Море и плен

Гитлеровское Гестапо наперед было застраховано, что за несчастных Россиян Сталин не будет заступаться и, что прямой ответственности за рабов СССР никто не несет во всем свете. Не несет и не заступится ни Международный Красный Крест, ни Западная общественность. Русский народ, как и все пленники, находились как бы „вне закона’*. Над русским народом годами издевалась своя власть, истребляя его как скот. Западная общественность молчала. Молчала и тогда, когда этот народ, в солдатских мундирах очутился за колючей проволокой у немцев, подвергаясь неслыханным зверствам.

Только ведь потому, после пригона Севастопольцев в Днепропетровскую тюрьму, Гестапо — от бородатого до безусого матроса причислило к категории „унтер-меншей”.

К черноморским морякам немцы поставили такую охрану палачей, которые без разбору и без основания приклеивали им ярлык красного партизана и тут же расстреливали на месте.

Моряки не имели ни фамилии, ни имени, а только номер. Под этим номером они потеряли все людские права. Это никого не тревожило ни в Берлине, «и в самой Москве.

Центральный Комитет ВКП6, независимо от Сталина, так-же хорошо знал об условиях русских в немецком плену, но он знал и то, что зверское отношение к пленным усиливает ненависть солдат и матросов не только к охране Гестапо. но и ко всем немцам без исключении.

Эго заставляло даже самого отъявленного антикоммуниста бороться на стороне Советов, как на фронте, так и в тылу немецкой оккупации.

До нас не раз доходили слухи, что и среди немецкого командования, и в самом Гестапо, орудуют коммунисты, которые по директиве из Кремля — зверствуют над пленными и над населением, дабы вызвать со стороны последних злобу к фашистам.

Не знаю. Может быть это и гак. Может быть, что одурманенные победой немцы из собственных побуждений истребляли русских по вековому антагонизму к ним. но по всей оккупационной местности началась борьба против оккупантов.

Жены, матери, отцы, дети, попробовав палку освободителя, забывали кнут Кремлевского коммунистического правительства и уходили в леса к партизанам.

В Россию вернулся 1812 год!

Об этой партизанщине 1942-44 годов, где нибудь беспристрасный историк раскажет на страницах своей

книги, как деревенские бабы, ночами просиживали в засаде, выжидая появления ненавистных „фрицов”; как пленили их и уводили в свой штаб; как десяти-двенадца-тилетние дети служили связью между партизанскими группировками часто попадая в руки врага и принимая от него мученическую смерть; как закабаленный коммунистами русский народ, зачастую вооруженный одними ножами и вилами, защищал свою родную землю от врага. И как эти партизаны, после окончания войны, карались НКВД лагерем и смертью за то. что посмели остаться на оккупированной немцами территории.

Лагеря и камеры смертников.

Чем больше издевались обезумевшие от крови гитлеровцы над русскими пленными, тем сильнее у последних клокотала злоба к своим палачам и к предавшему их Сталину.

Даже находясь за крепкими железными решетками камер, моряки не сдавались врагу.

Матросская взаимность и братство дали нм возможность организоваться в группы и дать о себе знать не только Гестапо, но и своей, отрекшейся от них, Советской власти.

Матросы Черноморья. Балтики н Кронштадта, очутившись в камерах гитлеровских смертников, навсегда похоронили веру, что мудрый генералиссимус освободит их.

Они стали теперь защищать силой не только себя, но и собратьев пехотинцев от расстрела гимлеровцев.

Упросить словом иалачей-садистов со свастикой на рукаве было немыслимо, к советским военнослужащим они были беспощадны.

Останавливало их только организованное сопротивление и мужество черноморцев, которые, хотя были и пленниками, но образумили кое-кого из гестаповских чиновников и те прекратили давать свои наряды подчиненным о массовом расстреле „унтерменшей”.

