Страница 41 из 54
Советское наступление, которое ожидалось с таким напряжением всеми, начиная от командующих армиями и кончая рядовыми, вызвало вздох облегчения. Чтобы поднять настроение бойцов, офицеры объявили солдатам о начале советского наступления в тот же день, когда штаб союзников получил секретное донесение об этом. Они решили не ждать официального советского сообщения. «Эти русские, — объяснил офицер, — могут молчать несколько недель, а потом объявят, что Берлин взят и война окончена Мы не можем ждать так долго» Солдатам приказывалось идти навстречу русским: они, как казалось всем, находились совсем недалеко. Появление Советской Армии за спиной немцев, еще державших Западный фронт, было физически ощутимо.
Попытка добраться до Арденн в разгар боев не удалась. Американские военные власти, как объяснили нам в штабе 21-й группы, решительно возражали против поездок корреспондентов на фронт. Мы ходили на ежедневные пресс-конференции, где сообщения для печати занимали две-три минуты, а закрытая информация затягивалась на полчаса. Сначала офицеры штаба относились к арденнскому сражению как к чисто американскому делу. Они неизменно информировали нас прежде всего о мелких событиях на британском и канадском фронтах, затем переходили к американскому. Иногда они делали прозрачные намеки на то, что американцы плохо информируют их. Один из офицеров, слывший остряком, начал однажды свой обзор словами: «Согласно сообщению лондонского радио обстановка на фронте складывается так…»
21 января 1945 года начальник службы общественных связей группы бригадир Невиль явился на пресс-конференцию возбужденный и торжествующий: генерал Эйзенхауэр назначил фельдмаршала Монтгомери командующим четырех армий: британской, канадской и двух американских.
— Они вынуждены вернуться к тому положению, которое было в Нормандии.
Бригадир воздержался от того, чтобы дать местоимению «они» собственное имя, но мы понимали, что он имел в виду американцев. Этот вывод Невиля был так многозначителен, что корреспонденты Соединенных Штатов, число которых сильно возросло, возмутились.
Корреспондент армейской газеты «Старз энд страйпс», пригласивший меня после пресс-конференции в свою машину, клял англичан всю дорогу до отеля. Несмотря на секретность назначения Монтгомери, английским корреспондентам, по его словам, шепнули, чтобы они просунули эту весть в печать и на радио: англичане хотели рекламы для Монтгомери. Уже через несколько дней английская пропаганда преподносила Монтгомери всему миру как грядущего избавителя от немецкого разгрома. Эта реклама особенно усилилась, когда разведка 21-й группы обнаружила, что 6-я танковая армия СС начала оттягиваться назад, чтобы быть переброшенной на восток. Да и до этого союзное командование знало не только размер советских приготовлений, но и день нашего наступления в Польше. Поэтому англичане безошибочно могли «предсказывать» неизбежность избавления от немецкого нашествия в Арденнах.
После назначения Монтгомери у англичан сразу же появился самоуверенный тон. Поменявшись местами с американцами, они третировали их, как приготовишек, не знающих даже азов военного дела.
В первой половине января военные корреспонденты в Брюсселе устроили ужин командованию 21-й группы. По этому случаю в отель «Кентербэри» прибыли генералы, послы союзных держав, министры. Я оказался за одним столом с бригадиром Вильямсом и американским послом в Брюсселе. После ужина посол отвел меня в угол и стал подшучивать над англичанами.
— Хотя Монтгомери еще не выиграл битвы, — говорил он, — они ведут себя так, будто победа у них уже в кармане. Насколько мне известно, англичане еще не сделали в Арденнах ни одного выстрела…
По залу, переполненному людьми и насквозь продымленному курильщиками, двигался седой человек, худой и высокий. Показав глазами в его сторону, мой собеседник сказал:
— Человек за спиной генерала Эрскина — Ничбелл-Хьюджессен, английский посол. Вы с ним знакомы?
