Привал на Эльбе

Курц неотрывно смотрел на красавицу девушку и думал: «Значит, русские не считают меня врагом, если их сотрудница так говорит».

— Вы мне очень нравитесь, — буркнул он.

Вера повела плечами и ответила Курцу:

— А мне не нравится это ваше скоропалительное признание.

Курц моргнул глазами, взялся за лоб, поняв, что сказал невпопад. Он хотел сказать потоньше, но получилось грубо. Надо было признаться изысканно, галантно. Курц повел бровью — официант сразу понял и подал вина. Курц почтительно поклонился Вере, протянул руку к рюмке, предложил выпить и манерно проговорил:

— Вы меня не так поняли. Я глубоко взволнован. У меня еще в жизни не было таких счастливых минут, как сейчас. Выпьем за бесконечность таких минут.

Вера подняла рюмку, но пить не стала. Подошел Вальтер и сказал, что завтра опять будет выступление молодых талантов. Вера протянула руку Курцу и сказала, что ей пора домой.

Курц встал, красиво отвесил поклон и, как молитву, сладким голосом произнес заученные для подобных случаев строчки:

Вера не хотела ни огорчать Курца, ни обнадеживать. Она подумала, как бы лучше отказаться. Слова нашлись, удачные сверх чаяния. Пригодились упражнения по немецкому языку — чтение «Фауста», заучивание отдельных строк. В тон Курцу она сказала:

— Браво! — воскликнул Вальтер. — Курц остался с носом!

Ох, как ненавидел Курц Вальтера! Раньше он, анфюрер, вырвал бы его язык, а теперь даже пинка не может дать. Промолчать тоже неприятно: поддел его противник. Проглотив обиду, он ухмыльнулся и отпарировал:

— Твоя реплика — попытка грача спеть по-соловьиному.

Вальтер не остался в долгу за прошлые обиды: все-таки сунул кулак под нос противника:

— Довольно ехидствовать, юнкерской курицы племянник. Прошел ваш праздник. Теперь не вы двигаете нами, а мы — вами.

У Курца чуть сердце не лопнуло от злости. Так осрамили его! Да кто? Сын кочегара. Он так не оставит, отомстит этому Мелкозубке.

— Вы видели? — подскочил Курц к Елизарову. — Кулаки распускает лидер свободной молодежи. Я с уважением к нему, а он ко мне, как фашистский молодчик.

— Я поговорю с ним, — пообещал Елизаров.

Подошла Вера.

— Ты пойдешь? — спросила она Михаила.

— Я еще посижу. Ты иди с Тахавом.

В кафе стало тихо. Засидевшиеся посетители мирно разговаривали. Даже рыжий бравер после дубинок молчал, заливая боль водкой. Михаил беседовал с поздней посетительницей. Она без стеснения объяснилась:

— Я свободная девушка. Зовут меня Эльза.

Она думала: после этих слов молодой человек заинтересуется ее родителями, их состоянием, какое приданое за ней. К удивлению Эльзы новый знакомый спросил ее о другом.

— Вы работаете?

— Нет, я учусь. Мне посчастливилось поступить в берлинский пединститут. Приехала на каникулы, — показала Эльза удостоверение.

— Вы генерала Хаппа знаете?

— Этого изверга? Как же. Служила у него… — Эльза догадалась, что молодой человек узнал ее. — Его осудили и посадили в тюрьму. Мне кажется, я где-то видела вас.

— Вы переводчица генерала Хаппа?

— Вспомнила! — воскликнула Эльза. Вы тогда приезжали в штаб нашей армии парламентером. Какая неожиданность! Вы теперь штатский? Чем занимаетесь?

— Изучаю немецкие нравы. Расскажите, как вы попали в институт?

— Это очень интересно, — сказала Эльза. — Только сегодня поздно. Давайте встретимся в другое время и при иных обстоятельствах.

На другой день Михаил рассказал коменданту все, что случилось в кафе. Пермяков отчитал его. Он не одобрил наблюдения за пари-дракой, долгий спор с Курцем и упрекнул за то, что Михаил остался в кафе с Эльзой.

