Страница 30 из 113
— А вы меньше мешайте ему, — заступилась за раненого Галина Николаевна. — Больше чуткости. Иногда можно стакан кофе или молока принести ему и туда, где он занимается. Понять надо: на костылях человек ходит и не бездельничает — учится.
Михаил поправлялся быстро. Он уже начал скандалить с врачами, просил выписать его из госпиталя. Галина Николаевна убеждала, что еще не время говорить об этом, что раны не зажили, что в них, может быть, занесена инфекция.
— Товарищ врач, на меня инфекция не действует. Меня однажды ранило сюда, — ткнул он пальцем в кисть руки, — бой был адский, нужно было лечь за пулемет, кровь брызжет. Я схватил комок грязи, хлопнул на руку, как замазку на стекло, и никакой инфекции. Буду скандалить, если не выпишете — сбегу.
Полночь. На улице завывала вьюга. Снежинки хлестали по лицу Галины Николаевны, перебегавшей через улицу. Она спешила на дежурство. Зашла в палату. Елизарова не было на койке. Она побежала к физкультурному кабинету, дернула дверь, заперто. Дежурная сестра сбивчиво лепетала, что казака нигде нет. «Сбежал! — подумала Галина Николаевна. — Куда он мог пойти: в военкомат, на станцию?»
Она решила позвонить на пересыльный пункт, но ее позвали к тяжело раненному. Освободилась она не скоро.
Войдя в свой кабинет, она невольно вздрогнула, остановилась. За столом сидел незнакомый молодой человек в новой больничной пижаме.
— Откуда вы? — спросила она. — Вы недавно прибыли?
— С фронта. Давно уже. — Молодой человек поднял голову, улыбнулся.
— Товарищ Елизаров! — Галина Николаевна всплеснула руками, радуясь, что нашелся пропащий. — Вы побрились. Да вы совсем молодой без бороды. Ей-ей, не узнала бы вас. Зачем вы спрятались сюда? Опять наделали панику, сестры плачут: пропал казак.
— Мне разрешил комиссар. В физкультурном кабинете прохладно…
Михаил сложил только что полученное письмо треугольником и замолчал, не отвечая на требовательные вопросы врача. Это раздражало Галину Николаевну.
— Я доложу комиссару, и мы запретим вам работать ночами, — она хотела добавить, что недовольна его поведением, но, заметив выражение тоски в его влажных глазах, участливо спросила: — Что с вами?
— Ничего… — опустил голову раненый.
— Скрытный вы человек! Давайте говорить начистоту, откровенно, не как врач с больным, а по-товарищески. Чём вы недовольны?
— И Тем, что не выписываете.
— Рано. Нога не совсем окрепла, и «звезда» на груди еще не зажила.
— Рано? Я здесь толстею, а там мои друзья в огне. Вот, почитайте, — подал ей Михаил письмо. Сандро Элвадзе писал:
«Письмо мое стремится к тебе. Только радости мало оно принесет. Фронтовые дела наши печальные. Отходим, но бьемся как львы. Многие убыли из нашего эскадрона: парторг, с которым ты последний раз минировал мост; азовский рыбак Гульчевский; уральский горняк Данькин. Тахав получил четвертую отметку. На этот раз не устоял — увезли в госпиталь. Получу от друга башкира письмо — пришлю тебе его адрес, а твой напишу ему. Сегодня глаза у меня были на мокром месте: убило осколком Орла. Взял пока твоего коня. Хороший конь, легко бегает, только очень трясет. Выздоравливай скорее, просись в свою часть. Пермяков вспоминает тебя…»
— Пермяков? Как зовут его? — спросила Галина Николаевна.
— Виктор Кузьмич.
— Витя! — вскрикнула она и достала маленькую фотокарточку. — Он?
— Точно! Наш командир, — повеселел Елизаров.
— Что же вы молчали! — воскликнула Галина Николаевна, не скрывая своей радости.
— Читайте дальше, что о нем написано.
— «…Пермяков передает тебе привет и тоже просит вернуться в свой эскадрон. Он часто ставит тебя, твою храбрость в пример другим. А вот адрес его родителей, он просит сходить к ним в гости…»
— Вот вы какой! — улыбнулась Галина Николаевна. — А как будут рады родители Виктора Кузьмича, когда я скажу о вас… Товарищ Елизаров, что с вами? — она села рядом с Михаилом. — Конец письма очень хороший. Слушайте: «Получили письмо от Якова Гордеевича. Он просил объявить тебе благодарность за патриотизм. Крепко обнимаю. Твой брат Сандро Элвадзе».
