Страница 16 из 113
— Какого полка вы, господин обер-лейтенант? — спросил Дорожкин.
Заундерн взял папиросу, но не ответил.
— Девяносто пятого, — сказал Елизаров.
— Вы откуда знаете?
— Он сказал нам сейчас.
— Вы из девяносто пятого? — переспросил Дорожкин.
Заундерн продолжал молчать, жадно затягиваясь дымом.
— Товарищ майор, разрешите мне допросить его! — Элвадзе взялся за рукоятку нагайки.
— Отойдите, — строго заметил командир полка.
— Элвадзе, выпустите с Елизаровым боевой листок о сегодняшних схватках, — поручил Пермяков.
Старания майора Дорожкина ни к чему не привели. Обер-лейтенант не произнес больше ни слова.
— Товарищ командир полка, вот интересное донесение в документах немецкого штаба, — подошел Пермяков.
— Видите? — показал Дорожкин пленному. — Подпись вашего подполковника Гильмута.
Офицер невольно повернулся, услышав фамилию своего начальника, и дрожащими руками вцепился в бумагу, рассматривая подпись.
— Можете не сомневаться, оригинал, — насмешливо произнес Пермяков и начал читать донесение: — «В боях за село Шатрищи вверенный мне полк потерял половину личного состава. Из офицеров остался только один начальник штаба капитан Мильке. Командир бронетанковой роты обер-лейтенант Заундерн, — Пермяков на мгновение задумался и добавил от себя: — заранее бежал и сдался в плен».
Немец вскочил со скамейки. Лицо его позеленело, усы ощетинились.
— Я сдался в плен?! — крикнул пленный и закашлялся. — Лысый дьявол. Сам бежал, документы бросил! — выпалил Заундерн и опять замолчал.
— Это не вина Гильмута. Его наши казаки поторопили, — с улыбкой заметил Пермяков, просматривая захваченные документы. — А вот и вам письмо, господин обер-лейтенант.
Обер-лейтенант протянул обе руки, но Пермяков отошел в сторону и начал читать:
«Получила от тебя сорок девятое письмо. Я аккуратно подшила его, как и все остальные. Как получу твое сотое письмо, отдам все переплести… Давно не получала от тебя посылки. Не можешь ли прислать мне золотые пряжки на туфли? Ведь там, в России, много золота. Ждем тебя домой со скорой победой. Крепко целую. Гертруда».
— Господин майор, — четко произнес Заундерн, — это семейная переписка. Я требую уважения личности.
— Что с бою взято, то свято, — сказал Дорожкин.
— Возьмите. — Пермяков бросил письмо на стол. Ему до тошноты противно было читать «откровения» алчной немки.
— Что-то вы, господин обер-лейтенант, плохо снабжаете семью, — иронически заметил Дорожкин.
Немец опустил голову. «Какая дьявольская участь! — думал он. — Командование считает меня перебежчиком, семья просит посылок, а русские допрашивают».
— Вам жалко своих детей? — спросил его Пермяков.
— Странный вопрос, кому не жалко детей? — Лицо Заундерна дрогнуло.
— Почему же вы убиваете наших детей? — спросил Пермяков и привел несколько примеров детоубийства.
— Это вызывается государственной целесообразностью, — неуверенно отвечал обер-лейтенант.
— А не скажете ли, господин офицер, сколько миллионов жизней стоит Европе эта гитлеровская «государственная целесообразность»?
Вопрос Пермякова задел за живое пленного. Он вскочил, резко повернулся к русскому командиру.
— Господин майор, прошу защитить меня от комиссарской агитации. Я не желаю слушать, когда критикуют фюрера.
— Что ж, — произнес командир полка, — не слушайте, для вас это бесполезно. Скажите лучше, чем оснащена ваша дивизия?
— Это может сказать только трус или предатель, — вскинул голову Заундерн и опять без спроса закурил.
— Сколько танков было в вашем полку?
— Это военная тайна, — вызывающе сказал гитлеровец.
«Ответишь, прохвост, — подумал Пермяков. — Раскусили твой характер. Ты педантичный честолюбец». Пермяков действительно раскусил характер нациста. Своенравное упрямство хранил Заундерн не потому, что он большой души человек, а потому, что советские офицеры оказались чрезвычайно мягкосердечны.