Ничбелл-Хьюджессен был отменно любезен, приглашал заглянуть на чай, побеседовать. Он познакомил меня со своим пресс-аташе Созмарезом, давнишним обитателем Брюсселя, негласным дирижером нестройного хора бельгийской печати. Созмарез изъявлял готовность оказать мне всяческую помощь. Для начала я спросил его, нельзя ли умерить антисоветский холодок, который с момента приезда британского посольства в Брюссель гуляет по страницам бельгийских газет.
Пресс-атташе немедленно сослался на свободу печати в Бельгии, но во имя англо-советской дружбы соглашался использовать свое «персональное влияние».
Американский посол, смеясь, спросил его, не может ли он устроить так, чтобы бельгийская печать более объективно освещала ход боев в Арденнах. Созмарез с удивлением посмотрел на посла, но ничего не сказал.
На другой день командующий 21-й группой пригласил военных корреспондентов в свою ставку в маленьком бельгийском городке Ценховен. Монтгомери заявился на пресс-конференцию в слишком длинном и слишком широком для него пиджаке парашютиста. Пятнистый, как жираф, пиджак обвертывал его маленькую фигурку почти дважды. Подпоясанный узким ремешком, Монтгомери скорее напоминал мешочника, нежели командующего полуторамиллионной армией. Свой доклад о военном положении Монтгомери начал с объяснения этого маскарада: король, видите ли, только что произвел его в почетные полковники парашютного полка, поэтому он счел своим долгом показаться прессе в этом героическом наряде.
Кратко весь доклад Монтгомери можно было свести к знаменитому изречению Цезаря: «Пришел, увидел, победил».
Сначала Монтгомери отметил, что немцы захватили американцев врасплох и раскололи их первую армию надвое. Немецкий поток ринулся к реке Маас. В качестве предосторожности он, Монтгомери, произвел некоторую перегруппировку войск, чтобы не позволить немцам пересечь реку. Однако положение продолжало обостряться. После этого «дух солидарности восторжествовал», и генерал Эйзенхауэр назначил Монтгомери командующим всем Северным фронтом союзников. Фельдмаршал поспешно реорганизовал отступавшие американские части, указал им рубежи, бросил на помощь наземным силам воздушные, и положение было спасено. Немецкий главнокомандующий на Западе Рунштедт был вынужден отказаться от захвата намеченных объектов.
Монтгомери выразил восхищение боевыми качествами американских солдат, которые так геройски дрались под его командованием. Он и себя считал американским солдатом: ведь ему выдали американское удостоверение, и «оттиски сто пальцев были зарегистрированы в военном министерстве в Вашингтоне, что более предпочтитеаьно, чем иметь эти оттиски зарегистрированными в Скотланд-ярде!!» (Цитирую буквально, включая два восклицательных знака, как это было начертано в резюме доклада Монтгомери, розданном военным корреспондентом во время пресс-конференции.)
Фельдмаршал закончил свой доклад просьбой к военным корреспондентам выступить в печати за укрепление союзной солидарности, намекнув, что кто-то, зловредный и сильный, пытается подорвать ее. Он заверил, что нет более близких и верных друзей, чем Монтгомери и Эйзенхауэр, которого он называл не иначе, как «Айк» (доброжелательное прозвище Эйзенхауэра).
Доклад Монтгомери раздосадовал американцев. Они, видимо, не ожидали, что арденнское сражение обогатит их обиды еще одним ударом со стороны английского союзника.
По пути к окраине города, где стояли наши машины, меня догнал офицер отдела «психологической войны», который тут же осведомился, сколько слов я намерен послать в Москву о докладе Монтгомери. Я выразил опасение, что «философия войны», которой была посвящена большая часть выступления командующего группой, может показаться моим читателям не очень интересной.
— Но ведь не это было главным в докладе! — живо воскликнул мой спутник. — Главное — это стремление англичан к союзному сотрудничеству.
— А разве кто-нибудь пытается взорвать наше сотрудничество?
— Именно в этом суть доклада. Янки завладели ШЭЙФом целиком, они хозяйничают там, как на Бродвее, Они хотят диктовать всем союзникам свою волю, назначать и смещать их командующих, повышать или понижать их генералов…