— Очень плохой конец. Если бы она была жива, то Яков Гордеевич, который спас меня, написал бы и о ней, — печально проговорил Елизаров и молча положил карточку Веры на стол.
— Жена? — тихо опросила Галина Николаевна, глядя на карточку.
— Невеста. Друг фронтовой…
— Не надо тосковать. Конечно, тяжело. Но будущее сильнее прошлого. Пройдет время, встретится на вашем пути другая девушка, и постепенно забудется эта потеря.
— Нет, — тихо сказал Елизаров, — не забудется.
Галине Николаевне стало жаль казака. Теперь он показался ей более серьезным, вдумчивым. Он, оказывается, и храбрый воин и глубоко любит девушку… Галина Николаевна нервно вздрогнула и призналась, что тоже очень боится потерять своего Виктора Пермякова.
Михаилу нравилась речь Галины Николаевны. Она говорила умно, красиво. Когда он беседовал с ней, то всегда что-нибудь новое для него запоминалось из ее слов.
— Проснулась однажды после тяжелого сна, будто убили его, — подушка вся мокрая… И так была рада, что это было во сне, а не наяву. Расскажите, как живет Виктор Кузьмич на фронте, вспоминает ли свой Урал?
Михаил поднялся, постоял немного у замерзшего окна и с грустной улыбкой сказал:
— Я слышал, как Виктор Кузьмич сказал перед боем: «Если бы моя Галинка обняла меня здесь, то у меня, кажется, выросли бы крылья». Теперь-то я понял, что это он о вас говорил.
— Так и сказал? Какие же вы хорошие люди — фронтовики! — обрадовалась Галина Николаевна и тут же смутилась. Она посмотрела на свои часы, тихо воскликнула:
— Ой, ужас! Три часа ночи! Невероятное нарушение режима. Спать, спать, Михаил Кондратьевич.
— Иду. Вы тоже идите отдыхать.
— Мне не полагается. Я дежурю сегодня. Спокойной ночи!
17
Михаил уже танцевал и прыгал в спортивном зале. Ему разрешили ходить на прогулку. Сестра-хозяйка принесла полушубок, ушанку, валенки и меховые рукавицы. Сегодня прогулка особенная. Его пригласили в гости. Не успел он одеться, как санитарка сообщила радостную весть:
— Вас боец спрашивает, говорит — друг.
На ходу напяливая мохнатую барашковую ушанку, Елизаров вышел в приемную.
— Тахав — биик тав, дорогой друг! Какими судьбами? — обрадовался Михаил.
— Проездом. Тоже лежал в госпитале. Здоров. Еду на фронт. Разрешение взял тебя повидать. Спасибо Элвадзе — адрес твой прислал. А ты чего долго живот набираешь? Давай скорей на коня!
— Я так и думаю, скоро… Что тебе пишет Элвадзе? О Вере… ничего? — с нетерпением спрашивал Михаил.
— Нет, ничего пока не пишет…
Михаила позвали к телефону. Тахав покачал головой, ка>к будто говоря: «Ишь, как лечится».
— Задержался малость. Фронтового товарища встретил, ординарца Виктора Кузьмича, — Михаил шепнул Тахаву, закрыв рукой трубку, — отец Пермякова. Пойдешь? И тебя в гости зовут.
— Чего не пойти, — подхватил Тахав. — Я в гости люблю ходить.
— Правильные слова, — одобрил Михаил. — Зовут — иди, бьют — беги.
— Неправильно! — возразил Тахав. — Бьют — сдачу давай…
Друзья, дыша морозным воздухом, пересекли заиндевевший молодой скверик, пошли по левой набережной пруда, наглухо скованного льдом. Перед большим трехэтажным домом, у парадного крыльца, в черной длинной шубе с серой каракулевой опушкой стоял мужчина лет пятидесяти. В руках у него были удочки и сетка со свежей мерзлой рыбой.
— Вы из госпиталя? — приветливо спросил он. — Пермяков Кузьма Макарович, — познакомился уралец с фронтовиками. — Я на озере Шарташ немного рыбачил.
— Клюет в такой мороз? — удивился Михаил.
— Плохо. За два часа — два десятка, — повел Кузьма Макарович гостей в квартиру.
Здесь была и Галина Николаевна. Михаилу она показалась совсем девушкой, не такой, какой в госпитале, где ее видел только в белом халате и один раз перед уходом с дежурства в гимнастерке. Теперь на ней было длинное платье голубого цвета с тонкой серебристой ниткой. Черные волосы, слегка завитые, собраны в пучок, на котором блестели две-три роговые приколки.