Но дни голода и холода продолжали собирать свою жатву среди пленных. Это принудило решать свою судьбу каждому, в отдельности. А выходов было всего два: кончать свою жизнь смертником или в ином случае, получить пулю в затылок, при побеге.

• •

*

Большинство пленных выбирали побег. Для одних он сходил удачно, для других, в большинстве случаев, печально.

Гнмлеровцы, при участившихся побегах, удвоили свой надзор. Они откуда-то узнали, что русским пленным кто-то помогает чз охранного батальона.

В этом батальоне нашлись все таки немцы, которые, если и не совсем сочувствовали нам, то все-же делали некоторое послабление в режиме.

Свой побег я начал готовить с первых же дней знакомства с Днепропетровской тюрьмой. Думал о нем и в своем этапе, но осуществить его в пути возможности не представлялось, поскольку, кроме конвоя нас охраняли бронемашины.

Камера моя находилась в первом этаже, что на много облегчало мою задачу, а путь со двора я выбрал, когда нас гоняли на прогулку или на работ)'.

Подкоп под стену я делать не решился, да и работа эта была для меня не по силам, а остановился на окне.

Выбирая день, когда в охране стоял кто либо из „либеральных” — конвойного батальона и сама охрана была более слабая, я начинал расшатывать прутья решетки окна.

Однажды, когда я увлекся своим занятием и натирал железо об железо, тяжеловесная дверь камеры неожиданно распахнулась и в камеру вошел гестаповец в сопровождении двух тюремных надзирателей — галичан, называющих ныне себя „Украинцами”.

Набросившись на меня, надзиратели настолько меня избили, что я потерял сознание.

Необходимо сказать об этой западной национальности, несколько слов. В немецких войсках они имели свои эсэсовские галичанские дивизии, которые по зверству к русским и вообще к иным национальностям, были хуже самих немцев. Служили они и в Гестапо, и в Комендатуре; исполняли роль и конвоиров, и тюремных надзирателей, и палачей. И не мало нашего брата, из русских пленных, погибло от этих зверей и не меньше перенесли страданий.

Надо сказать правду, что среди гитлеровских халуев. находились выродки н из нашей Восточной Украины, которые так-же не отказывали себе в удовольствии избить или застрелить Москаля.

И не одни Москали погибли от их рук, лежа на их совести. Много тысяч и евреев стали жертвами этих рук, во время истребления Гитлером еврейства.

Сейчас эти самостийники, находясь вместе с нами на чужбине, смеют заявлять Западу, что русский народ империалистичен и тоталитарен, что русские — поголовно коммунисты. Но пусть они скажут и откроют мировой общественности, что они представляют из себя? Что они делали, служа верой и правдой своему фюреру Адольфу Гитлеру? И сколько от их рук погибло народа на оккупированы.* немцами землях и в лагерях пленных, в угоду того-же Европейского хозяина.

• *

Как долго мне пришлось пролежать в бессознательном состоянии от жгучих ударов жандармских плетей и кулаков, я не помнил, но пришел в себя я уже не в камере смертников, а в тюремном околотке для „доходяг”.

Повидимому, по моему истерзанному виду, палачи решили, что я уже не жилец на свете и перейду в иной мир без их помощи.

А возможно и то, что среди охраны нашелся некто, кто не захотел мною увеличить число расстреленных русских.

Последнее мое предположение, вскоре оправдалось. Находясь среди тысяч больных и изувеченных, мне удалось узнать человека, который подворил меня в околоток.

Жизнь в этом околотке ничем не отличалась от камерной. за исключением разве того, что здесь можно бы*

ло лежать сутками и не видеть ожиревших на фашистских хлебах палачей-галичан, служивших здесь внутренними надсмотрищикамн.

Отойдя от побоев, ознакомившись с новой для меня обстановкой я узнал, что отчисленные по состоянию своего здоровья в „доходяги” моряки, бегут и из околотка и что из 207 палаты недавно бежало два москвича, которых так и не поймали, хотя на их поимки были спущены и овчарки и отряд сыскной полиции.