Дошла очередь и до Тахава, где-то пропадавшего всю ночь. Он не признавался, где был, твердил, что ходил на вокзал узнавать о каком-то грузе, но так и не сказал, что провожал немецкую девушку.

4

Эльза сама позвонила Михаилу, пригласила его на свидание.

В доме, куда пришел Михаил, жил профессор Торрен. Хозяин встретил гостя с распростертыми объятиями, познакомил с женой — высокой седой женщиной, сохранившей изящество в движениях и жеманность в обращении. Хозяйка не преминула сказать комплимент Михаилу, что он сносно говорит по-немецки, усадила его на почетное место, развернула перед ним потомственный семейный альбом с портретами дедов и прадедов и, предоставив мужу удовольствие пояснять их родословную, направилась на кухню.

— Я угощу вас натуральным кофе, — пообещала она.

Михаил объяснил Торрену цель своего прихода. Профессор улыбнулся с хитрецой: дескать, понятно — молодость. И сочувствующе сказал, что девушка приходила, очень сожалела, что не могла дождаться молодого человека. Она получила телеграмму о смерти сестры и сразу уехала.

— Она родственница вам?

— Знакомая. Вместе служили в штабе армии. Теперь учится в институте. Этот сверточек просила передать вам.

Михаил развернул целлофановую бумагу. В ней была красивая автоматическая ручка и записка: «Любознательному русскому знакомому, изучающему немецкие нравы, на память».

— Я не имею права принять этот подарок от малознакомой девушки и прошу вернуть ей обратно, — положил Михаил ручку на стол и поднялся, чтобы уйти.

Появилась хозяйка. Она хотела усадить гостя на место. Ей на помощь прибег профессор. Он пояснил, что если гость уйдет, его супруга очень обидится. Михаил сдался.

Хозяин повел гостя в другую комнату. Это был небольшой рабочий кабинет профессора с очень скромной обстановкой. Старый письменный стол, три дубовых стула, широкий книжный шкаф, портрет Гегеля в самодельной раме — вот и все. Но библиотека профессора еле вмещалась в большой шкаф и настенную полку. Здесь красовались сочинения Гегеля, Канта, Шеллинга и множество других старых книг в толстых жестких, как фанера, переплетах.

— А вот это — моя новая азбука, — профессор показал книгу о диалектическом и историческом материализме. — С удовольствием штудирую. Очень хочется поговорить с господином Пермяковым о марксистской философии. Он эрудит. Когда бы мог он пожертвовать часок?

— Я не могу ответить за него. Вы позвоните ему. — Михаил посмотрел на телефон.

— Благодарю за совет. Скажите, пожалуйста, номер его телефона. Марта, — сказал профессор жене, оставшейся в соседней комнате, — запиши номер телефона.

Хозяйка взяла ручку, принесенную Эльзой Для Михаила, и стала записывать. Ручка вдруг взорвалась. Профессорша закрыла лицо руками. Сквозь пальцы выступила кровь.

— Какой ужас!.. — простонал профессор.

Елизаров позвонил по телефону, вызвал из комендатуры машину. Добрую, гостеприимную немку повезли в больницу. Врачи сказали, что она ничего не видит.

Вернут ли ей зрение?

5

В глухом переулке Гендендорфа стоял во дворе небольшой особняк. С виду он ничем не отличался от других домов, но если присмотреться, кое-что было в нем и необычное. Заборы низкие, через них может перескочить любой смертный без всякой тренировки. Из кирпичного сарая почему-то в чужой двор сделан ход, закрывающийся железной плитой на шарнирах. В особняке четыре одинаковые комнаты с небольшими прихожими, которые имели и отдельные и общие входы.

Особняк построил один музыкант около ста лет назад. У него было четыре сына, тоже музыканты. Они составляли семейный квартет. Отец хотел, чтобы сыновья жили под одной крышей и не нарушали фамильного квартета. В дни победы фашизма квартет распался. Особняк купил владелец парикмахерской — тайный помощник гаулейтера Хаппа. Перед приходом советских войск хозяин особняка якобы бежал вместе с Хаппом.