначаю к вам ученика. Парня не обижать. Ясно? А ты, одним словом, — он повернулся ко мне, — будешь помогать им, что скажут…

Я кивнул головой.

— А на шалашное пропитание, — продолжал он, — я тебе сейчас дам записку, и ты получишь аванс. Картошку там, кислой капусты, огурцов. В общем с голоду у меня не помрешь. А там под конец — полный расчет…

Когда председатель ушел, Петька хлопнул меня по плечу:

— Вот как у нас люди растут! От горшка два вершка, а уже строительный рабочий.

У меня было очень радостно на душе. Назначение на работу произошло так быстро, словно по мановению волшебной палочки. И даже аванс уже можно получить! Так это на каждые летние каникулы можно в колхоз выезжать! И кормежка будет! Красота!

Легенда о любви

Под вечер в рогожном куле, который я взял у тети Груни, я нес к Владимиру Сергеевичу из колхозной кладовки мой «аванс».

Выдал мне его одноглазый мужичок. Мне казалось, что он в колхозе какой-то большой начальник, а на самом деле это был простой кладовщик. И притом пьяный. Вместо полупудовой гири при взвешивании картошки он поставил на весы пудовую. А отпуская килограмм меду, он ошибся на полкило. Потом, правда, он заметил свою ошибку и набросился на меня за то, что я его не поправил. Но мне, вошедшему со света в полусумрачную кладовую, просто не было видно ни гирь, ни чашек весов.

Выдавая мне квашеную капусту в кочанах и огурцы, он приговаривал:

— Вы небось уж сегодня дернете! Закус богатый! Ежели что, можете позвать. Я к вашим услугам. А чего это председатель так расщедрился: и на работу поставил, и вот уж продукты, пожалте!

— Строительных рабочих готовит, — ответил я.

Мне было противно смотреть на этого человека. И хоть неудобно было себя хвалить, я добавил:

— Он почувствовал, что человек хочет по-настоящему работать.

— А я, значит, не хочу? — насторожился одноглазый. — А ну-ка, клади капусту обратно за оскорбление при служебных обязанностях!

Я выложил из мешка мокрый кочан.

— Вот так! А теперь можешь его взять обратно. И ты не раздражай мои нервы.

Как таких дураков держат на работе, не понимаю. А может быть, это он только со мной так себя ведет, издевается?

Мне очень хотелось размахнуться мешком картошки и трахнуть этому типу по роже. И в правлении он мне помешал и тут кочевряжится…

Но я должен был терпеть. Чуть бы я взбунтовался, он мог закрыть свою кладовку и сказать: «Зайдете завтра!» А до завтра мы ждать не могли.

По дороге к шалашу со мной произошло еще одно событие.

На узкой тропинке, которая шла через высокую рожь, я встретил Нарика и Гарика. Они словно меня поджидали.

— А ну, постой-ка! — схватил меня за мешок длинноволосый Нарик. — Ты что несешь?

— Картошку, — ответил я и хотел пройти мимо.

— А ты не торопись, — загородил дорогу щуплый Гарик, растопырив руки. — Положи на землю, мы сейчас проверим. На колхозном поле выкопал?

— Я в кладовой получил.

— У Филимона? — спросил Гарик и прикрыл свой левый мышиный глаз.

— У Филимона.

— А где накладная?

— Какая накладная?

— При каждом товаре должен быть документ! — сказал Нарик и дал мне затрещину.

Дело оборачивалось худо. Драться я не мог. На спине у меня лежал мешок, а в правой руке я нес банку с медом.

Я втянул голову в плечи и спросил:

— Двое на одного, да?

Но они меня даже не удостоили ответом. Гарик нахально засунул указательный палец в банку и облизал его.

— Нарька! — вдруг обрадовался он. — Сплошная потрясенка! Ей-богу, мед!

Если бы у меня в руках был тот самый «дрын», который мы изготовили для врагов в шалаше, ух, и устроил бы я этим типам медовое угощение!

Пусть они вдвоем в конце концов и отдубасили бы меня, — один Нарька был в два раза выше меня, — но кому-нибудь я бы все-таки оставил на память фонарь. Я парень был отчаянный. Помирать так с треском!

А теперь я должен был стоять и смотреть, как эти два На-Гарика (так мы их стали называть чуть позже), отняв у меня банку, макали в нее пальцы и пожирали мой труд.

Я не понимал, в чем дело. Почему они напали на меня?

И только когда они вылизали весь мед и забросили банку в рожь, я понял.

Нарик поднес к моему носу кулак и сказал:

— На, понюхай. Чуешь, чем пахнет? Будете Зойку к себе зазывать, сделаем из вас антрекоты с гарниром.

— И студень! — добавил Гарик и тоже поднес кулак к моему носу. — Ультиматум предъявлен, а за остальное пеняйте на себя!

— Мы ее не зазывали, — сказал я, — она сама к нам приходит.

— А кто ей пишет любовные записочки, как вы там называете… из Кара-Бумбы? — Гарик толкнул меня плечом и вынул из своего кармана записку Владимира Сергеевича: «Зоенька, достаньте пенициллина!» Это не ваше послание?

Я был поражен: значит, Лешка тоже побывал в их лапах?!

— Вам ясно наше предложение? Вы свободны!

И, получив от Нарика легкую оплеуху, я отправился восвояси.

Владимира Сергеевича я застал у костра. Он помешивал кофе. Черно-бурая пена, словно лихо сдвинутый набок берет, лежала на кастрюле.

Под удивленным взглядом Владимира Сергеевича я сбросил на землю мешок и спросил:

— Ну, как себя чувствуете?

— Немножко отпустило… Только слабость, — через силу улыбнулся Владимир Сергеевич. — А это что? — он указал ложкой на мешок.

— Первый заработок! — сказал я. — Я тут еще немножко гуляшу принес. А Лешка еще не приходил?

— Пришел.

— А где он?

— Твой дружок арестован! Вот такие дела! — бесстрастно сказал Владимир Сергеевич.

— Как арестован?

У меня задрожали коленки.

— А очень просто: схвачен и брошен в кутузку! За темные махинации с фотоаппаратом!