Чума насилия

Джерико вышел в коридор.

Тишина.

Джерико тронул дверь напротив по коридору, держа винтовку наготове. Дверь открылась, и он сразу понял, что нашел наконец комнату Дэвида. Брюки и синий пиджак, в которые он был одет утром, валялись возле кровати. Тут же были грязные белые туфли. Парня явно застали за переодеванием. Полосатый пиджак из жатой ткани висел на дверце шкафа. Неизвестно, был ли у него еще один, который он мог надеть сейчас. Джерико взглянул на комод. Там лежал зажим для денег, в котором было несколько смятых бумажек, и связка ключей от машины. Молодой человек переоделся, сменил брюки и туфли, но не захватил с собой ни ключей, ни денег.

Следов насильственного вторжения Джерико не обнаружил. Все выглядело так, как будто Дэвид покинул комнату добровольно, хотя и второпях. Джерико подавил желание еще раз позвать его. Невозможно было предугадать, как «они» поступят в этом случае, поскольку их следующей целью был он сам. В первый раз он выступал в этой роли давным-давно — сегодня утром.

Джерико вернулся к спальне Томми и заставил себя войти. Ничего не изменилось. Еще в первый раз он заметил письменный стол, заваленный вещами мальчика. Он выдвинул один за другим два верхних ящика и во втором нашел то, что искал, — коробку с патронами для винтовки. Он засунул ее в карман и обернулся к кровати.

Первое потрясение и ужас, которые он испытал при виде Баумана, прошли. Ему приходилось сталкиваться с жестокостью лицом к лицу, путешествуя по самым разным уголкам земли, и сначала его неизменно охватывало отвращение, сменявшееся потом холодной яростью. Никакое преступление, совершенное Алексом Бауманом, не могло оправдать того, что с ним сделали. Джерико не испытывал к нему ни симпатии, ни уважения, но то, что случилось с Бауманом, было слишком дорогой ценой. Джерико подумал, что над сегодняшним днем как будто нависло проклятие: сначала выстрелы в роще, потом стрельба и взрывы, которые привели к тому, что разъяренная девушка погибла от руки разъяренного полицейского, а теперь еще и это. Насилие, как чума, расползлось по миру и проникло в кровь этих людей, которые не умели ценить человеческую жизнь. Нужно было остановить это поветрие.

Теперь он осмотрел комнату натренированным взглядом специалиста. Он обладал редким качеством, благодаря которому и стал художником: все, что когда-нибудь попадалось ему на глаза, запечатлевалось у него в памяти с фотографической четкостью, будь то пейзаж или лицо, комната, оживленный перекресток или джунгли. Мог ли он опознать парня, который взрывал полицейские машины в усадьбе Уолтура? Что он должен был ответить? Он сказал Фарроу, что для него они все на одно лицо. Но правда заключалась в том, что он узнал бы бомбометателя даже в толпе. Его лицо прочно осело в картотеке его памяти.

Теперь же она пополнилась мельчайшими деталями, замеченными им в комнате Томми. Он не запоминал их специально, следуя какой-то особой системе. Он помнил все, что видел, если ему самому не хотелось забыть. За исключением кошмарного вида распростертого на кровати Баумана, в комнате ничего не изменилось с тех пор, как он приходил сюда утром вместе с Томми и Лиз. Инстинкт подсказал ему, что Бауман сражался за свою жизнь не здесь. Борьба оставила бы в комнате следы — разбросанные вещи, опрокинутые стулья, сбившийся ковер, упавшие со стола вещи. Даже если бы убийцам пришло в голову навести в комнате порядок после схватки, они все равно не сумели бы разложить вещи по местам, поскольку не знали, что и где должно было лежать. Они могли придать комнате видимость порядка, но она все равно выглядела бы по-другому. Картина, увиденная им при первом посещении, наложилась на зрелище, что было у него перед глазами. Джерико отметил только четыре несовпадения: в первый раз на кровати не было трупа; на ковре отсутствовали кровавые следы, которые ему самому и принадлежали; со стены исчезла винтовка, которую он сам и снял оттуда; а на полу у кровати не лежала одежда. Джерико пришел к выводу, что на Баумана напали где-то в другом месте, потом приволокли сюда, привязали к кровати и зарезали. Нарушать порядок в комнате убийцам не пришлось.

Вскоре Джерико обнаружил пятое отличие — открытую дверцу платяного шкафа. Она была закрыта, когда Джерико заходил в комнату в первый раз. К вещам в шкафу не прикасались. Костюмы мальчика — пиджаки и брюки — висели в относительном порядке. На полу стояла обувь. Вешалка для галстуков, прикрепленная к дверце с внутренней стороны, была забита яркими молодежными галстуками. Вполне возможно, что Томми заходил к себе после того, как Джерико вышел отсюда, но до того, как произошло убийство. К тому же дверца могла открыться сама. Могло быть и так, что кто-то открывал шкаф, но не закрыл его как следует. То, что дверца оказалась открытой, могло и вовсе ничего не значить, однако эта деталь была надежно зафиксирована в памяти Джерико.

Дверь комнаты не запиралась. Джерико подумал, что люди, скрывающиеся в доме, все равно войдут сюда, если им понадобится. Зачем? Очевидно, что никаких улик они не оставили — ни оружия, ни клочка одежды, не считая вещей Баумана, валявшихся возле кровати. Джерико сознавал, что ему нужно выбираться из дома и идти за помощью; нужно разыскать Дэвида; нужно позаботиться о своей собственной безопасности, чтобы не угодить под пулю в этом сумасшедшем доме.

Он в последний раз оглядел комнату и вышел в коридор, потихоньку закрыв за собой дверь. В доме не было слышно ни звука. Он подошел к лестнице и, поколебавшись, быстро спустился в вестибюль. Его осенило, что где-нибудь в конюшне должна быть еще какая-нибудь машина или, на худой случай, грузовик. Нельсон наверняка тоже там, пребывает в блаженном неведении о том, что здесь творится. Он вышел на террасу, ощущая, как и утром, неприятную уверенность, что за ним наблюдают. Как старая бабка — так он определил свое ощущение утром.

Внезапно он замер, прислушиваясь к непонятному звуку, донесшемуся с лужайки, — этот звук оглушил его, как раскат грома. Потом по газону пробежали две золотистые лошади, наслаждаясь свободой и всхрапывая от удовольствия. Они прогалопировали мимо него и скрылись из виду, поднявшись на пригорок.