Пони Педро

Следом за Педро шел гробовщик. На нем была белая полотняная куртка. Из выреза куртки все так же уныло глядел черный похоронный галстук. Гробовщик шагал медленно, словно шествуя за гробом. Рядом с ним шла его приветливая жена в летнем цветастом платье. И, наконец, за супружеской четой важно выступал я. Лошадиный парад, да и только! Торжественное шествие по узким улочкам провинциального города! Педро приплясывал, награждаемый одобрительными взглядами. Он громко ржал, словно трубя победу, и какая-то старуха, испугавшись, трижды сплюнула в канаву… Как мне хотелось самому пройтись с ним по городу! Но старший подмастерье и кучер гробовщика не пожелали уступить чести собственноручно отвести своего друга Педро на станцию. Резвые прыжки Педро служили им лучшим десертом во время обеденных перерывов.

Мне вспомнилось изречение одного греческого мудреца: не всегда красив и статен тот, кто гарцует на красивом и статном коне. Это, или нечто подобное, я вычитал у греческого философа Эпиктета. Но, восхищаясь мудростью мудрецов, человек все же не следует ей. Он грешит против нее. А как сладостно было тут согрешить — провести Педро через весь город!

ЗАДОМ В ТЕМНОТУ

Железнодорожный вагон стоял у погрузочной платформы. Надо было переправить Педро по дощатым мосткам в вагон. Он упирался. Вход в вагон зиял, как пропасть, оттуда пахло тухлой рыбой. Чтобы заглушить неприятный запах, мы бросили в вагон сена и соломы. Педро по-прежнему упорствовал. Я впервые увидел, как он становится на дыбы. Он дрожал. Он раздувал ноздри. Его длинная грива развевалась вокруг изогнутой шеи.

«Лесной бог!» — подумал я. Деревенским мальчишкой я так и представлял себе лесного бога: черный конь, переступающий на задних ногах.

Мы повернули Педро задом к вагону, и он успокоился. Ведь рядом стояла его сестра, маленькая кобылка, и расправлялась с остатками сена. Он видел дорогу, по которой обычно ходил в конюшню. Педро заржал, обращаясь к сестре. А мы потихоньку втолкнули его задом в вагон. Двери вагона сдвинулись. Мрак обступил Педро со всех сторон. Перехитрили! Так бывает и с людьми: человек пятится назад, и его обступает мрак.

Но вот двери вагона снова раздвинулись. В вагон хлынул свет летнего дня. Однако теперь Педро был привязан. Он возбужденно захрапел. Глаза его были полны страха. Он дергал цепь и бил задними копытами. Он скреб пол и топал передними, но плотно пригнанные доски тюрьмы на колесах не поддавались. И тут узник беспомощно затрубил. Он ржал не из любви к жизни, он предупреждал табун: «Опасность! Опасность!» Табун Педро состоял всего лишь из его тонконогой сестры — там, снаружи, на мощеной платформе. Кобылка вскинула голову, забеспокоилась. Своим криком брат приказывал: «Беги!»

Ржанье жеребца, казалось, нисколько не затронув мозга кобылы, сразу же передалось от ушей к мышцам и сухожилиям. Она рванулась вперед, хотела бежать. Кучер резко осадил ее. Здесь не степь. Здесь не прерия.

Жена гробовщика сунула в мягкую пасть Педро кусок хлеба. Она плакала. Над чем, собственно? Что у лошади «слишком малый радиус»?

В ТОВАРНОМ ВАГОНЕ

Паровоз положил конец всем прощальным ласкам, всем непонятным слезам. Залязгали буфера, вагон затрясся; казалось, наш маленький мирок вот-вот развалится. Педро испугался, я тоже. Еще немного, и мне пришлось бы познакомиться с его копытами. Он так бил задними ногами в стенки вагона, что только щепки летели.

— Брось, Педро! Тебе все равно не вырваться отсюда на волю. Неужели ты будешь первой лошадью, которая меня ударит?

Педро прислушался. Я подсластил свои увещевания куском сахара.

Когда поезд тронулся, я повалился на ворох сена. Педро упал на бок, но тут же вскочил и, упершись в пол ногами, стал против движения поезда. Я лежал на спине, беспомощно дрыгая ногами, и, наверное, казался ему каким-то страшным зверем. Он захрапел, дернул цепь, заворочал круглыми от страха глазами и отчаянно застучал копытами, но тут я поднялся — и пугало исчезло.