Пермяков, набив трубку желтым табаком, вразумительно внушал пленному:
— Мы знаем, что немецкий офицер — автомат. Мыслить самостоятельно ему не дано. Разрешается мыслить только от и до… Вот вам, командиру роты, можно думать только от взвода до батальона. О вооружении полка запрещено рассуждать, и вы педантично придерживаетесь этой буквы, — продолжал Пермяков, перебирая штабные документы. — Товарищ майор, код! — воскликнул он. — Где шифровка?
— Отправил в штаб дивизии. Идем!
Дорожкин и Пермяков вышли. Вскоре они вернулись. С ними пришли командир дивизии полковник Якутин и комиссар Свиркин.
— Да, обер-лейтенант Заундерн, ваш Гильмут прав: вы струсили и предали своих, — сказал Якутин. — Переведите ему шифровку.
Пермяков начал читать: «Командир бронетанковой роты обер-лейтенант Заундерн за два дня боев потерял пять танков. А при налете казаков на батальон девять танков бросил и сам позорно бежал». Заундерн вздрогнул. Он вскочил, хотел схватить шифровку. Пермяков прикрикнул:
— Руки по швам! Теперь смотрите, чья подпись под шифровкой?
— «Подполковник Гильмут», — прочитал Заундерн и воскликнул надорванным голосом: — Ложь! Гильмут врет. В полку всего было потеряно десять танков.
— Напишите протест и пошлите Гитлеру, — сострил командир дивизии Якутин.
— Гитлер узнает — расстреляет! — шутя сказал Пермяков.
— Мы уж вас не дадим в обиду, — лукаво проговорил Якутин.
— А ведь вы сами теперь сказали, сколько потеряно танков, — заметил Пермяков. — Вы же только что уверяли: это может сообщить лишь трус или предатель.
Заундерн понял, что сгоряча проболтался, но честь мундира не ронял:
— Эта частность ничего не значит. И напрасно вы считаете невеждами офицеров Гитлера.
— О нет, — произнес Якутин, — гитлеровских офицеров мы считаем цивилизованными хищниками. В завоеванных странах вы бросаете детям конфеты, только ядовитые, или мажете им губы сладкой помадой, от которой они тоже умирают.
Обер-лейтенант ничего не ответил.
— Товарищ полковник, разрешите задать вопрос пленному, — обратился Пермяков к Якутину.
— Задавайте.
— Обер-лейтенант, вы знали содержание шифровки? Нет. Слушайте дальше. «Считаю своей обязанностью откомандировать обер-лейтенанта Заундерна в ваше распоряжение для привлечения к ответственности».
— Вот как? — сощурился Якутин. — Вы, значит, везли свой смертный приговор. Вам повезло, обер-лейтенант, что попали в плен. А то расстреляли бы вас.
— Не расстреляли бы, — возразил пленный. — Наш батальон не первая жертва. В тылу у нас свирепствует сто тысяч казаков. Надо бы нам сосредоточиваться дивизиями, а не оставлять в населенных пунктах мелкие гарнизоны.
— А как вы подсчитали, сколько у нас казаков?
— Когда все леса и болота кишат партизанами и казаками, этого не скроешь. Есть у вас казачьи генералы Белов и Доватор. Они с конниками залетают к нам в тыл на сто километров и рубят все, захватывают даже аэродромы. Об этом наше командование докладывало самому фюреру.
— Закурите, — протянул папиросы Якутин. — Какое же спасение от наших казаков и партизан указал Гитлер?
— Фюрер приказал выделить специальные корпуса. А кто захватит Доватора или Белова, тот получит сто тысяч марок.
— Вы не пытались подзаработать? — насмешливо спросил Якутин.
— Пытался, только не руками, а ногами, — подметил Пермяков и спросил:
— А что такое «широкая стратегия Гитлера», о которой хочет получить информацию ваш командир полка? — указал он на шифровку.
— Не знаю, а если и знал бы, тоже не выдал бы тайну, — опять заупрямился пленный.
— Это уже не тайна, — заметил Якутин и пояснил: — Гитлер посылает группировку Листа через Кавказ. Армию Роммеля — через Ливию, Египет, Аравию. Роммель и Лист должны образовать гигантские клещи и сомкнуть их у Персидского залива.
— В этом фюрер ваш настолько уверен, что заказал специальный фильм «Встреча у Персидского залива», — добавил Свиркин.
Заундерн молчал. Он слышал про такой план, но это была тайна, святая святых. И вот замыслы фюрера стали известны этим русским офицерам… Откуда? У Заундерна чувство пренебрежения к советским офицерам сменилось удивлением. «Не такие они простые азиаты, как говорили о них в училище», — подумал пленный.