Пока формировали состав, нам досталось немало толчков и ударов. Наконец звякнул замок автосцепки. Маневровый паровоз укатил. Стало так тихо, что слышно было чириканье воробьев на крыше вокзала. Начальник поезда считал вагоны. Его шаги гулко отдавались в проходах между составами. Свет вечернего солнца бил сквозь щель в двери и яркой желтой полосой ложился на серые доски вагона. Я нащупал рюкзак, достал хлеб и сало. Педро хрупал сено. Человек и лошадь за едой — сколько веков такой картине?

Почему я лежу здесь, на сене, а не сижу дома за письменным столом? Всему виной моя страсть к лошадям. И это отлично! Когда б еще мне пришло в голову путешествовать вместе с грузом? А теперь я узнаю, как разъезжают вещи и животные.

Педро шуршал сеном — привычный знакомый с детства шорох… Меня одолевала дремота. Вон там стоит мой маленький Педро. А здесь лежу я, единственный знакомый, оставшийся с ним.

Когда я проснулся, мы были уже в пути. Педро привык к тряске и толчкам. Он уплетал сено так, что за ушами трещало.

В дверной щели вспыхивали и гасли пробегающие мимо огоньки. Ночь уже наступила. Когда мы с грохотом проносились сквозь рой вокзальных огней, ночное небо как бы отступало, звезды меркли. А когда станция оставалась позади, небо снова надвигалось на нас, луна покидала свое лесное логово, Большая Медведица подползала к лесной опушке.

ЧЕЛОВЕК С КАЙЗЕРСКИМИ УСАМИ

Поезд остановился. Замелькали фонари. За каждым фонариком стоял железнодорожник. А что, если и на небе кто-то стоит за каждой звездой и держит ее? Трах! Сейчас не время фантазировать. Мы приехали на сортировочную станцию. Наш поезд разорвали на части. Этот вагон — в Росток, этот — в Гера, а этот — еще куда-нибудь. Грохот и лязг. Снова кувыркаемся и падаем, как сегодня вечером.

Я кричу в дверную щель фонарю, который проплывает, покачиваясь, мимо нас:

— Эй, ты, не видишь надписи, что ли? Тут живые твари едут!

— В такой темноте разве увидишь? — прокряхтел старик сцепщик.

Приподняв фонарь, он посветил в вагон и, увидев дрожащего жеребчика, прищелкнул языком. Его кайзерские усы над толстой верхней губой запрыгали.

— Твоя лошадка?

— Очень может быть.

— А чего ты такой сердитый?

— Как тут не сердиться, если вы так дергаете!

— Уж больно ты важничаешь, не из ученых ли? — фыркнул железнодорожник себе под нос. — Убери, профессор, голову от дверей, сейчас опять дернет.

Следующий рывок был мягче. Нас передвигали уже осторожнее, а под конец почти нежно. Я похлопал Педро по шее. Мы произвели впечатление.

КАК Я ПЛАТИЛ ЗА ЦВЕТЫ

Всходило алое солнце. По небу плыли розовые ладьи облаков. Пять часов утра. Нас привезли в районный город на товарную станцию, но документы на своего пони я нигде получить не мог.

— Документы? Выдаем только с семи часов, когда начинается работа на станции.

Ох, уж эти неповоротливые бюрократы!

Мы самовольно выгрузились и потихоньку пошли со станции. Сойдя с путей, Педро громко заржал своим трубным голосом.

— Сразу видать, что ничего-то ты не смыслишь в бюрократии!

Педро заржал еще раз. Победные фанфары, да и только. Мрак, царивший в вагоне, был побежден. Начальник станции подошел к двери и махнул рукой.

— Ну вот и доигрался! Теперь нас отведут обратно, тебя отстегают, а меня, за нарушение их железнодорожных порядков, запрут до прихода полиции в тормозной будке.

Однако Педро, ничуть не смутившись, в третий раз сыграл туш. Шлагбаум позади нас опустился. Мы были спасены.

В городе Педро приветствовал шотландского пони развозчика молока, битюгов возчика бревен и рыжую кобылу из государственного садоводства. Эта старая кляча везла тележку, полную красной герани. Педро ворча обнюхал тетушку-кобылу. Она, видно, ему не понравилась. Зато красные зонтики герани пришлись ему больше по вкусу, и он слопал один цветок. Мне пришлось тут же заплатить за его завтрак.